© Sagit Maier-Schwartz, 2024 All rights reserved

© Н. Фрумкина, перевод, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2024 Издательство Иностранка®

* * *

Моей маме Пенине (1950–1997), которая верила в меня, и всем, кто страдает от расстройства пищевого поведения, а также их родным. Надежда на исцеление есть.

От автора

В романе «С тех пор как ты ушла» откровенно рассказывается, каково это – жить с расстройством пищевого поведения (РПП). Здесь живо описаны мысли человека, подверженного этой болезни, а также агрессивная природа рестриктивной анорексии, одержимость физическими упражнениями, зонды для кормления, соотношение веса с ростом и один эпизод селфхарма, то есть нанесения себе телесных повреждений. В книге также рассказано о смерти от сердечного приступа, к которому привело расстройство пищевого поведения, и о вызванном той же болезнью выкидыше.

Хотя я дипломированный клинический психолог с диагностированным РПП, мой роман не является руководством по лечению этой патологии. Перед вами скорее честный рассказ о жизни с расстройством пищевого поведения и благая весть о том, что выздоровление возможно.

В книге также рассказано о смерти родителей и случаях опиоидной наркомании.

Пожалуйста, имейте это в виду, прежде чем приступить к чтению.

Часть первая
Обрисуем проблему

Быть полностью честным с собой – полезная практика.

Зигмунд Фрейд

Глава 1
День первый

Вчера мне позвонила новая пациентка.

– Вы сможете принять меня сегодня? – спросила она. – Мне очень срочно.

У меня и раньше бывали такие звонки. Порой люди испытывают сильную душевную боль и нуждаются в немедленной помощи. А в других случаях мне задним числом становится понятно, что они просто не уважают чужие границы. Я сказала, что сегодня у меня нет для новой пациентки ни единого окошка, но предложила выкроить для нее время на следующий день в семь утра.

– Так даже лучше, – согласилась она. – У вас будет меньше народу, правда же?

Этот вопрос заставил меня призадумываться, не испытывает ли она чувство неловкости оттого, что вынуждена лечиться, – мне доводилось сталкиваться с такими людьми. А может, она знаменитость и не хочет, чтобы ее узнали.

У меня частная практика на Беверли-Хиллз, поэтому среди моих пациентов есть и несколько известных людей, хотя некоторых из них мне пришлось погуглить, потому что раньше я о них не слышала.

И вот на часах 6:42, но бодрости нет и в помине. Я потягиваю кофе, пытаюсь проснуться и жалею, что назначила прием на семь утра.

Мы с Эдди не спали до половины второго ночи, ведя все тот же разговор, что и в последние месяцы: он хочет жить вместе, а я сомневаюсь.

Теоретически его предложение имеет смысл. Мы вместе уже почти два года. Он отличный парень – верный, с юмором, хороший отец. Но я знаю: если мы съедемся, следующим шагом он сделает мне предложение. Десять лет назад я уже шла по этой дорожке, и ничего хорошего в результате не вышло.

А еще я боюсь, что это будет тяжело для его семилетней дочери Сары. Вдруг между мной и ее отцом что-то не заладится? Жена Эдди неожиданно скончалась, когда Саре было всего четыре года. Если выйду за него замуж, а потом наши отношения развалятся, девочка снова потеряет мать. И на этот раз ситуация будет хуже, потому что у нее останутся связанные со мной воспоминания, ведь она уже не такая крошка, как в день смерти родной мамы. Мне слишком хорошо знакома эта боль.

К тому же вдруг я не гожусь для того, чтобы день за днем играть роль матери? Эдди уверяет, что Сара меня обожает, но я ведь не укладываю ее каждый вечер в постель и не бужу каждое утро. Мы проводим втроем выходные да пару раз в неделю встречаемся все вместе за ужином. А съехаться означает быть рядом постоянно и взять на себя все заботы – от ухода за Сарой во время болезни до планирования дней рождения и визитов к стоматологу.

Я делаю еще глоточек кофе, стараясь заодно проглотить тревожные мысли. Потом забиваю в поисковик имя новой пациентки, но он не выдает ничего примечательного об Одри Гладстон из Лос-Анджелеса.

