© Валерий Ширский, Елена Пугина, 2021

Образ человека в художественно – документальной прозе

Чрезвычайное происшествие начала XX века

Наталья Аляева

Эта трагическая история случилась весной 1913 года. Было апрельское утро, когда воспитанницы старшего класса Смольного института, встав, как обычно рано, повторяли материал к предстоящим урокам. «Вдруг…увидели, как с одного соседнего балкона упало тело, потом другое», – вспоминала очевидец происшествия, смолянка Александра Храповицкая. Таким образом, девочки-подростки, 12-ти и 13-ти лет от роду, решили свести счёты с жизнью. Одна из них выжила, другая в тот же день скончалась в Мариинской больнице от полученных травм. Они учились в так называемом «голубом» классе. Это означает только то, что форма одежды институток – одинаковые платья, в разных возрастах имели свой цвет. Класс «кофейный», «белый», «голубой» – так и называли. Личность погибшей была установлена сразу. Ею оказалась Надежда Леонтьевна Кандаурова – дочь полковника, а по другим сведениям – генерал-майора (администрация института умалчивала имя второй пострадавшей). По словам врачей, Кандаурова отличалась явно неврастеническим характером и очень тяготилась окружавшей её институтской обстановкой. Классные дамы, учителя не раз заставали её за чтением запрещённой (не по программе) литературы. Кончилось тем, что за поведение Кандауровой выставили 2 балла (при общей системе от 12-ти до единицы). Кандаурова увлекла свою подругу Ольгу Савинкову, целиком подпавшую под её влияние, безумной идеей… Воспитанницы планировали утопиться в Неве, но побег во время ежедневной утренней прогулки по саду не удался. Александра Храповицкая в своих воспоминаниях констатировала: «Говорят, что несчастные девочки перед смертью наелись много сладостей, как бы желая иметь последнее удовольствие, потом надели на себя все свои иконы, завернулись в простыни и бросились в окно». О случившемся ЧП в самом престижном из институтов благородных девиц написали тогда в газетах, правда, без подробностей. Кто-то из журналистов обвинял во всём институтские порядки, его начальство. Начало XX столетия – «годы народного возмущения: революционеры скоро представили девочек как жертв старомодного режима института. Это было совершенно неправда», – считала Храповицкая.

Новый век начался для России драматично: поражение в Русско-японской войне; жестоко подавленная Февральская революция 1905-го года. В обществе нарастали пораженческие настроения, зрело недовольство правительственным курсом, а главное в народе слабела вера в Бога, царя как помазанника божия. Как следствие клубка проблем по стране прокатилась волна самоубийств. Одна из барышень московского института утопилась в пруду. Что касается происшествия в Смольном, то в нём, как утверждали, была виновата отличавшаяся «ненормальностью» семья погибшей, двое членов которой, ещё до Кандауровой, покончили жизнь самоубийством. Священник, законоучитель института по фамилии Егоров объяснял поступок воспитанницы именно её «ненормальностью», дескать, она искала для себя что-то лучшее, была хотя и способной к учёбе, но весьма экзальтированной особой и говорила, «что негодна для жизни». Кандаурова писала жалобные письма домой, умоляла забрать её из института. В Петербурге у неё жили мать, братья и старшие сёстры, которые тоже учились в Смольном. Но девочка не встретила поддержки у родных и нашла сочувствие только у своей подруги Ольги Савинковой, происходившей из зажиточной дворянской семьи. Надежду Кандаурову похоронили на Никольском кладбище Александро-Невской лавры. Среди провожавших её в последний путь был кое-кто из полковых офицеров и бывших воспитанниц Смольного (вероятно, её сёстры). Учившихся вместе с Кандауровой воспитанниц замечено не было – запретила администрация во избежание «массового психоза». Вскоре после трагического происшествия в газете «Санкт-Петербургские ведомости» появилось сообщение: «Начальнице Смольного института княжне Ливен в виду самоубийства Кандауровой предложено подать в отставку. На её место назначается помощница начальницы Ксениинского института княгиня Оболенская». Однако всё уладилось, и княжна Ливен осталась руководить институтом до последнего дня своей жизни, скончавшись в 1915 году. Светлейшая княжна Елена Александровна Ливен 20 лет исполняла должность начальницы Императорского Воспитательного Общества благородных девиц. Сохранилось немало фотографий конца XIX начала XX века, на которых начальницу Ливен можно увидеть рядом с подопечными институтками: в рабочем кабинете, принимающей дежурных воспитанниц; на прогулке в саду; на экзамене по музыке и т. д.

