1

– Твой выход, Алекс! – выкрикнул, словно швырнул мне слова в лицо Артур, и я, только заслышав первую, еще совсем медленную, ритмичную дробь барабанов, сыпавшую сухим горохом на деревянный пол нашей мини-сцены, шагнула в слепящий свет рамп за бархатный чёрный занавес, словно вышла из ночи в невыносимо яркий и жаркий день.

Отсчитывая жёсткий и частый ритм про себя, я застыла сначала на несколько секунд, раскинув руки, как крылья, и почувствовала, как тугой гул мужских голосов в зале стал стихать, замирая. А затем, очень чётко и ещё пока совсем спокойно начала отмерять круги грудью: «Вперёд – вверх – точка, вправо – вверх – точка, назад – выгнула спину кошкой – точка, влево – вверх – точка», и так несколько барабанных проигрышей, чтобы гудящий и пьяный зал нашего ночного клуба утих, начиная следить за ритмичными кругами, которые выписывает моя грудь, сверкающая разноцветными бусинами и золотыми монетами. Босые ноги стоят крепко на полу, и вся я – древняя восточная статуя, у которой как будто ожил только верх выше талии, в воздухе плавно и легко парят руки, словно плетут невидимые сети, а лицо ниже глаз я закрыла чёрной полупрозрачной вуалью, отчего, я не сомневаюсь, мои подведённые чёрной сурьмой глаза горят яркими изумрудами в плотных густых сумерках затемнённого зала. Я чувствую, как скользкие, будто ночные насекомые, взгляды, спускаются вниз по моему лицу, шее, декольте и оседают на моей подрагивающей в ритме танца груди, укутанной медовым светом прожекторов.

Я делаю небольшой шаг вперёд, и моя обнажённая нога, покрытая несколькими слоями тончайшей прозрачной ткани, выныривает из морской пены своих покровов, а на лодыжке начинают мелодично позванивать крошечные марокканские бубенчики на тяжёлом серебряном браслете. Повинуясь магическому ритму египетских барабанов я снова замираю и выдыхаю животом, отчего все глаза в зале, не отрываясь, следят за движениями моего гладкого полукруглого животика, и скатываются всё ниже, я это знаю наверняка – по тайной дорожке туда, где под мягкой округлостью плоти, на самых краях бедренных косточек натянут прохладный шёлк моих шальвар.

Я на секунду замираю, чтобы сделать передышку перед нарастающим диким темпом ударных, и вдруг мои глаза в безликой замеревшей толпе упираются прямо в Него. Приглушенный свет над столиком освещает его словно выточенное из камня лицо, мужественный подбородок с небольшой щетиной, прямой нос с горбинкой и холодный и надменный, словно уже успевший устать от всех зрелищ мира, взгляд. Он сидит, свободно развалившись в английском резном кресле, широко расставив длинные стройные ноги в голубых джинсах, на нём обычная светлая футболка с логотипом Gucci, и в руке он сжимает запотевший тумблер с виски. Кубики льда поблескивают в прозрачном бокале, тают, перемешиваясь с драгоценным янтарным напитком, и я сама вдруг понимаю, что я как маленькая льдинка на горячем солнце, уменьшаюсь и таю от его надменного и насмешливого взгляда…

Мои щёки под вуалью начинают пылать, плечи загораются, словно на них накинули огненную шаль, а живот становится вдруг необыкновенно пустым, как лёгкий, надутый гелием шарик. Я делаю второй шаг, и все драгоценные камни и монисты начинают звенеть в одном ритме с барабанщиком, словно выступая с ним в дуэте. Теперь моя грудь – живот – бёдра двигаются поочередно, словно сами задают ритм танца, пока ещё не так быстро, но теперь я – картина, а музыка в клубе – только обрамляющая меня рама. Сотни часов тренировок перед зеркалом в зале, и теперь всё моё тело – это пластичное полотно, на котором я выписываю свой убыстряющийся с каждой секундой ритм.

