Отзывы на книги автора «Самуил Лурье»

Есть мнение, что книги, написанные для детей, не требуют особой вдумчивости, детального рассмотрения. «Сказочки», мол,… есть куда более «сурьёзная» литература – вот про неё и будем писать свои шибко умные исследования.

Слава богу, что такое мнение становится всё более и более непопулярным. И во всякое время находятся люди, издательства, учёные, которые с должным внимание относятся к детской литературе, к сказке.
Имя Мирона Семёновича Петровского стало для меня открытием. И немудрено: «презренная наша т.н. литературная общественность третировала М. С. Петровского как бесчиновного провинциального специалиста по малоподвижным предметам» (С. Лурье). Иными словами, не давали хода его работам.

Мирон Петровский в этой книге говорит о детской литературе как о некой мифологии, о художественном фундаменте, на котором стоит любой человек, знает он это или не знает, хочет этого или нет.

Сказка в чтении нынешних детей стала чем-то вроде «возрастного мифа» - передатчиком исходных норм и установлений национальной культуры. Сказка превращает дитя семьи – этого папы и этой мамы – в дитя культуры, дитя народа, дитя человечества.

Сама по себе книга очень ценна, не бесспорна, естественно, но при этом чрезвычайно любопытна. Петровский касается здесь пяти произведений детской литературы. Это «Крокодил» К. Чуковского, «Сказка о Пете, толстом ребёнке, и о Симе, который тонкий» В. Маяковского, «Вот какой рассеянный» С. Маршака, «Золотой ключик, или Приключения Буратино» А. Толстого, «Мудрец из страны Оз» Ф. Баума (ну и переделку А. Волкова соответственно).

Меня очень подкупило, как тонко и с большим умом подходит Мирон Петровский к этим текстам. Он не даёт нам здесь подробного литературоведческого анализа. Скорее, Петровский – историк литературы. Но такой историк, как надо. Который не просто сообщает нам о тонкостях замысла, о преемственности, но и пытается с большим мастерством дать нам ключи к пониманию каждого из этих текстов.

Конечно, почти революционной стала для меня глава о «Золотом ключике» А. Толстого. Всеми любимая сказка, оказывается, имеет очень интересную историю рождения. Петровский разрушает миф о Буратино с самого начала: Толстой просто НЕ МОГ в детстве читать сказку Коллоди о Пиноккио, как он утверждает это в предисловии. Толстой ознакомился с ней много позже. При этом он вместил в свою сказку все свои непростые отношения с Серебряным веком: с Блоком (Пьеро – его прообраз, Мальвина прообраз блоковской возлюбленной), со знаковыми образами (роза, ключ(!), куклы и кукловод, театр и др.) Как утверждает Петровский, в «Золотом ключике» заключена большая ирония. И если этот пародийный слой иметь в виду, сказка Толстого адресована не только детям, но и взрослым как особый жанр «театрального романа».
Всё это очень интересно и ужасно доказательно. Но у меня есть по этому поводу пунктик: Толстой написал сказку, создал особый мир, который живёт почти независимой жизнью от всех этих мистификаций и кодов. Что нам может дать вся эта кутерьма с Серебряным веком? Информацию, не более того. Так как сказка о Буратино уже самодостаточна и не требует хирургического вмешательства в себя. Повторюсь: мне было очень интересно узнать об этом. Но Петровский показался мне здесь чересчур навязчивым. Не верю до конца!

Намного тактичней выглядит глава о Муреце из страны Оз. Петровский предлагает нам понять сказку через основополагающие философские истины (он Канта имеет в виду). При этом сказка предстаёт не как путешествие Дороти домой через приключения, а более глубокой историей о самопознании человека. Здесь верю Петровскому!

Поскольку дары, полученные от Оза Страшилой, Дровосеком и Львом, фиктивны, становится ясно, что важен не волшебник Оз, а путь, проделанный героями. Становится ясно, что веру в самих себя - в свой ум, свою доброту и смелость, в свои человеческие возможности - наши герои приобрели (или проявили) сами, в своём совместном путешествии, преодолевая преграды при помощи этих, будто бы отсутствующих у них качеств.