Воспитательная и педагогическая деятельность были её призванием. Ещё прабабка княжны – Шарлотта Ливен, обладая живым, проницательным умом и удивительным «тактом командования», занималась воспитанием внучек и внуков Екатерины II, великих князей Николая и Михаила. Николай I, когда вырос, пожаловал ей княжеский титул. Сын Шарлотты Ливен женился на выпускнице Смольного института Дарье Бенкендорф – сестре начальника III отделения Его Императорского Величества канцелярии графа А. X. Бенкендорфа. Когда в 1812 году супруга Дарьи Христофоровны назначили послом в Лондон, она сумела превратить русское посольство в центр общественной жизни. «Руководители британской политики скоро поняли, что она, женщина с белокурыми волосами значительно превосходит своего мужа в смысле разумного отношения к делу и даже умения облекать мысли в изящную стилистическую форму, что фактически русским послом является не муж, а она», – так писали в газете «Биржевые ведомости». Важнейшие отчёты, присылаемые в Петербург, принадлежали графине с удивительными дипломатическими способностями. «Нельзя найти ни одного документа, ни одного официального письма, ни одних мемуаров, относящихся к периоду между войною 1812 года и июльской революцией, в которых не было бы имени графини Ливен», – утверждал современник той эпохи. Позднее в Париже Дарья Христофоровна Ливен организовала салон, где люди, бывшие врагами в области политики, под её кровом встречались как друзья. Сын Дарьи Христофоровны (внук Шарлотты Ливен) умер, оставив детей сиротами. О дочери его – Светлейшей княжне Елене Александровне Ливен написано в её «Личном деле», хранящемся в петербургском Центральном государственном историческом архиве. «Родилась 2 мая 1842 года в Симферополе. По воспоминаниям племянника была очень религиозной. Православная, как и её сестра, Ольга Александровна. Отец Елены – Светлейший князь Александр Карлович Ливен (Москва, 14.04.1801 – Москва, 17.02.1880), сенатор, таганрогский градоначальник (1845–1853), генерал от инфантерии (1875). С 1857 года состоял председателем московского Особого ревизионного комитета, составленного для наблюдения за хранением разменного фонда. Мать Елены – княгиня Екатерина Никитична Ливен, урождённая Панкратьева (27.09.1818 – 26.12. 1867). В браке с 1838 года».