Мои бёдра повторяют первобытную тряску, отточенную теперь до совершенства, его глаза всё так же устремлены на меня, он не в силах оторваться от перекатов мускулов под моей гладкой кожей на груди и животе, а я танцую сейчас только для него. Переливаясь всеми красками мира, звеня сотнями золотых монеток и бубенчиков, я прохожу вдоль края сцены, свысока глядя на толпу сгрудившихся здесь моих поклонников и постоянных клиентов. Я подхожу к одному из них – стильному бизнесмену в дорогом костюме, который старается не пропускать моих выступлений по четвергам, встаю на колени и выгибаюсь назад на спину, откинувшись на свои пятки, не переставая задавать ритм животом и грудью. Мои длинные волосы разметались по деревянному настилу шёлковыми змеями, а я вижу, как мужчина, не моргая и не в силах отвести взгляд, смотрит на мой плоский живот и туда, что сейчас скрывается под тонкими полупрозрачными подъюбниками. Я перекатываюсь ближе к краю сцена, подставляя ему своё обнажённое бедро, стянутое резинкой шальвар, и чувствую, как жёсткая и хрустящая купюра, просунутая под нитку, приятно царапает мою кожу… Сидя на бёдрах, я продолжаю танцевать свои барабаны, укутывая поклонника шалью волос, и приближаясь к нему настолько близко, чтобы он смог почувствовать и увидеть малейшие капельки прозрачного пота, уже начинающие собираться у меня в ложбинке между грудей.

Делаю перекат и, повернувшись спиной, исполняю бешеную тряску ягодицами уже перед другим зрителем, на мгновение присаживаюсь на бёдра, и кладу ему голову на плечо, одновременно чувствуя его большую и властную ладонь, оттягивающую бретельку лифа, и засовывающую мне под неё стодолларовую купюру.

– Спасибо, сладкий, – шепчу я ему на ухо, и резко вскакиваю на ноги, чтобы продолжить собирать дань со своей паствы на сегодня.

Еще несколько минут, и я стою в центре сцены, словно разрываемая на части гулкими ударами, мои волосы разметались в разные стороны, как языческое пламя, моё тело свободно и расслаблено, как древний ветер, я слышу последний удар барабана и замертво падаю здесь же, на пол, словно умерев с последний затихшим звуком в зале. Несколько секунд в клубе царит звенящая пустота, пока и она не разбивается на осколки громким улюлюканьем и топотом ног об пол.

– Наша прекрасная Аиша, поприветствуем ещё раз, господа! – объявляет напоследок Артур, пока я убегаю со сцены, сжимая в ладонях горсти смятых купюр, а за мной плывёт шлейф из развивающихся юбок…

Я сижу в своей импровизированной гримёрной – в задней комнате за баром, которую переоборудовали под костюмерную. Кирпичные стены, ряд трюмо с зеркалами, со слепящими глаза галогеновыми лампами и простые вешалки из Ikea на колёсиках, куда мы с девочками вешаем свои костюмы. Снимаю свою вуаль, промакиваю ватный шарик косметическим молочком и только собираюсь начать стирать с лица толстый слой макияжа, как в нашу раздевалку заходит владелец нашего клуба «Нью-Йорк 56» и по совместительству мой импресарио Артур со словами:

– Алекс, у тебя твой постоянный заказчик, как обычно, уже созрел. Хочешь ещё сегодня двести зелёных?

– Опять Бошан? – вопросительно смотрю я в отражение Арчи в зеркале.

– А как же. Он самый, – утвердительно хмыкает Артур, проводя рукой по своей щеголеватой бородке. И хотя со своими завитыми колечками усами он больше походит на владельца модного барбершопа, в душе он навсегда остаётся жадным и скользким дельцом-сутенером, никогда не упускающим своей выгоды. Не упускающим ни одной лишней копейки. Любой ценой.

