Одесса. 26 августа 1937 г.

– Гражданин Зиньковский, сдать оружие! – раздалось из дверного проема. Дверь распахнулась резко, громко ударив ручкой о стену.

Обычно люди, посещавшие этот кабинет с плотно зашторенными окнами, всегда предварительно стучали, потом оправляли мундир и только затем проходили внутрь. Того требовали не правила приличия, но статус его хозяина.

В трехэтажном здании бывшего доходного дома^[1] на улице Энгельса^[2] в Одессе никогда не было шумно – ныне здесь располагалось областное управление Народного комиссариата внутренних дел. Стук каблуков заглушался ковровыми дорожками, добротные окна сглаживали звуки улицы и никогда сотрудники не вели никаких бесед в коридорах. Каждый следовал своему, четко определенному службой алгоритму передвижения от кабинета к кабинету, соблюдая режим доступа, секретности, приветствуя коллег и старших по званию согласно Уставу.

Визит конвоя к начальнику отдела внешней резидентуры Льву Николаевичу Зиньковскому ажиотажа среди его коллег не вызвал. Мало ли кто, куда и по каким вопросам следует, чужие здесь не ходят. Излишнее любопытство в этих стенах не приветствовалось и могло вызвать обоснованные подозрения. Ты обязан обладать информацией, относящейся исключительно к твоему фронту работы. Любой лишний взгляд, вопрос, неосторожно брошенная фраза могли стать фитилем для взрыва, который разрушит жизнь твою, твоих родственников, твоих близких людей. Настали непростые времена даже для самих чекистов.

«Гражданин… значит уже все решено», – пронеслось в голове у Льва Зиньковского.

Предчувствие надвигающейся беды не покидало его последние полгода. Провал всей резидентуры в Румынии, неуемная и жестокая кадровая политика нового Народного комиссара внутренних дел СССР Николая Ежова, воцарившаяся атмосфера всеобщего недоверия и подозрительности сделали для Льва Зиньковского эти месяцы невыносимыми. Тяжелее всего было не подавать вида, особенно дома, чтобы в этой его личной крепости царили дальше покой, умиротворение и порядок.

– Табельное оружие в сейфе, – Зиньковский достал из внутреннего кармана пиджака ключ и с нескрываемым раздражением положил его на стол, хлопнув громадной ладонью так, будто играл в домино.

– Наградное? – капитан государственной безопасности Капичников несомненно готовился к этой своей миссии. Получив приказ на арест Зиньковского, он имел некоторое время, чтобы продумать свою линию поведения. Было понятно, что именно его послали в отдел внешней разведки преднамеренно. Отдать приказ на арест товарища, соседа по дому, с которым они дружили семьями – в этом было нечто изуверское, в стиле нового руководства.

– Капитан Капичников, а вы сами не припомните, где в моей квартире сейф для оружия, или подсказать? Там уже идет обыск? Ты ж, Серега, прекрасно знаешь, где оба наградных пистолета, – Зиньковский понимал, что его сосед исполняет приказ, но всё же в нем взыграла злость.

Реакции от капитана не последовало. Да, вчера они стучали костями в беседке. Да, его Зинаида заняла у Зиньковских стакан сахара. Что ж теперь, раз вскрылись такие обстоятельства… Руководство не ошибается. Оно может только предать, но не его это дело – разбираться, кто предатель, а кто нет. Есть приказ – нужно исполнять.

– Встать! Лицом к стене, руки за спину! Старшина, обыщите! – Капичников был лаконичен и суров. Меньше всего ему сейчас хотелось видеть глаза Льва Николаевича – специалиста по внешней разведке, русскому лото и домино.

– Чисто! – объявил старшина после тщательного прощупывания одежды задержанного.

– Следуйте за мной, – Капичников вышел в коридор первым и посмотрел по сторонам. Там было пусто – основная часть сотрудников уже отбыли домой. Это Зиньковский имел обыкновение задержаться на часок-другой, чтобы спокойно проанализировать итоги дня, поработать с документами и составить план на завтра.

Стенографистка секретной части Лёля Ковалёва вышла из кабинета, опломбировала дверь и, держа под правым локтем синюю папку с шифровками, быстрым шагом направилась к начальнику отдела. Уже не терпелось домой – там мама наготовила вкусностей по поводу юбилея деда Сёмы. Повернув за угол коридора, она обнаружила перед собой Льва Николаевича, стоящего лицом к стене возле собственного кабинета. Старшина старательно наносил на дверь клей, чтобы опечатать помещение, а красноречивый взгляд Капичникова не требовал пояснений. Лёля прошла мимо, опустив взгляд в пол, будто ничего необычного не произошло, но лицо ее покрылось пунцовыми пятнами, к горлу подкатил комок. Предательски стали дрожать колени, уверенный шаг изображать было неимоверно тяжело – на прошлой неделе арестовали почти весь отдел этажом выше, а началось точно так – с руководителя.

– Вперед! – скомандовал старшина конвойной роты и подтолкнул Зиньковского в направлении лестницы. Дорогу тому показывать было не нужно.

Путь в подвал начотдел нашел бы и ночью наощупь. Это была часть его работы – допрос задержанных, вербовка с использованием устрашения и давления. Мало кому удавалось сохранить душевное равновесие, когда двухметрового роста, бритый налысо Лёва, пригибая голову, входил в пропахшую сыростью камеру для допросов и вешал пиджак на стул, закатывая рукава сорочки. Нет, он никогда сам не бил, да и в этом не было необходимости, для этого имелись специалисты. Лев Николаевич всего лишь не хотел испачкать рукава, которые с такой любовью вручную стирала его любимая супруга Верочка.

Как правило, его улыбка «с подвохом» служила главным аргументом и доводом. С самым дружеским выражением лица Лёва детально и в красках описывал далеко не самые радужные перспективы задержанного в случае отказа от сотрудничества. Конечно, это могло показаться кому-то примитивным, но все-таки большая часть городских и приграничных осведомителей в результате этих профилактических бесед таки посчитали возможным делиться новостями. А что было ожидать от видавшего виды контрабандиста или ушлого марвихера^[3]? Эти люди понимают и принимают исключительно силу. Пусть даже это сила духа.

Дежурный изумленно-вопросительным взглядом встретил конвой, но вовремя одумался и сделал каменное лицо, тут же стал шарить по карманам, потом зазвенел связкой ключей и открыл решетку, ведущую в коридор внутренней тюрьмы.

Сидеть «по ту» сторону стола было категорически непривычно. Маленький, прикрученный к полу табурет с заниженными ножками, помогал следователю смотреть на своего «клиента» свысока, но в случае с начотдела внешней разведки это не работало.

– Год и место рождения? – следователь НКВД Яков Шаев-Шнайдер направил ему в лицо лампу. Всё как положено, чтобы расположить подследственного к откровенной беседе.

– Яша, я тебя умоляю… Давай без этих формальностей. Лупи сразу – шо вы там придумали?

– Гражданин Зиньковский, в вашем деле формальности блюсти – так это главное дело. Имеем пару вопросов, Лёва. Так что давай, без этих твоих штучек. Я записываю.

– Колония Весёлая, Бахмутского уезда Екатеринославской губернии. 11 апреля 1893 года. Сорок четыре полных года.

– Национальность?

– Яша, я иногда удивляюсь твоей непосредственности. Еврей. Для тебя это новости? Штаны снять? Померяемся?

Следователь продолжал невозмутимо записывать в протокол слова задержанного.

– Где проживали в дальнейшем?

– Юзовка. Семь лет от роду мне было, когда перебрались.