Рассказы

Мужское слово

Издали, будто из-под земли, доносится голос. Он еле слышен, а то и вовсе исчезает.

– Даха¹, тебя Ими² зовет!

Чей это голос? Не поймешь, кому он принадлежит.

– Эй, даха, тебя Ими зовет!

Кто-то еле слышно выговаривал эти слова.

– Кому говорю? Ими зовет!

В этот раз голос раздался совсем близко, но слов все равно было не различить.

Кто-то потряс его за правое плечо. Не помогло: Абумуслим не мог отойти от сладкого утреннего сна, несравнимого ни с чем на свете. Ему все еще казалось, что голос звучит во сне. А как славно он спал – словно беззаботный ребенок! Не открывая глаз, он перевернулся с правого бока на левый и зажмурился – боялся прервать сон…

Дети с их улицы трясли ветку шелковицы, на которую забрался Абумуслим. Они трясли и трясли, а он кричал во весь голос:

– А ну пошли прочь! Вы что, глупые? Я же упаду! Бездельники, вот погодите, слезу – разукрашу вам рты не хуже, чем соком ежевики!

Но дети не унимались: распаляя его гнев, еще сильнее трясли ветку. Они определенно намеревались сбросить его с дерева. И добились-таки своего: он сорвался с ветки головой вниз и так ударился о землю, что его крик разнесся далеко-далеко…

Открыв глаза, Абумуслим увидел перед собой братишку – Багаудина. Поняв, что все происходило всего лишь во сне, он почувствовал облегчение.

_______________________________________________

1. Даха – здесь: обращение младших к старшему брату.

2. Ими – дядя со стороны отца.

– Что за люди, глаз не дадут сомкнуть… – пробормотал он. Багаудин выжидающе смотрел на брата, собираясь еще что-то сказать.

– Чего тебе, БатI? – сердито спросил Абумуслим.

– Тебя Ими зовет, – с опаской произнес Багаудин – рыжий, зеленоглазый, краснощекий мальчуган.

Разве Абумуслим в состоянии был его понять? Сказанное до него не доходило, да и БатI вырисовывался перед его взором как-то туманно. Отяжелевшие от сна веки не позволяли толком открыть глаза. Но был упрям – не сдавался, впился, как пиявка. Своими маленькими руками он тряс старшего брата за широкое, упругое плечо и продолжал что-то говорить. Абумуслим наконец различил слово «Ими», отчего вмиг открыл глаза и попытался восстановить в памяти недавние события.

Усевшись на постели и спустив ноги на пол, он задумался. Но, ощутив тяжесть в голове, вновь откинулся на постель. Перед глазами пронеслись вчерашние события.

Прежде всего, вспомнился затянувшийся далеко за полночь дем³ у Садика. Весело было – не передать! Он не припомнит такого бурного, просто великолепного дема за последние годы в Кусарах. Наплясалась же молодежь! Никто не хотел выходить из круга, пока не онемеют пятки. В два часа ночи хозяева свадьбы – отец и старшие братья Садика – хотели было остановить веселье, но Абумуслим, неизвестно почему, воспротивился этому и заскандалил, петухом наскакивая на арачи⁴ и на всех тех, кто пытался его утихомирить.

– Никто не имеет права портить дем моего друга! – буйствовал он. – Мы будем танцевать до утра! Не трогайте нас!

Его невозможно было удержать. Орлом, раскинув руки, он выплясывал в кругу. Потом молотил кого-то кулаками, как кувалдой – кто знает, скольким от него досталось! Затем, как ни в чем не бывало, обойдя круг, приказал музыкантам:

– «Лезгинку»!

Музыканты медлили, и он повысил голос:

– Кому я говорю? У вас что, уши заложены? Я сказал: «Лезгинку»!

________________________________________________

3. Дем – танцы на свадьбе, проходившие в ночное время.

4. Арачи – распорядитель танцев на свадьбе.

Но легче было распилить камень, чем музыкантам вновь оживить дем. Хозяевам свадьбы оставалось только сожалеть, особенно матери Садика. Видя расстроенный дем своего сына, она растерянно и недоуменно смотрела на Абумуслима. Он же не оставлял в покое музыкантов – заставил-таки их играть.