– Хорошо, я сейчас переоденусь, – немного подумав, соглашаюсь я. И хотя внутри меня всё сжимается от чувства липкого омерзения, мне очень нужны деньги. Мне слишком сильно нужны деньги. Ещё вчера.

– Ты знаешь, что ему нравится, – утвердительно хмыкает Арчи, и я согласно киваю в ответ.

– Только прошу тебя, пусть Саша будет рядом, ты понимаешь, – предупреждаю я своего хозяина. – Чтобы не было, как в прошлый раз.

– Ты меня знаешь, – показывает Артур вверх большой палец, хотя чувство тревоги и тоски не покидают меня.

Ну что же, я уже не маленькая. Детство закончилось. Пора зарабатывать бабки. Осталось ещё немного. Я мысленно собираю себя по кусочкам, снова входя в образ соблазнительницы Аиши:

– Хорошо, десять минут, и я готова, – говорю я, начиная рисовать себе на веках яркие «стрелы Востока», и Артур, кивнув, выходит из комнаты.

– И что он в тебе нашёл, не понимаю, – недовольна фыркает моя коллега – Кисонька, которая сидит тут же, за соседним зеркалом.

– Возможно, молодость и талант, – бормочу я ей в ответ, не отрываясь от своего макияжа: у меня слишком мало времени на разборки. Чем быстрее я начну, тем быстрее я покончу с этим.

«Деньги, сегодня у меня будут деньги», – мысленно про себя повторяю я успокоительную мантру, чтобы хотя бы на время забыть об омерзительном Бошане.

– Ну да, ну да, ты же у нас самая талантливая и красивая, – тянет Кисонька, жеманно взбивая свои белокурые воздушные локоны. Её милый вздёрнутый носик недовольно морщится, а розовые влажные надутые губки растягиваются в презрительную мину. Дело в том, что совсем недавно, до начала моей карьеры роковой соблазнительницы Аиши в «Нью-Йорк 56», исполняющей восточные танцы, Лена с творческим псевдонимом Кисонька была главной звездой нашего небольшого варьете. Хрупкая, с тонкой талией, но пышной грудью и соблазнительной круглой попкой, она была крошечным порочным ангелочком нашей сцены. В своём трогательном пронзительно-розовом пушистом боа, мини-трусиках и бюстье, усыпанными сверкающими звездами кристаллов Swarovski, она выходила мягкой поступью ласковой кошечки на сцену под песню The Cardigans Lovefool, и весь мир был у её ног. В те времена я наблюдала за её выступлениями из своего «рабочего» уголка, и меня поражала Ленина способность сводить с ума всю мужскую половину нашего разбитного клуба. Посетители, как ополоумевшие мартовские коты, собирались у края сцены, лишь бы иметь возможность поближе рассмотреть свою Кисоньку. Ей даже ничего не надо было делать: она просто проходила по краю, немного пританцовывая, пару раз соблазнительно приседала у хромированного шеста в центре, виртуозно оттопыривая свою попку в стрингах, проводила розовым язычком по металлическому столбу, отчего зал приходил в полное бешенство, после чего ей оставалось только встать на четвереньки, и, выгнув спинку, подползать к очередному поклоннику, уже торопливо сующему ей приготовленные купюры в трусики. Кисонька мурлыкала клиенту в ушко, проводя острым кончиком языка по мочке уха счастливчика, и подползала к очередному мужчине, чтобы повторить свой номер уже с другим.

Её способность элегантно раздвигать ножки на сцене была выше всяческих похвал, и осчастливленные клиенты считали высшей наградой и честью затолкать ей туда свои заработанные честным или не совсем честным трудом денежки. Поговаривали, что этим таланты Кисоньки не ограничивались, и её выступления нередко заканчивались настоящими «горизонтальными танцами», но я никогда не знала этого наверняка.