Глава о сказке Маяковского - едва ли не самая удачная в книге. Очень точно автор схватывает природу митинговой поэзии Маяковского. В его стихах нет детей – есть будущие взрослые, нет настоящего – есть светлое будущее. Вот эту однобокость и в то же время всеохватность Маяковского автор чётко осознаёт и доносит до нас. Снова верю!

В главах о Чуковском и Маршаке Петровский уходит в историю создания, в упоминание о многочисленных аллюзиях. Как ходила та самая крокодила и как хорошо всем было. А также о чудаке Маршаке Рассеянном. Верю? Ну почему бы и нет?

Прекрасная книга. Спорная книга. Её можно долго обсуждать. Но одна мысль бесспорна и особо мне мила. Любой художник слова вбирает в себя, как губка, всё: различные процессы в литературе, конфликты времени, собственные согласия и разногласия. А на выходе истинно талантливый поэт и писатель создаёт нечто абсолютно новое и неповторимое.
Браво, Петровский – умён, как чёрт! Ура тебе, поэт! Ура тебе, писатель!.

Я абсолютно не умею писать рецензии на литературоведческие труды. Да и читаю их я крайне редко. Но вот очень заинтересовалась этой книгой, потому как детская литература — это моя большая, страстная любовь. Скажу коротко: мне очень понравилось. Если вы хотите узнать из каких болот выплыл "Крокодил" Чуковского, прочитать разные версии "Человека Рассеяного" Маршака, выяснить кто скрывался за персонажами "Золотого Ключика" и как Толстой всех обманул, рассказывая о том, что это сказка всего лишь пересказ Пиноккио, и если вам интересно, что связывает философа Канта с "Волшебником из страны Оз" — то просто необходимо прочитать эту книгу. Она достойна того, чтобы о ней узнали как можно больше людей, любящих детские сказки!

Я продолжаю читать и перечитывать Лурье. В этот раз — совсем тонкая книжка, запись трех лекций, прочитанных им незадолго до смерти. Название цикла во многом обманка — если только не трактовать термин «текст» предельно широко, как текст = жизнь.

В первой лекции Самуил Аронович еще придерживается узкой темы и рассказывает именно о том, как написать хороший текст. Интересные замечания о слоге и стиле, о ритмике фразы, о том, каким должно быть первое предложение и как лучше закончить текст — много всего. Разумеется, разговоры о литературе. Вот, например:

Женская проза, видимо, еще будет, когда-нибудь возникнет, пройдя через все эти глупости типа феминизма, как он в данный момент выражается в каких-то экстравагантных поступках. Когда это все пройдет – просто появятся гении, может быть несколько гениев. Появятся женщины, которые пишут гениальную прозу, и она окажется другой. Потому что мне кажется, что женщины по-другому воспринимают действительность, понимают ее и, наверное, называют для себя по-другому очень многие вещи. А проза придумана мужчинами, для мужчин, по правилам мужского ума, и имеющиеся авторы-женщины пишут по этим правилам. И женской прозы, по-моему, не существует.

Вторая лекция посвящена глупости — не бытовой (ну и дура же я!), а, если так можно сказать, экзистенциальной. Начав с литературы:

И главный источник человеческой глупости и в жизни, и в литературе – это все-таки когда автор слишком уважает самого себя. Когда он для себя является эстетическим объектом, когда он думает, что он умнее нас или красивее.

Самуил Аронович очень быстро переходит к глупости государственной — да, к современной политике. Взглядов своих он не скрывает и называет вещи своими именами.

А третья лекция — о пошлости. Не хочется пересказывать, не хочется комментировать, только цитировать страницам. Но я сдержусь и ограничусь небольшим абзацем:

И мы знаем по себе, что депрессией мы страдаем не только от дефицита возможностей, денег, любви и всякого такого, а в значительной степени от дефицита смысла. А пошлость – она что делает? Она предоставляет нам суррогаты смысла, суррогаты чувств, суррогат жизни ума и сердца.

