Репутация

И теперь, чтоб вопрос справедливости честно решить,

А не праздновать вечно с любыми невзгодами братства,

Пусть меня огорчат, подарив хоть однажды богатство,

Ибо верю: я зло это твёрдо смогу пережить!

Эдуард Асадов

Была одна маленькая проблема. Даже не проблема, проблемка: хранить денежки в банке в родной стране было глупо. Страшно ходить ночью по темным переулкам, а хранить деньги в банках, которые рассыпаются в прах при первом дуновении ветерка, – безрассудно. Раз уж получилось заработать копейку, сохранить ее – задача святая. И Иван Евсеевич думал о ней со всей подобающей серьезностью. «Оно ведь как? – говорил Евсеевич. – Банк – как приличная девка, без конфетно-букетного периода не даст. Или соглашайся на гулящую, или вперед, к вздохам на луну, букетам, робким поцелуям и стихам Есенина. Стоящий банк – как стоящая девка, тоже ценит, в первую очередь, свою репутацию, так как это все, чем отличается он от других подобных. А значит, noblesse oblige (положение обязывает)».

Поэтому Иван и нырнул с головой в создание фабрики по производству биойогуртов. «Ешь, не сомневайся!» – красовалось на всей продукции и было выбито на гранитных ступеньках офиса завода, а также на всей рекламной продукции. Йогурт продавался в благородной желтой упаковке, и каждая порция выглядела дороже слитка золота в банковском хранилище. Такое чудо не то что есть – смотреть на него было уже удовольствием. Но Иван Евсеевич не ограничился невиданным качеством продукции. Сделав цену, как у конкурентов, он просто выбил их с рынка и, более того, каждую десятую упаковку бесплатно отправлял в детские сады. «Это не дань и не благотворительность – это право, возможность творить благо!»

Разоренные конкуренты жалостливо трясли калькуляторами на пресс-конференциях, пытаясь убедить всех в очевидной нерентабельности такого предприятия, чем вызывали в зале лишь ехидный смех и улюлюканье. А «ешь, не сомневайся» платил налоги так, что в ДФС к приходу Ивана Евсеевича стелили красную ковровую дорожку, и лично глава ведомства омывал ему ноги, вытирая их затем душистым полотенцем.

Менеджмент банков, входящих в первую мировую пятерку, стал частым гостем фабрики и уезжал, только отведав ее славную продукцию. Кто робко, кто настойчивее звал Евсеевича к себе в клиенты, но тот, как полагается в таких случаях, водил немножечко «динаму», прежде чем отдаться в теплые швейцарские руки. А затем, как и полагается молодой влюблённой, отдавался неистово, заводя сразу свои миллиарды, добытые на продаже своего биочуда.

О невиданном успехе Ивана Евсеевича, сколотившего состояние за каких-то три года после запуска фабрики, писал «Форбс» и печатал «Блумберг». Его успех пытались повторить практически в каждой стране цивилизованного мира. Но что-то не клеилось у других, что-то не срасталось. Попытки скопировать «ешь, не сомневайся» вскоре иссякли, и к Ивану стали относиться так же, как, скажем, к Марку Цукербергу или Джеффу Безосу, сотворившим чудо там, где многие потерпели фиаско.

А всего лет за двадцать до этих событий, вознесших Ваню на пьедестал почета и уважения, он был нищ, как церковная крыса, и перебивался случайными заработками. Утоливши голод самым дешевым продуктом, Ваня любил походить взад-вперед мимо ларька, торговавшего вкусными сосисками в ароматной булочке. Надышавшись этими волшебными запахами, он отходил к ближайшей лавочке и, устало опускаясь, впадал в дрему. Обманутое сознание говорило желудку о вкусностях, перевариваемых в нем, и последние отбросы превращались в необходимую жизненную энергию с величайшим удовольствием для уставшего тела Ивана.

Решительный шаг к новой жизни Евсеевич сделал в двадцать один, когда подобрал выкинутый чуть ли не на голову из окна чемодан. Тот раскрылся от удара о землю и обнажил свое содержимое, включавшее в себя в основном пакетики с белым порошком. Большое количество машин с мигалками у подъезда не заставили Ваню сомневаться в содержимом находки, и он, молча подхватив «дар небес», ушел подобру-поздорову. На следующий день он прочитал в прессе о громкой операции по борьбе с наркотиками и нашел в справочнике адрес уважаемой юридической фирмы, принявшей на себя труд защиты подозреваемых. Охрана не очень охотно пропустила Ваню в офис, но к их глубокому удивлению, после первых слов гость был встречен повышенным вниманием и уведен в кабинет к старшему партнеру.