И вот теперь мне предстояло соперничать с этой высококлассной опытной соблазнительницей, хотя, я уверена, она была бы в шоке, если бы узнала всю правду обо мне. Я мысленно представила себе её выражение лица, когда ей кто-то сообщает, кто её конкурентка на самом деле, и усмехнулась. И начала пристёгивать к своим бёдрам маленькие элегантные кожаные ножны для своего коронного танца.

Вся усыпанная, как золотым дождём, переливающимися монетками, я выхожу из гримёрки в душный и гудящий зал, где на сцене выступает моя подруга Света – Зажигалочка. Сквозь сладкий и дурманящий дым кальянов словно продираются оглушительные звуки песни La Roux – In for The Kill, оглушая уже захмелевших к этому позднему часу посетителей. Рыжая и яркая, она мастерски умеет обращаться с огненными факелами, и уже не ясно, что больше привлекает в ней разгорячённых мужчин: её рыжая густая грива, длиннющие бесконечные ноги, стройная и безупречная, как у Кэмерон Диас, фигура, или её прирождённый талант поджигательницы. Её бронзовое тело блестит как золотая статуэтка, пока она, в высоченных – до середины бедра, латексных ботфортах на двадцатисантиметровой платформе и ярко-алом полупрозрачном купальнике с блёстками ловко управляется с двумя пылающими факелами. Зажигалочка гордо вышагивает по краю нашей сцены, пока одурманенные её огненными чарами поклонники пытаются ухватить её за лодыжки. Вот один из них, совершенно пьяный и ополоумевший от желания, хватает Светин лаковый ботфорт и начинает страстно облизывать его, а она стоит и смотрит на него с усмешкой сверху вниз. Как королева на своего верного шута. Зажигалочка просовывает кончик своего сапожка ему прямо в рот, и он в экстазе начинает обсасывать его, обхватив обеими руками его глянцево-зеркальное голенище. Под смех и гогот окружающих, Света отшвыривает своего поклонника, но, на пару секунд присев перед ним с широко раздвинутыми ногами, дарит ему надежду на будущее. Мужчина счастлив, он с ошарашенным видом засовывает смятые бумажки ей за край ботфорта, а Света, размахивая своими горящими факелами, идёт дальше собирать дань со своих придворных.

Заметив меня рядом с нашим охранником Сашей, она всё понимает, и, незаметно для всех, делает мне наш тайный знак руками: прикладывает свою правую ладонь к сердцу, отчего мне становится не так страшно и тоскливо. Я в ответ поднимаю левую руку на уровень груди и сжимаю кулак, и она всё видит.

Как восточная наложница на древнем арабском рынке, я послушно ступаю за своим охранником в тёмное ненасытное чрево нашего клуба, в ту часть, где за огромным общим залом скрывается целая сеть подземных коридоров с приватными комнатами. Все наши постоянные посетители знают о них, и обеспеченные клиенты нередко пользуются ими для того, чтобы уединиться с понравившейся девочкой. Или мальчиком. Или сразу несколькими тёлочками.

Мои бёдра как гладкой чешуёй покрыты золотом звенящих монет, грудь приподнята безумно тесным для неё топом, а плоский и гладкий живот украшают драгоценные узоры из хны и блёсток. В волосы вплетены разноцветные камни, а лицо всё так же прикрывает полупрозрачная золотая вуаль. Я иду, склонив голову, словно на казнь, за своим охранником, пока мы не проходим мимо вип-столика, где с друзьями сидит Он. Он что-то увлеченно рассказывает своим приятелям, всё так же не выпуская из одной руки тумблер с самым дорогим виски в нашем баре – Macallan за три тысячи евро, а второй сжимая толстую кубинскую сигару. Его гости громко смеются над его шутками и, не стесняясь, лапают хихикающих полуголых, разодетых зайками Playboy официанток нашего клуба. Тут его голос резко умолкает, и я практически ощущаю, как несколько пар глаз будто облепляют меня, как чёрные жирные мухи. Я поднимаю голову и буквально спотыкаюсь о взгляд его бесконечно ледяных глаз. На доли секунды смутившись, я тут же беру себя в руки, несмотря на сковавший меня холод, и продолжаю свой путь.

