«Те, кто знал,
Что здесь произошло,
Должны уступить дорогу
Тем, кто почти ничего не знает.
И тем, кто знает и того меньше.
И даже тем, кто не знает ничего.
В траве, что выросла на месте
Причин и следствий,
Должен лежать хоть кто-то
С травинкой во рту
И смотреть на облака» (В.Шимборска, «Конец и начало»)
Взяв «Парижское эхо», я решила «заесть» Фолкса Фолксом, клин клином вышибая тяжелое впечатление от «Энглби». Мне вообще Фолкса, сколько ни дай, много не будет – это один из тех авторов, чьи книги я читала бы бесконечно.
Два весьма далеких друг от друга человека – американка Ханна и юный марокканец Тарик случайно встречаются в Париже. Они настолько разные, что остается только удивляться, какой случай и зачем мог свести их вместе! Она – историк и собирает в Париже материал для книги о женщинах в период нацистской оккупации, а заодно изживает в себе старые любовные воспоминания, мешающие работать, творить и жить. Он, собственно, и особых целей своего побега в Париж из своей медины не имеет – так, избавиться от тягот взросления и юношеских представлений о себе и, может быть, найти какую-нибудь информацию о своей умершей матери-француженке (более чем опционально). Вот бывает же так: случайная встреча – и ты другой человек! За короткое время, пока их жизни смешиваются в парижском хронотопе, каждый постигает для себя что-то новое и важное, каждый спасается от собственной экзистенциальной катастрофы. Не то что бы они сильно влияли друг на друга, но соприкосновение их внутренних пространств, культур и эмоций каждого от чего-то избавило, а в чем-то преобразило – как результат созерцания другой модели существования, реагирования, целеполагания. И дело тут не только в этносе, возрасте или статусе, а наверное, в самой возможности побыть вместе с тем, с кем ты никогда и не должен был пересечься по жизни, в соприкосновении с Другим в самом что ни на есть философском смысле этого слова.
Ханну Париж ввергает в смятение от расслоения времен: слушая старые записи женских рассказов, встречаясь с живыми современницами Франции времен немецкой оккупации, бродя по местам, связанным с жизнью участниц Сопротивления, побывав в концлагере под Страсбургом, она понимает, что ее героини – не столько воины и борцы, сколько просто женщины, желающие конца войны и женского счастья. Следуя за Ханной, мой взгляд на Сопротивление и отношение к нему французов тоже изменился: он стал менее наполненным однозначным героическим пафосом и сместился не просто в сторону человеческого, девичьего восприятия событий тех лет, а еще и в сторону обывательского отношения французов к оккупации, немцам, победам русских и союзников. И как же трудно историку, спустя годы, сложить хоть какую-то объективную картину происходящего, потому что оставшиеся в живых современники Сопротивления часто совершенно не понимают смысла ими же пережитого, помнят лишь то, что делали ради самих себя…
Тарик же постигает жизнь в ее новых для него измерениях – знакомится с разными людьми, нанимается на работу, бродит по парижским улицам, катается на метро и постигает старую истину, что дома лучше, чем в гостях, что где родился, там и пригодился. В каком-то смысле от инфантильного и нарциссического восприятия себя он переходит к новой, повзрослевшей версии самого себя.
Если воспринимать его как главного героя, то эта книга – своеобразный роман взросления; если видеть главной героиней Ханну, то это – психологический роман освобождения, история преодоления застрявших травм, которые мешают жить. И обоим Париж высвобождает новое пространство для жизни и дает новый импульс быть самими собой.