Пёрл вызывающе молчала. На сей раз все иначе – она была уверена. И оба не ошибались. Трип в самом деле быстро начинал скучать и редко вспоминал девушек, едва они исчезали с глаз. Но он никогда не встречал таких, как Пёрл: она не смущалась быть умной, не вполне встраивалась в упорядоченный мир Шейкер-Хайтс, хотя, может, сама того не сознавала. За последние два месяца она прокрадывалась в его мысли в самые неурочные часы: в химической лаборатории, на тренировке, по ночам, хотя обычно он засыпал быстро и смотрел банальные сны. Местные девчонки, с которыми он рос, – да и парни, если уж на то пошло, – были такие целеустремленные; такие амбициозные; такие самонадеянные; обо всем судили так уверенно. Они немножко походили на его мать и сестер: убежденно делили мир на правильное и неправильное, не сомневались, что умеют различать. Пёрл была умнее их всех, но ее не смущало неведомое: ей было уютно в серых лакунах. Она, обнаружил Трип, думала о важном, и в эти дни, после того как они были вместе, разговоры в итоге съезжали на важное. Как ему тяжело, что он не ладит со Сплином (“Мы братья, – сказал Трип. – Братья ведь дружат, да?”). Как в свои семнадцать он не понимает, чем заняться в жизни: все спрашивают, ему полагается думать про колледж, полагается знать, а он не знает, вообще ни малейших идей. Еще есть время, утешала его Пёрл, время всегда есть. Трипу рядом с Пёрл распахивался мир, а она рядом с Трипом прочнее стояла на земле, становилась не так абстрактна, реальнее.