Пьяный и разгоряченный Абумуслим, обрадовавшись, опять оказался в кругу и пустился в лихой пляс. Он вновь и вновь заказывал музыкантам свои любимые мелодии… Что же было после? Это вспоминалось с трудом… В людей летели стулья, парни пустили в ход кулаки, женщины испуганно кричали… Абумуслиму на миг показалось, что его обдало кипятком, и тут же у него будто заледенело в голове. Неужели все это было на самом деле? Или это сон продолжается?

Он чувствовал себя надутым шаром, который плывет между небом и землей и никак не может опуститься. События прошлой ночи были невнятны, словно с того времени прошли годы. Его отяжелевшая голова была подобна ущелью, наполненному туманом, веки налились свинцом, отчего тяжело было открыть глаза…

Видя, что брат не хочет просыпаться, Багаудин прутиком, который был у него в руке, начал щекотать ему ноздрю. Абумуслим громко чихнул. Багаудин, озорно улыбаясь, пощекотал ему другую ноздрю. Абумуслим открыл глаза, увидел братишку, заливающегося смехом, и схватил его за руку:

– Ты меня злишь, БатI! Не выводи меня из себя, говорю тебе! Не видать тебе теперь портфеля как своих ушей!

Багаудин, испугавшись, заплакал. В этом году он должен был пойти в школу, и старший брат обещал сходить вместе с ним и купить ему портфель. Надо было поднять настроение брату, чтобы он перестал сердиться. Но густые дугообразные брови Абумуслима, грозно сдвинувшиеся на переносице, показывали, что дело это не из легких.

– Ну что я тебе такого сделал? Ты же никак не просыпался!

А тебя Ими зовет…

Абумуслим взглянул на наручные часы: они показывали девять. «И зачем я понадобился Ими с утра пораньше?»

– К добру ли? – смягчившись, спросил он.

– Откуда мне знать? – недовольно ответил братишка, расстроенный тем, что останется без портфеля.

– Ты знаешь все! Ну-ка быстро говори, зачем я чуть свет понадобился Ими?

Багаудин разревелся.

– Смотри у меня, БатI… Нечего тут нюни распускать. А то пройдусь по тебе разок! – пригрозил Абумуслим. – У меня и так туман в голове…

Рыдания Багаудина стали громче.

В это время открылась дверь и вошла красивая полная женщина. Это была Рагуят, жена Ими, которую все дети коротко называли Мис⁵.

– Мис, зачем Ими зовет меня? – угрюмо спросил у нее Абумуслим.

Ракуят странно посмотрела на него и, прикусив указательный палец правой руки, покачала головой. Это означало: плохи твои дела…

У Абумуслима екнуло сердце. Он хотел было расспросить Мис о происходящем, но тут ее позвали с улицы. Как только она ушла, побледневший Абумуслим вскочил, быстро натянул брюки, застегнул рубашку и вышел на веранду.

С полукруглой веранды на втором этаже вся улица перед их домом просматривалась как на ладони. Абумуслиму показалось, что в тени трех старых черешен собрался весь род Мурадовых: отец – Ханмурад, трое братьев отца и их сыновья молча сидели в ряд. Здесь же были и вчерашние музыканты. «Онито здесь зачем?» – с тревогой в сердце подумал Абумуслим. Увидев только что вошедшего во двор арачи Халидина, всеми любимого за его мастерство танцевать и следить за порядком на деме (кусарцы говорили, что его ногами шайтан отплясывает), Абумуслим совершенно сник.

Он бросил испуганный взгляд в сторону Ими. Шахмурада, самого старшего из братьев, все дети называли просто «Ими», остальных же величали по имени: Гюльмурад ими, Пирмурад ими, Ханмурад ими. Богатырски сложенный, с закрученными густыми усами, рано поседевший Шахмурад ими был подобен ожившей скале. У него было большое сердце. Он был человеком, радеющим за село, гордящимся его людьми, проявляющим заботу о родственниках. Его уважали все, от мала до велика. И в горести и в радости не обходились без него, даже сельские аксакалы всегда советовались с ним.

___________________________________________

5. Мис – сокращение от слова «имидин свас» – жена брата отца.

На всех торжествах, проходивших в Кусарах, самое почетное место предоставляли ему. Живущие в дальних краях родственники, приезжая в район, в первую очередь навещали Ими. Абумуслим, как и все остальные, тоже искренне почитал его. Месяц назад, вернувшись из Баку после завершения первого курса института, он в первую очередь проведал Ими.