Нет, и это зря сделала — контекста не хватает. За контекстом отправляю к книге.

...Я вообще-то особа невосторженная и гуру-устойчивая, но тексты Лурье оказывают на меня какое-то странное воздействие. Хочется внимать и благоговеть, поэтому делайте скидку на мое — возможно — помутненное сознание, если вдруг решите почитать.

Что за странность (и каламбур) — писать отзыв на лекции того, кто достиг высшего мастерства именно в написании рецензий...
Но и в названии книги заключен каламбур и улыбка мастера: техника — слово греческое, и оно означает... искусство.
Логотехника — литература, искусство слова. Именно это и раскрывается в лекциях.
Потому-то, приняв сначала русское значение "техники", ждешь конкретных советов, и они вроде бы появляются, но затем автор уходит на глубину, вдруг открывает то, что должно стать основой всякой текстовой ткани.
Книга — о критическом отношении автора к себе и своему творению, о пошлости в самом широком смысле и о том, как работа над собой вырастает в искусство слова.

Оставив давным-давно здесь полушутливую рецензию на «Приключения Буратино», я получил рекомендацию от Clickosoftsky на вот это издание – «Книги нашего детства» Мирона Петровского, причем рекомендация была подкреплена и хорошими отзывами тех, кто уже ее прочитал. Прочитал и я, для того, чтобы сказать – она мне понравилась всего на двадцать процентов.

Мирон Петровский разбирает пять книг нашего детства. Это «Крокодил» Чуковского, «Сказка о Пете…» Маяковского, «Вот какой рассеянный» Маршака, «Золотой ключик…» Алексея Толстого и «Волшебник изумрудного города» Волкова.

Козырь этой книги – фундаментальный анализ произведений. Анализ не филологический, а историко-культурный. Но козырь этот не тузовый и даже не валетовый, а значит может быть побит сам собой.

Мне показалось, фундаментализм этот не всегда уместный, не во всем интересный, и местами дутый, подчас несправедливый. Как вам, например, вот такое утверждение:

Страшила Волкова превращается в самовлюбленного, напыщенного дурака, лишь только становится у власти

.

Насчет самовлюбленного соглашусь. Насчет напыщенного и дурака – НЕТ!

Для того, чтобы читать это издание, надо знать книжки, которым он посвящен. Из всех пяти я читал только три. «Крокодила» я в глаза не видел, а про сказку о Пете и Симе вообще узнал впервые в жизни. Соответственно, многое в главах, посвященных этим сказкам, для меня оставалось непонятным. Но, казалось бы, ничего страшного, у меня в таком случае должно было появиться желание прочитать эти две сказки.

Так вот – не появилось. Наоборот – появилось стойкое желание не читать их. Что наполовину странно. Я, конечно, наперед предвзято отношусь к Маяковскому и плакатно-агитационным творческим тенденциям (коим, как следует из книжки, соответствует и «Сказка о Пете и Симе…»), но Чуковский? Я знаком и с «Доктором Айболитом», и «Мухой-цокотухой» и многими другими его персонажами. А не хочу читать «Крокодила», и все тут. Ни себе, ни детям – ни-ха-чу! И-не-бу-ду!

Как знать, если бы я не читал в свое время «Человека рассеянного» и «Буратино» - захотел ли я их читать после того, как в моей голове намешали кашу про фактические параллели, образы, с которых писался тот, который с «улицы Бассейной»? А про параллели «Буратино» с произведениями Брюсова и «Волшебника изумрудного города» с философией Канта?

Больше всего меня интересует другое. Что сказали бы сами авторы, прочитав такой подробный разбор своих произведений? Думаю, некоторые из них офонарели бы, как минимум.