Евсеевич мог, конечно, по дешевке сам сбыть товар, но это был бы, в его понимании, глупый поступок, разовый. Поэтому решительно отказавшись от вознаграждения, он попросил одного – работу. Уже через месяц, в костюме и часах, Ваня запросто покупал себе заветные сосиски в булке и платил за мечту щедро, без сдачи. Еще он баловал доходяг вроде себя бывшего, прогуливающихся мимо ларька с надеждой посильнее учуять аромат. Каждый вечер пятницы он покупал сосиски и раздавал от щедрот. «Человек – не тварь, – говаривал он. – Имеет право жизни радоваться. А ведь какая малость порой нужна, какая малость!»

Невиданная честность принесла Евсеевичу небывалые плоды. Честность и репутация – вот что отделяло его от иных наркоторговцев. Он не пил, не нюхал, не играл, почем зря никого не калечил, в общем, вел образ жизни весьма добропорядочный. Деньгами не сорил, попусту пыль в глаза никому не пускал. К тому же, Иван Евсеевич и вправду много делал для людей, для их блага. «Нельзя бороться с социальными проблемами административными методами, это бессмысленно. Никто не гребет против течения – сам себя изведешь, измучишь, а толку ноль». Его не понимали, но зачастую слушали, поддаваясь магии слов.

Ваня, например, открыто поддерживал создание домов терпимости, но был ярым противником игорных заведений. Ну, придет мужик к девочкам – много ли в том беды? Все равно ведь пойдет, но только не пойми куда, а там его ограбят или заразят чем-нибудь. А так все чинно, благородно, да и насильничать народ, поди, станет меньше. И налоги в бюджет. А игорные дома – что в них проку? Это ж не девки, тут пока догола не разденут, не успокоятся. Не то, чтобы Иван считал дома терпимости делом непорочным. Просто он не верил в добро, точнее, в его силу, здраво рассуждая, что если бы добро было сильнее зла, то за столько лет существования рода людского оно бы давно победило дело нечистого. Но никакой викторией не пахло даже в первом приближении.

Зло может победить только зло, просто нужно стараться меньшим злом победить великое. Тут-то встречаются равные по силе соперники, и победа зависит лишь от того, на чьей стороне мы, люди. Потому легальный дом терпимости лучше игорного дома, а продажные менты лучше рэкета 90-х годов. Меньшее зло ведь так и называется – меньшее, значит, лучше оно, чем большое, добрее, что ли. Доктор ампутирует руку – ведь зло творит, а все же меньшее это зло, чем человек от гангрены сдохнет.

К тем же, кто делом добра опекался искренне, Ваня жалости, сочувствия не питал ни на йоту, злейших врагов в них видел. Для наглядности такую картину себе рисовал, что, дескать, стоит он впереди воинства «зла меньшего», не на жизнь, а на смерть с большим рубится. Все к битве готовятся, мечи точат, молитвы читают. И тут приходит такой юродивый. Штык, дескать, в землю – будем сажать деревья. Или пиво вместо ракет. Расслабит своей болтовней войско, дух боевой подорвет, а зло великое дремать не будет – вмиг одолеет. Вот и выходит, что добряки эти – никто иной, как лазутчики вражеские, зла великого агенты. А на войне к таким пощады нет, без долгих разговоров к стенке.

Иван Евсеевич к своим сорока контролировал уже весь наркотрафик и конкурентов не разорял – утопил в крови, вот и весь сказ. Меньшее зло требовало. Те ведь бизнес цивилизованно вести не умели, жили, как мерзавцы, и умерли так же страшно. Евсеевич дал указ вырезать их всех, с женами и детьми малыми. Не от дури какой или жестокости беспричинной, нет. Просто требовалось отбить у всех желание в бизнес лезть, муть всякую в него приносить. Наказал бы он виновных не так жестоко – другие пришли бы им на смену, и кровь лилась бы и лилась, и вдовы с детьми малолетними множились бы на земле. Что ж хорошего в этом? А так один раз, как грамотный садовод, выполол весь сорняк и землю под ним вытравил, чтоб ни зернышка не проросло, не завалилось. Вот и потекли денежки рекой в карманы Ванюши, заставляя задуматься о надлежащем их хранении – о банке.

А банк ведь что? – Тоже зло, но меньшее. И в нем ведь тоже люди работают, семьи свои кормят. Завел бы Ваня как-то по-глупому деньги в банк – подорвал бы его репутацию. Тот разорился бы вскоре и сотрудников своих выкинул на помойку сосиски нюхать. А так сотворил Иван Евсеевич свой биойогурт – денежку через фабрику отмывать, отбеливать. Один профит всем от этого. Страна получила высококачественную продукцию по доступной цене, дети в садах вообще бесплатно его кушают, налоги платятся. Банку тоже хорошо – работает уже с чистыми деньгами, прибыль получает, бонусы сотрудникам вовремя выплачивает.