Не только братья, но и их семьи, и другие родственники во всем прислушивались к Ими, никто не позволял себе прекословить ему. А для Ханмурада, отца Абумуслима, самого младшего из братьев, каждое слово Шахмурада было законом.

В роду Мурадовых бытовал обычай: перед семейными торжествами или же в спорных случаях они организовывали семейный совет, после чего действовали сообща. Вот так же, как и сейчас, собирались у того или иного из братьев и обсуждали важные семейные вопросы.

«О Аллах, что же случилось? – думал Абумуслим. – Почему дяди собрались здесь? И для чего я им понадобился?» Сердце у него колотилось, по телу струился горячий пот. Некоторое время он постоял на трясущихся ногах, не зная, как поступить, а потом, наконец, решился – будь что будет. И спустился во двор.

– Доброе утро! – неуверенно поздоровался он со всеми и стал перед Ими. «Что же со мной теперь будет?..»

У Ими была привычка: когда он сердился, то подкручивал свои усы. Вот и сейчас он делал это. Быстрые и ловкие движения пальцев его правой руки говорили о том, что он явно не в духе. Абумуслим заметил это, и его охватила неудержимая дрожь, но он постарался не выдать себя и выглядеть перед дядей спокойным.

На его приветствие никто не ответил, что лишило его остатков самообладания. Он не осмеливался даже поднять голову и посмотреть кому-либо из них в лицо.

– Ты звал меня, Ими? – с трудом, дрогнувшим голосом, выдавил он из себя.

Как приветствие, так и вопрос его повисли в воздухе. Значит, он что-то серьезное натворил. «Теперь всё! – ужаснулся он. – Мне конец!»

Вдруг Ими повернулся к музыкантам, раздался его властный голос:

– Играйте!

Не успел он произнести эти слова, как музыканты начали играть быструю музыку. Ими искоса сердито взглянул на Абумуслима и резко сказал:

– Танцуй!

Не ожидавший ничего подобного Абумуслим ошеломленно посмотрел на него и замер. А потом испуганно, с дрожью, произнес:

– Зачем?

Голос Ими зарокотал, как гром:

– Танцуй, я тебе говорю! Вчера ночью ты разошелся оттого, что тебе не выпало очереди танцевать. Теперь можешь танцевать, сколько душе угодно. Танцуй! Гаси пыл своего сердца!

Абумуслиму показалось, что грянул гром и сверкнула молния… Будто все ледники Шахдага обрушились на него! Боль так пронзила его тело, словно в него воткнулись сотни стрел. Земля ушла из-под ног, он пошатнулся…

Ему разом вспомнилось все, что произошло вчера ночью на танцах. Перед глазами промелькнуло, как он ухватил за грудки арачи Халидина и обвинил его в том, что тот пропустил его очередь… Затем оказался в центре танцевальной площадки… По том бросился в драку с музыкантами… Ударом кулака повалил на землю когото из парней …

– Не выводи меня из себя! – донесся до него грозный голос Ими. Этот голос приказывал, и противиться ему не было никаких сил. Губы Абумуслима дрожали, ноги удавалось передвигать лишь с неимоверным трудом – они будто вросли в землю. Но он раскинул руки и начал танцевать…

– Живее, я сказал! – подстегнул его звенящий металлом голос.

Как ненавидел себя Абумуслим теперь! Гордость кусарских свадеб, известный своим блистательным танцем, любитель отплясывать на демах, сейчас он презирал и себя, и танцы. Лицо его пылало, в глазах плыл багровый туман, мысли больно жалили… Тот же подстегивающий голос рвал ему душу:

– Не жмись, танцуй от души!

Но разве здесь дем? Как в удовольствие танцевать у себя во дворе, перед дядями, да еще и без причины? Прыгать обезьяной… Народ его засмеет…

Провалиться бы ему сквозь землю! Еще чуть-чуть – и он рухнет на землю и разревется, как ребенок, на глазах у всех… Кто знает, как далеко расползутся сплетни об этом… Ох, как будут потешаться над ним друзья! А уж как девушки распустят языки! Абумуслим танцевал минуту или даже меньше, но ему показалось, что это длилось бесконечно. Он не поднимал головы, не осмеливался взглянуть в лицо ни одному из сидевших. Но вдруг взгляд его упал на Багаудина. Он увидел не самого Багаудина, а только его полные слез глаза. Братишка стоял поодаль от сидевших взрослых, и вид у него был потерянный. Ему до боли обидно было видеть положение, в котором оказался старший брат Абумуслим, который всегда казался ему подобным Шарвили⁶.