Зато порадовала глава, посвященная «Волшебнику изумрудного города». Если отбросить параллели с Кантом, скажу – я по новому взглянул на эту замечательную сказку. Мне то казалось – она про добро, дружбу и самоотверженность, а оказалось – про веру в себя, про то, как пройдя через трудности, герои должны увериться сами в себе, что Страшила – мудр, Дровосек – сердечен, Лев – смел, а Элли – совершенно не слабая девочка, какой она сама себя считала. В общем…

Дорога, мощенная желтым кирпичом, выводит не к пройдохе – мнимому волшебнику, а к обретению веры в себя.

Сложная книжка. Неоднозначная... )))
Автор - после душевного и пронзительного предисловия (все мы родом из детства, и все такое) - разбирает пять наших знаменитых и культовых детских книг. Которые как бы вошли в наш золотой фонд детской литературы, стали национальным достоянием, составили культурный код... ну, как еще сейчас принято выражаться в таких случаях. "Крокодил" Чуковского, "Сказка про Петю, толстого ребенка, и Симу, который тонкий" Маяковского, "Рассеянный" Маршака, "Золотой ключик" Толстого и "Волшебник Изумрудного города" Волкова. Уже на этом этапе возникают вопросы (у некоторых читателей, например, у меня). Ну ладно - Буратино и Волшебник Изумрудного города, тут все более-менее ясно. Но уже что касается Чуковского и Маршака, как-то терзают сомнения. )) В смысле, я точно читала Крокодила и Рассеянного... но почему-то испытываю сомнения, что эти сказки (кстати, никогда не воспринимала "Рассеянного с улицы Бассейной" как сказку! просто как отдельный стих) настолько популярны, что прямо все их читали и любили без памяти. Вспоминаю, к слову, что мне в детстве приносили для развлечения где-то выкопанные детские хрестоматии - уже в то время довольно старые, где-то 50-х что ли годов. Так что там наверняка и были эти Крокодил с Рассеянным. Но я почему-то не уверена в их широкой популярности...
Ну даже если Чуковский - почему не Айболит? Мне кажется, Айболит был и более популярен (по крайней мере, в моем детстве), и прямо продолжает ту же тему - тоже ведь переделка по мотивам зарубежной сказки. )))
Касательно Маяковского - однозначно нет! ))) Во-первых, я вообще не слыхала о такой сказке... ))) Во-вторых, я как-то в детстве не очень любила Маяковского. И даже не знала никого, кто бы любил Маяковского. ))) (Причина может быть, в общем, очень простой - Маяковского нас заставляли в школе учить наизусть, а того же Чуковского - не заставляли... да что там - мы вообще, по-моему, его в школе не проходили!) Да и вообще - не детский автор Маяковский, совсем не детский! ))) Так что тут - определенно мимо. ))) Очень странный выбор для тематической книжки - ну, опять же, на мой взгляд.
Если уж говорить о детских книгах, которые вошли в культурный код и оставили след - то почему остались неохваченными такие широко известные и массово любимые, как Незнайка Носова? Или Простоквашино Успенского?