В семье было три сына и пять дочерей. Елена получила хорошее домашнее образование. Воспитанием и образованием детей руководила её мать, которая помогала бедным, отказывая себе во всём. Бывали случаи, когда, не имея в данное время денег, княгиня отдавала бедным вещи из столового серебра. Среди преподавателей Елены были профессор Герье, будущий министр просвещения Н. П. Боголепов, который в 1879 году женился на своей бывшей ученице Екатерине Ливен (1849–1915), сестре Елены. Боголепов писал в своих записках: «В этой семье я встретил такие великие образцы благородства и нравственной силы, что надолго был застрахован от дурного влияния». После смерти матери, не дожившей до пятидесяти, на плечи Елены легли заботы по хозяйству, а также воспитанию и образованию младших сестёр. Когда сёстры выросли, Елена в течение 9-ти лет занималась в московской пересылочной тюрьме – читала заключённым книги соответствующего содержания. Зимой устраивала в ней школу и вела занятия с оступившимися людьми. В 1880 году умер отец Елены, князь А. К. Ливен, оставив детям небольшое состояние. Каждому из них досталась скромная по тем временам сумма в 100 тысяч рублей. Елена, не вышедшая замуж, должна была искать заработка. Являясь фрейлиной Марии Александровны, супруги императора Александра II, Елена обратилась к ней с просьбой дать ей работу. Племянник Елены Александровны Ливен А. В. Давыдов вспоминал о ней: «Тётя Лина, как и все Ливены, крупного роста, с белокурыми волосами и синими глазами. Её нельзя было назвать красивой, а к тому времени, когда я увидел её в первый раз, ей уже перевалило за сорок, и у ней начинала сказываться общая в её семье склонность к полноте. Во всей её фигуре проявлялись основные черты её характера. Она была в настоящем и хорошем слове «grande dame». Чувство доброты уживалось у неё с чувством долга, в отношении к которому она была одинаково требовательна как к другим, так и к самой себе. Большой природный ум её допускал иногда проявление стародевичьей милой наивности. Но особенно силён был у неё такт – результат её настоящего светского воспитания и близости ко двору. Моральное чувство у неё было развито чрезвычайно, и в отношении его она за всю долгую жизнь никогда не погрешила. Гордая и прямая, она не шла на компромиссы со своей совестью или на какую-нибудь интригу. Следуя заветам своего отца, она была предана своему государю и была монархисткой не только умом, но и сердцем». Считая, что получила поверхностное домашнее образование, княжна Елена Ливен пополнила его самостоятельно уже после своего выхода в жизнь. Она прекрасно знала четыре языка – русский, французский, немецкий и английский, много читала, а умение окружать себя просвещёнными и культурными людьми, которые ценили её общество, сделало из неё образованную женщину. Зная о способностях княжны Е. А. Ливен к педагогической деятельности, императрица Мария Фёдоровна назначила её в 1880 году начальницей малолетнего отделения Московского сиротского института, где воспитывали девочек и мальчиков – детей погибших офицеров. Через 9 лет она стала начальницей Елизаветинского института благородных девиц в Москве. Так что к 1895 году – времени своего прихода в Смольный институт – это была опытная наставница.

В истории Императорского Воспитательного Общества благородных девиц известно девять начальниц. Из них княжна Е. А. Ливен была единственной незамужней. Все нерастраченные душевные и физические силы она направила на воспитание и образование молодых поколений институток, искренне любящих и почитавших ей. Княжна Ливен всегда старалась следовать словам из Устава Смольного института: «Начальница должна сделаться матерью для всех».

Ни одна из институтских начальниц кроме княжны Ливен не сумела создать в Смольном такую непринуждённую, почти семейную атмосферу. Для самых маленьких воспитанниц приготовительного класса начальница устроила обстановку близкую домашней, поместив их отдельно от остальных учащихся. Спальня (дортуар) и класс были устроены рядом. Классные окна выходили на солнечную сторону. Здесь были не обычные парты и скамьи, как у других институток, а невысокие столы и маленькие стулья, удобные для восьми-девятилетних девочек. Вдоль стен устроили шкафчики со стеклянными дверями для книжек и игрушек, поместили фотографии родных (чего никогда прежде не было!), а на окнах – живые цветы. Возле шкафчиков расставили кровати для кукол и кукольную мебель. Такого внимания к интересам воспитанниц не было ни при одной начальнице. Самые любимые игрушки отправлялись вместе с детьми на прогулку в институтский сад. Неспешно, шли парами маленькие смолянки, одетые по форме – кофейного цвета платьица. В руках у одной бережно завёрнутая кукла. Она качает её и поёт в саду колыбельную, какую пела ей дома мама. У другой смолянки – мохнатый бурый мишка. Ещё одна девочка со счастливой улыбкой несёт на прогулку кудрявую собачку, которая, совсем как живая, сидит у неё на руках. А для воспитанниц постарше зимой в саду заливали ледяные горы и каток. Как любили они весело, с хохотом и визгом скатиться сверху на санях, бегали на лыжах, даже играли в хоккей на катке, перекидывая друг другу шайбу. В архиве есть фотография, на которой перед величественным с колоннами зданием Смольного, прямо под окнами начальницы, воспитанницы катаются на коньках, а некоторых возят по льду на финских санях подруги. «Мы называли это место “Зоопарк”, так как прохожие смотрели на нас, как на диких зверей», – с юмором вспоминала Александра Храповицкая.