А теперь приходилось смотреть на то, как его брата буквально растоптали перед всеми!..

Абумуслим, ни жив ни мертв, едва держась на ногах, вновь и вновь вспоминал вчерашнее. Испорченное им веселье односельчан, бессмысленная драка, разгневанные хозяева свадьбы, обиженные лица уходящих девушек и парней… «Как теперь я буду ходить по улицам? Как теперь смотреть в лицо кусарцам? Как вынести упреки родственников, друзей?..»

Вдруг раздался тот же повелительный голос:

– Стой!

Музыканты прервали мелодию. Ими одним взглядом подозвал к себе племянника. Абумуслим, от страха не чуя ног под собой, подошел и стал перед ним.

– Ну как, успокоилось твое сердце? Вчера ведь тебе не оказали достаточно внимания. Очередь до тебя, видите ли, не дошла. Не дали потанцевать, сколько тебе хотелось. Зато сегодня тебе никто не мешал – вся площадка принадлежала тебе! И Халидин вдобавок, – Ими повернулся к арачи. Тот кивнул.

Ими стоял лицом к лицу с Абумуслимом, и молча пронизывал его взглядом. Больше он ничего не сказал. Уж лучше бы обругал или влепил пощечину…

Сначала Шахмурад ими, а следом другие дяди и отец вышли со двора. Их сыновья, двоюродные братья Абумуслима, последовали за ними. Музыканты, собрав свои инструменты, также ушли вслед за Халидином. Абумуслим, как вкопанный, стоял посреди двора, стыдясь поднять голову и оглядеться. С веранды смотрели мать и Мис. В окнах мелькали лица его сестер. Куда теперь? Домой – стыдно. На улице тоже не покажешься. Вот бы под ним разверзлась земля…

___________________________________________

6. Шарвили – герой одноименного лезгинского эпоса.

Боясь, что в саду его увидят соседи, Абумуслим направился в хлев. Там он рухнул на кучу сена и зашелся в плаче. Он и не помнил, когда плакал в последний раз. А сейчас рыдал как ребенок… В конце концов слезы иссякли. Но куда деваться от нестерпимого чувства стыда, особенно перед Багаудином? Абумуслим чувствовал, что братишка тут – сидит в другом конце хлева, и, не издавая ни звука, смотрит на него. Присутствие младшего брата угнетало его.

Абумуслим лег на спину и, заложив руки за голову, уставился в потолок. Спустя какое-то время он приподнял голову и покрасневшими глазами поискал Багаудина. Обрадованный этим, мальчик бросился к нему, обхватил его ручонками, положил го лову ему на живот и, не говоря ни слова, закрыл глаза, горестно вздрагивая. Его поведение вновь вызвало слезы у Абумуслима. Он почувствовал: ребенок изо всех сил старается не показать старшему брату, как он давится плачем…

Абумуслим прижал его к себе, поцеловал и ласково заговорил:

– Не плачь, БатI! Умную голову палка не достанет, а для глупой и кулака мало. Ими поступил правильно. Вчера я забылся, лишился ума. Ими следовало отколотить меня, переломать мне все кости!

– Даха, значит, ты больше не будешь танцевать? – испуганно спросил Багаудин. Труднее всего было видеть его жалостливый взгляд.

– Разве я смогу теперь появляться на людях? Наверное, мне больше не следует танцевать, – Абумуслим делился с мальчиком своим горем, как со взрослым.

– Даха, ты что же, и на моей свадьбе не станцуешь?

Вопрос танцев очень беспокоил Багаудина, он был значим и важен для него. Поняв это, Абумуслим погладил мальчика по голове:

– Непременно станцую, БатI! Но на твоей свадьбе я буду танцевать по-другому. А еще – не будь я мужчиной, если еще хоть раз выпью эту отраву, называемую водкой!

От радости у Багаудина заблестели глаза:

– Правда?

– Даю тебе мужское слово! – Абумуслим произнес это так решительно, что ему невозможно было не поверить.

Потом он встал и взял братишку за руку:

– А теперь пойдем купим тебе портфель.