Оно, конечно, в корне, в глубине дело недоброе таится, но зло это меньшее, что с большим борется. Убрать его – и всё рухнет в один момент, в яму свалится. Закроется фабрика «ешь, не сомневайся», вновь конкуренты станут свое дешевое биогавно делать, вновь оголтелые банды станут дурь таскать, людей воровать да девок сильничать. Рынок пустоты не терпит – мгновенно наполнится. «Не добро придет на смену, ох, не добро».

Кстати, «ешь не сомневайся» стало брендом, стандартом качества. Многие фирмы хотели получить право работать под этой маркой, дабы покупал люд, не сомневался ни в чем. Евсеевич право такое за долю давал, но к делу подходил строго. Не суть, в чем твое малое зло, где ты деньги берешь, но коль задумал работать под маркой «ешь, не сомневайся», то изволь соответствовать – и товар чтоб был лучший, и детям десятину. И главное – чтоб репутацию не опозорить, так как она, родимая – все, что у нас есть, все, чем девка гулящая отличается от порядочной. А руки и ноги, как и другое всё, у всех у нас одинаковые, из плоти и крови.

Дело крылатых

Каждый раз, когда кровь на ладонях

И падают слезы из глаз,

Очень больно смотреть,

Когда кто-то страдает за нас

СПЛИН

«Встать, суд идет! Слушается дело „крылатых“ под председательством судьи, пользующегося уважением всего королевства».

Судья: «Прошу сесть. Уважаемые участники процесса, его величество Король доверил мне вести этот процесс. Не скрою, что я пытался отказаться от рассмотрения данного дела по известным причинам, но Король был непреклонен. Поэтому, начиная процесс, я повторю клятву, которую дал, принимая судейскую мантию: „Обещаю приложить все свои знания и силы на благо королевства и его обитателей“. Прокурор, Ваше слово».

Прокурор: «Ваша честь! Судим ли мы намеренья? Нет и еще раз нет. Намеренья – это то, что может служить смягчающим или отягчающим обстоятельством. Только лишь так. В первую очередь, Подсудимый предстал перед судом по результату своих действий. А результатом стала гибель десяти единорогов, что по совету подсудимого бросились со скалы вниз и разбились о земную твердь. По нашему разумению, Подсудимый виновен в убийстве, так как неважно, столкнул ли кто в пропасть единорога или обманом завлек в нее. Оттого и карой за такое злодеяние может быть только смерть».

Защитник: «Высокий суд! Мы все скорбим о безвременной кончине десятерых из нас. Но предъявляя обвинение, Прокурор не привел ни единого аргумента, подтверждающего вину Подсудимого. Столкнул ли он в пропасть десятерых единорогов, обманул ли их в чем? Ясно только одно – что на гору поднимались одиннадцать, а спустился один. Обязанность доказывания лежит исключительно на стороне обвинения. Прошу Вас обязать Прокурора предоставить улики суду».

Прокурор: «Хорошо известно, как Подсудимый смущал умы жителей нашего королевства. Множеством свидетельств подтверждается факт неоднократных призывов со стороны Подсудимого к единорогам бросить земную твердь и воспарить, как птицы в небе. Для полета он предлагал использовать крылья, данные нам природой исключительно для красоты. Римское право, на котором базируется право нашего королевства, говорит: cogitationis poenam nemo patitur (никто не несет наказания за мысли). Следует отметить, что невозможность признания преступными мыслей и убеждений не означает невозможности признания преступным акта их внешнего выражения. Один единорог не мог самостоятельно столкнуть в пропасть десятерых. Исходя из этого, обвинение приходит к единственно возможному варианту, а именно: погибшие были обмануты речами Подсудимого и самостоятельно бросились с горы в безуспешной попытке взлететь. Результат этого – десять погибших, и память об ушедших требует максимально сурового наказания убийце».

Защитник: «Никто не несет наказания за мысли. Хорошо, правильно сказано. Тем более, никто не несет наказания за то, как его мысли были поняты другими. Для того и наделил создатель каждого своей головой, чтобы думать, осознавать мир вокруг и принимать свои собственные решения. Если учитель в школе сказал ученикам, что единорог должен быть смелым, должен ли он нести ответственность за того, кто после попытался перепрыгнуть ущелье и потерпел фиаско? Может ли нести ответственность ученый, раскрывший тайну атома, когда его труд используется не только для создания электростанций, но и для производства смертоносного оружия? Подсуден ли данному суду вообще данный случай?»