Весной в саду смолянки играли в мяч, в теннис и крокет, бегали на гигантских шагах, прыгали, передвигались, как хотели, ведь начальница Ливен предоставляла им во время прогулок полную свободу. К тому времени стало преданием воспоминание о том, как по садовым аллеям в середине XIX века барышни чинно гуляли парами, боясь сделать лишнее движение и произнести хоть слово в присутствии классной дамы.

В институте при княжне Ливен особенно весело праздновали Новый год с новогодней ёлкой. Одна из пепиньерок (воспитанница педагогического класса) вспоминала: «Самым лучшим днём за всё время был день ёлки…сортировка бонбоньерок (корзинок с конфетами), деление сластей, распределение подарков по классам, – забавляло и увлекало нас… Мимоходом мы успеваем познакомиться с окружавшими нас заманчивыми вкусными вещами, и нет ничего удивительного, что у многочисленных помощниц нашей инспектрисы, Марии Алексеевны Неклюдовой, аппетиты за обедом были не из важных… Несколько часов, проведённых вокруг блестевшей десятками огней ёлки. Сейчас ещё мелькают перед глазами весёлые, раскрасневшиеся личики прыгающих и танцующих вокруг ёлки маленьких кофейных (воспитанниц)… в 11 часов прозвучал звонок, положивший конец нашему празднику…. «Спать пора, скорее ложитесь», убеждали классные дамы, обходя дортуары; но в этот вечер «шалуньи» долго ещё болтали в кроватках, и во сне продолжали видеть ёлку…». А как любили смолянки гадать на Новый год! Обычно гадали в комнатах у княжны Елены Александровны Ливен. «Маленькие занялись топлением воска, – пишет в дневнике пепиньерка 1913 года, – они столпились у свечи, старательно всматриваются в тень от вылитой восковой фигуры и… видят там всё, что им хочется. «Смотри! Смотри! – слышится восторженный голосок: видишь, идёт человек, а за ним кто-то следит из-за кустов, видишь?» «Нет, это не человек, это автомобиль – совсем ясно видно! Автомобиль на кого-то наехал!» Кто-то соглашается, кто-то спорит; подходят ещё новые гадальщицы и видят в изображении не человека и не автомобиль, а замок, пароход, пасущуюся корову…». Посередине гостиной начальницы Ливен вокруг круглого стола столпились человек пятнадцать старших воспитанниц. Склонившись над тазом с водой, они напряжённо следят за крошечным плотиком с горящей свечой, которая вот-вот подожжёт один из нависших над ней билетиков с мужскими именами… Это – серьёзное гадание. Слышатся рассказы о том, что нередко свеча предсказывала гадающей имя её будущего мужа. В кабинете княжны Е. А. Ливен сидит одна из старших воспитанниц. Она внимательно всматривается в стакан, поставленный на золу. На дне стакана в воде блестит обручальное кольцо. Она, несомненно, что-то ясно видит: лицо её то улыбается, то становится удивлённым, то грустным. Очевидно, её лицо меняется в зависимости от прекрасных картин, которые она видит в волшебном кольце. Около двенадцати часов княжна вместе со смолянками садится за накрытый стол. Подают кушанья. Одна из пепиньерок вспоминала в дневнике: «Но чем ближе подходила стрелка к цифре “12”, тем больше становилось общее волнение. О вкусных вещах на тарелках уже забывалось. У каждой в руках отточенный карандаш и крошечный клочок бумаги. Выскакивает кукушка. “Ку-ку” слышится среди гробового молчания, и остальные одиннадцать “ку-ку” сопровождаются скрипом карандашей… К последнему «ку-ку» в воздухе уже чувствуется лёгкий запах горелой бумаги: почти все успели написать и сжечь заветное желание на новый год. Подымаются бокалы с шампанским, слышится чоканье, поздравления, говор, смех. От тишины, царившей две минуты назад, нет и следа…».