Можно, конечно, рассуждать в таком ключе, что автор взял для разбора строго определенный период - 30-е годы. Ну, хорошо, 20-е-30-е, потому что Крокодил был раньше... Но даже и при таком условии, выбор автора мне непонятен! Зачем брать такую странную книгу Маяковского (малоизвестную, и в таком случае, непонятно, насколько сильно повлиявшую на культурный код), если в те же годы, например, вышли сказы Бажова? Или книги Гайдара? Почему Гайдар не вошел в этот обзор и перечень? Или тот же супер-популярный капитан Врунгель?
В общем, это я хочу сказать, что подозреваю автора в лукавстве. )) Подбор книг сделан явно под определенную тему. ))) Это, допустим, неважно - автор в своем праве, что хочет, то и разбирает. Но зачем тогда ссылаться на общий культурный фонд и код? )))
Сам разбор - без вопросов очень интересный. Автор так непривычно и оригинально рассматривает... Масса моментов, которые обращают на себя внимание, и требуют тщательного и всестороннего обдумывания. )) Как, например, замечание о демократической культуре, которую продвигал Чуковский - получается, что и наша отечественная школа перевода родилась из этих принципов? Это же очень интересно! Я как раз давно размышляю, что - как мне кажется - у нас больше знакомы с иностранной литературой, чем в западных странах... А может, все идет как раз от этого - целенаправленные усилия сделать всемирную культуру доступной для всех! Мне это нравится. Или исходящий из того же принципа результат, когда детские книги создавались лучшими писателями и иллюстрировались лучшими художниками - сейчас не будем рассуждать об уровне современных писателей, это спорный момент, но современные иллюстрации в детских книгах - это кошмар и позорище. Явно проходит по остаточному принципу... (хотя сами книги отнюдь не дешевые!) Получается, что отношение к детям изменилось с тех самых времен - тогда провозглашали уважение к личности ребенка, а сейчас, видимо, считают, что детям сойдут и аляповатая невнятная мазня?
Но это я отвлеклась. )))
В общем, очень интересный разбор. Но неровный. ))) В итоге получилось, что первые главы - про Чуковского и Маяковского - получились самыми интересными именно что касается литературоведческих вопросов. А я так надеялась на главы про Буратино и Волшебника Изумрудного города - тоже хотела узнать про них что-то необыкновенное в литературном смысле. ))) Но там автор сосредоточился больше на биографии авторов, прототипах, построении теорий... Как-то я от этого немножко разочаровалась. Даже не знаю, почему. В принципе, и теории тоже интересные - Блок там, Мейерхольд... Кант и староверы. Но - почему-то кажется, что это все не в тему, не то... Может, опять несоответствие заявленного в предисловии? Если это - любимые книги детства, то зачем разбирать такие вопросы - "с изнанки"? Как-то просто отдает желтой прессой (а желтая пресса и так надоела до невозможности). Хотя и тут тоже возникают интересные вопросы на подумать - скажем, в случае Толстого и предполагаемой пародии или не пародии на Блока и прочих. Если автор - предположительно - испытывает какие-то недобрые чувства к тому или иному персонажу, то может ли это не уловить читатель?
С другой стороны, если даже сам автор говорит, что "Золотой ключик" писался в первую очередь для детей, и дети восприняли его тогда и воспринимали потом, как веселую и добрую сказку, то стоит ли строить теории, что Толстой там хотел кого-то злобно спародировать? ))