Судья: «Юрисдикция данного суда распространяется на любое действие или бездействие жителя королевства. Подчас преступлением может оказаться даже невысказанная мысль. Скажем, путник, знавший, что мост вот-вот рухнет и не предупредивший остальных, виновен. Виновен также тот, кто смущал умы, скажем, призывая убить всех иной масти и племени. И именно суд призван решать, была ли мысль истолкована неверно, воспользовались ли открытием ученого злонамеренно, или изначально мотив Подсудимого был преступен. Потому прошу прекратить ненужные прения и скорее перейти к фактической стороне дела».

Прокурор: «Многочисленные свидетели указывают, что Подсудимый призывал единорогов оторваться от земли и взлететь к облакам. В записях сказано следующее: „Проживая свою единственную жизнь прикованными к земле, мы проводим ее так же, как если бы повязка закрывала наши глаза. Пройдя свой путь слепым, как многого каждый из нас не успел бы постичь, увидеть, ощутить. И раз создатель одарил нас крыльями, то и жить, не используя их в полную меру – для полетов, есть сознательно ограничивать себя, идти против воли всевышнего. Шагните за мной вверх, сорвите повязку страха, насладитесь всей красотой мира, его бескрайними просторами“. Свидетели указывают на то, что сам смутьян ни разу при всех не воспарил на крыльях вверх, дабы подтвердить саму возможность полета. Однако десять единорогов таки пошли за Подсудимым на гору, и их печальная участь всем известна».

Защитник: «Я не могу сам взлететь, как не могу приказать это сделать Подсудимому. Но этот факт не говорит о невозможности такого в будущем или о злонамеренности таких мыслей. Мир всегда двигался вперед мыслями безумцев. Джордано Бруно, сожжённый в 1600 году на костре, говорил лишь о том, что сегодня известно каждому школьнику. Но не будь таких, как Джордано, мы до сих пор считали бы Землю плоской и не ведали о бесконечности вселенной. Десять единорогов погибли, и это факт. Но обвинять Подсудимого в этом будет попыткой раз и навсегда положить конец мыслям, выходящим за общепризнанные пределы. Признай суд виновным моего клиента, и больше никто и никогда не захочет взлететь, навсегда заказав нам дорогу к небу».

Подсудимый: «Мне жаль, действительно жаль всех десятерых. Дорогой в горы я учил их, что каждый может оторваться от земли и воспарить, как птица, в небеса. Я звал их за собой и даже размахивал крыльями. Но видно, был понят неверно. Наши крылья, скорее всего, не годятся для того, чтобы парить на них в небесах, прыгая с горы. Но все же мы можем летать. Кто из нас не парил хоть раз над облаками, когда был влюблен или когда благая весть ласточкой влетала в окно. Не чувствовал ли себя каждый из нас на седьмом небе от счастья, когда семья озарялась криком новорожденного ребенка, или близкий человек, ранее казавшийся безнадежно больным, вновь возвращался к жизни? Мы лишаем себя возможности летать, самостоятельно спутывая крылья мелкими дрязгами и заботами, старательно увешивая ими перья. И вскоре навеки забываем о небесах, проживая жизнь прочно прикованными к земле. Я звал десятерых за собой вверх, предлагая сбросить с обрыва все бренное, а они шагнули вниз. Я искренне сожалею об этом… Мне так же страшно умереть, как любому из сидящих здесь. Поверьте, я не строю иллюзий ни о вечной жизни, ни о приговоре данного суда. И все же даже сейчас я верю, что мы сами виновны в своей приземленности. Мы сами связали крылья путами. Вспомните то ощущение, когда создатель одаривал вас минутой власти над небесами, и постарайтесь сделать шаг навстречу».

Судья: «Все высказались, и для принятия окончательного решения я прошу оставить меня наедине с Подсудимым.

Виновен ли ты? Нет. Теперь я точно знаю это. Я был там, на небесах, когда вместе со своим взводом вышел из той мясорубки под Тиром. Мы пировали целый день, строя планы, как вернувшись с войны, заживем, какие дома построим, какие семьи создадим. Я был там, когда моя Изабелла подарила мне сына, я был там, когда она ушла от нас. Я провожал ее до самих небесных врат и плакал, оставшись там в одиночестве. И потому я верю тебе, Подсудимый.

Но помнишь ли ты, с чего я начал заседание? С клятвы «приложить все свои знания и силы на благо королевства и его обитателей». Если бы мне просто нужно было установить истину! Как быстро и легко я мог бы сделать это! Но моей целью, моим заданием является не установление истины, а благо жителей королевства. И в этот раз мне придется решать, что есть благо.

Это тяжкий, неоправданно тяжкий труд. Я мог бы вынести тебе приговор, не выслушивая Прокурора и Защитника. Их речи были не для меня. Я дал возможность выслушать их тебе, чтобы мое решение было ясным.