– Эй, у вас всё нормально, приятель? – обращается Он к Саше.

– Да, всё отлично, ребята, – отвечает за нас мой надсмотрщик, и мы ныряем в тайное чрево клуба «Нью-Йорк 56»…

Ходят легенды, что раньше на месте нашего заведения был старинный храм, с проделанными прямо в скальной породе коридорами и пещерами, и здесь приносили в жертву древним кровожадным богам юных прекрасных девственниц. Но это только сказки, а теперь здесь самые влиятельные и богатые люди нашего города могут получить всё, что они пожелают. Впереди меня словно гора, вздымается квадратная громадина Сашиной спины, пока мы не останавливаемся перед «Бархатной комнатой». Мой телохранитель тихонько стучится, пока по ту сторону не раздаётся низкий скрипучий и такой ненавистный для меня голос:

– Входите! – и Саша аккуратно, словно клетку с диким зверем, открывает тяжёлую сейфовую дверь, впуская меня перед собой внутрь, словно маленькую птичку на съедение тигру.

– Пятнадцать минут, Бошан Булатович, – тихо и послушно произносит охранник перед тем, как закрыть за собой замок. Я невольно вздрагиваю, когда слышу, как сзади меня раздаётся щелчок, и понимаю, что меня не выпустят, пока я не отработаю своё время. У меня есть пятнадцать минут – практически вечность, чтобы удовлетворить отвратительное чудовище, запертое со мной в одной комнате, но при этом не погибнуть самой…

Я делаю глубокий вдох, отчего моя грудь поднимается ещё выше, и незаметно ставлю у двери принесённую с собой колонку. Из динамика раздаётся печальная восточная песня, я взмахиваю волосами и в первый раз буквально заставляю посмотреть себя на сидящего в комнате Бошана. Грузный и расплывшийся, он внушает мне безмерное отвращение, хотя все атрибуты богатого и влиятельного мужчины при нём. Дорогие часы, костюм от Armani, и даже итальянские ботинки ручной работы. Его маленькие и жёсткие, как косточки маслины, глазки под густыми низкими бровями словно мёдом, сочатся похотью, а некогда квадратный волевой подбородок сотрясается под несколькими слоями дряблого жира. Бошан развалился в широком кресле перед огромным накрытым только для него столом с бутылками дорого коньяка и фруктами. Я начинаю медленно двигаться под ритмы захватывающей меня песни: отпускаю на свободу свои руки, кисти, томно покачиваю переливающимися золотой чешуёй бёдрами, перекатываю, поигрывая плечами, не отрывая взгляда своих изумрудных глаз от клиента.

Губы Бошана лоснятся выпитым алкоголем, он, явно наслаждаясь персональным спектаклем, берёт с большого блюда персик, надрезает его тонким золотым ножиком,и начинает обсасывать его, громко втягивая в себя липкий сок. Капельки влаги стекают из уголка его рта по дрожащему подбородку и пачкают его белоснежную итальянскую рубашку, расстёгнутую до середины груди. В её разрезе виднеется чёрная кудрявая шерсть с проседью, и короткие толстые пальцы мужчины с золотыми печатками гладят её под тонким белоснежным батистом.

У меня всё точно продумано: пока у меня ещё есть силы, а мой клиент только в предвкушении, я позволяю себе плавный и печальный танец, чтобы растянуть время. Мышцы моего животика делают томные круги, бёдра и попка расслаблены, и я лёгкими парящими движениями прохожу по периметру комнаты и танцую вокруг стола, лишь на доли секунды касаясь своим летящим прозрачным платком разомлевшего Бошана.