Любителям жанра "книга о книгах". 5 книг в центре внимания, 5 советских детских произведений, созданных до войны. В судьбе этих сказок и стихов отразилась и судьба авторов, и судьба советской детской литературы. Книга М. Петровского расскажет о том, что "чуковщина" и что САМА Крупская была против "Крокодила". А защитил сказку Чуковского, кстати, умерший к тому времени Ленин. О том, почему Маяковский призывал детей не быть детьми. О том, как в век энергичных великих свершений и устремлений к светлому будущему вписался образ человека рассеянного. О том, какие главы убрал Волкова из своего
перевода, ставшего автономным произведением. Но самая потрясающая глава посвящена "Золотому ключику". Кроме истории, как Толстой шёл от перевода к самостоятельному произведению, Петровский рассказывает, в каких отношениях сказка находится с литературой серебряного века. Подозревали ли вы, что " творчество" Пьеро - это пародия на творчество Блока? А знаете, что связывает произведение Толстого с "Алисой в стране чудес" и "Хождением по мукам"?
И ещё одно открытие было для меня в этой книге. Оказывается, молодое революционное государство считало сказки буржуазным пережитком и какое-то время боролось против них.
К счастью, сказки пережили все катаклизмы.

Противоречивые впечатления оставляет произведение покойного петербургского литератора С. Лурье.
Опоздание первое. Начну с аннотации: в ней читателю заговорщицки намекают, что 35 лет назад набор книги был рассыпан. Сам Лурье объяснял это местью КГБ за отказ сотрудничать. В интернете можете найти очень короткую авторскую версию происшествия с конкретной датой: 26 апреля 1979 года. Но сегодня это выглядит, в основном, как пиар-ход издателя. Не берусь судить, доказательствами не располагаю. Вопрос веры каждого читателя.
По факту, книга, написанная ещё в 1969 году, очень долго не выходила в свет. Если роман вышел бы вовремя, то, наверное, судьба «Литератора Писарева» могла сложиться иначе. Но тогда на исторической «ниве» активно работали
Н. Эйдельман, Ю. Давыдов, Ю. Трифонов, и смог бы Лурье конкурировать с ними – большой вопрос!
Опоздание второе. Тем не менее, книга впервые была опубликована почти 20 лет спустя, когда всё вокруг сильно изменилось: империя трещала по швам, но жить стало гораздо увлекательнее; потом настал черёд реформ... «Литератор…» остался незамеченным.
Опоздание третье. Переиздание романа в 2014 году сейчас выглядит отзвуком давно прошедшего времени. Но не лишено некоторого интереса, особенно в той части, которая предшествует заключению Писарева в Петропавловскую крепость. Автор создаёт образ молодого талантливого человека, очень необычного и непохожего на своих сверстников. Даже от несчастной любви он страдает не так как все… Студент Писарев в поисках будущего поприща – лучшие страницы книги.
После помещения молодого критика в камеру начинается другая многословная тягучая вторая книга романа. На первый план выходят разные царские чиновники, которым несть числа! То, что они все подлецы, фискалы, сатрапы становится понятно сразу, далее они в подлостях только соревнуются, а потому становится нестерпимо скучно; да и сходство с произведениями Давыдова («Две связки писем», «Глухая пора листопада») слишком велико, и сравнение не в пользу Лурье. Этот «ад» перемежается «потоком сознания» заключённого Писарева, где реальные тексты критика (не всегда закавыченные) смешиваются с претенциозными авторскими конструкциями. Радикальные писаревские суждения в таком оформлении граничат с бредом сумасшедшего (тема психического нездоровья героя слишком преувеличена автором). Вообще самого Писарева становится во второй части до смешного мало.
Лурье блещет эрудицией, наскоро создаёт портреты разных исторических персонажей: князя Суворова (не путать с его дедом, героем Измаила), литературных «генералов» Тургенева, Гончарова, Тютчева, министра Валуева, редактора Благосветлова и других. Мелькают на заднем плане Чернышевский, Добролюбов, Достоевский, Салтыков-Щедрин. Все они, включая и бедного Писарева, говорят известные слова из собственных дневников, писем, статей или сплетен, иногда выдавая некоторые «сокровенные» авторские мысли: например, длинные рассуждения о прогрессе (цитировать не стану). Образ Суворова, умеренного либерала в погонах, пожалуй, единственная удача писателя в этом пёстром ряду.
Тютчев ради «оживляжа» (другой цели не вижу) показан омерзительным и суетливым стариком на фоне ленивого подозрительного Гончарова; оба они – цензоры, слуги режима. Всё так, если забыть об их творчестве, составляющем истинную славу России. Этот пример демонстрирует авторскую постоянную полуправду, пресловутый компромисс, невозможность или нежелание высказаться внятно. Парад турусов на колесах! Тягостное впечатление, и видно отсутствие чувства меры, вкусовые провалы!
Про финал говорить не буду. Возникает вопрос: чего ради писалась книга? Какую цель автор преследовал? Ведь явно задумывалось нечто большее, чем беллетризованная биография. Только вот что? Повод поговорить о проблемах советского строя?
Захочет ли читатель после романа Лурье обратиться к безусловно заслуживающему внимания наследию Писарева? Думаю, что нет.
Автор невольно пишет о себе, устами главного героя обрушивая жестокие слова в адрес критика Антоновича:

– <…> Этакая страсть поучать – у человека, не умеющего думать! Ну если не дал бог таланта и умом наделил узеньким, почти из одной памяти состоящим, – зачем ввязываться в полемику?