Загорается лампочка, извещающая о том, что пришел посетитель. До назначенного времени еще пятнадцать минут. Дай мне волю, и я немедленно пригласила бы пациентку в кабинет. Мне приходится постоянно работать над своими границами. Я напоминаю себе, что, если начать консультацию прямо сейчас, эта женщина и в следующий раз будет рассчитывать на такую возможность, и, возможно, напрасно: вдруг я буду занята с другим пациентом? Поэтому я просматриваю новостную ленту на телефоне.

Через пятнадцать минут я выхожу из кабинета, чтобы забрать новенькую из приемной. Она сидит в кресле, на ней неприметная повседневная одежда, черная бейсболка. Голова опущена, колени ходят ходуном верх-вниз, а одна рука крепко сжата в кулак.

Тревожное расстройство?

Она замечает меня и тут же вскакивает. На вид я дала бы ей лет двадцать с хвостиком, если бы не написанная на лице тревога, которая ее старит.

Я веду пациентку в кабинет, закрываю за нами дверь и жестом приглашаю располагаться на диване.

– Пожалуйста, приса…

– У меня всего несколько минут, – перебивает она и остается стоять. – Я пришла не для лечения.

Что? А я-то явилась на работу в такую рань, потому что из ее слов у меня сложилось впечатление, будто ей срочно необходима помощь!

– Не понимаю, – приходится признать мне.

– Ваша мать в опасности.

– Что?! – За последние десять лет мне довелось много чего узнать в стенах этого кабинета площадью двести пятьдесят квадратных футов, но такое я слышу впервые.

– Вы должны найти ее и предупредить, – умоляет посетительница.

– Моя мать умерла двадцать шесть лет назад, – сообщаю я, хоть и не обязана ничего объяснять.

Девушка мотает головой:

– Нет, вы ошибаетесь.

В груди у меня словно разгорается пожар.

– Это не смешно.

– Я пришла сюда, рискуя жизнью. – Она нервно закусывает губу. – Те, кто на нее охотится, станут преследовать и меня тоже, если узнают, что я с вами встречалась.

– Кто вы? – спрашиваю я требовательно.

– Если я вам расскажу, мы обе будем в опасности. Вам нужно отыскать Ирен и предупредить ее. Только не обращайтесь в полицию, ФБР, вообще ни к каким властям, чтобы не сделать еще хуже. Я слышала, она где-то в районе Сан-Франциско. Вы должны сказать ей, что она снова в беде.

Снова? Моя мать жива и снова в беде?

Уж не знаю, кто подбил эту девицу явиться ко мне с таким бредовым сообщением – может, одна из бывших недовольных пациенток, – но более извращенного и жестокого розыгрыша даже придумать невозможно. Сразу возникает желание, чтобы она убралась из моего кабинета. Немедленно.

– Уходите, – говорю я.

– Я и не надеялась, что вы мне поверите, – говорит она, разжимая крепко стиснутый кулак. И тут-то я вижу его – золотой браслет от Тиффани с подвеской в виде лимской фасолинки, в точности такой же, как носила мама. Который, как сказали папе в полиции, был похищен, после того как маму сбила машина; водитель тогда скрылся с места преступления.

В груди полыхает пожар. Я не способна выговорить ни слова. И опасаюсь, что вот-вот грохнусь в обморок. Чтобы устоять на ногах, пытаюсь ухватиться за боковину дивана.

– Откуда он у вас?

– Мне надо идти, – говорит девушка, роняет браслет на пол и бросается вон из кабинета.

Не успев осознать, что происходит, я уже бегу за ней по коридору: до ног сразу дошло то, что пока не зафиксировал мозг. Если лжепациентка не врала, то лишь через нее можно проследить судьбу моей покойной мамы.

Каблуки скользят, я сильно подворачиваю левую лодыжку, но собираюсь с силами и продолжаю преследование. Посетительница ныряет в ведущую на лестницу дверь и бежит вниз по ступенькам. Я ковыляю за ней, однако расстояние между нами лишь увеличивается. Наконец она добирается до первого этажа и выскакивает в вестибюль.

К тому времени, как я тоже преодолеваю лестницу, она уже выбегает из здания. К фасаду с визгом подкатывает «кадиллак-эскалейд» с тонированными стеклами и неразличимыми номерами. Девушка прыгает на заднее сиденье и уносится прочь.

А я остаюсь стоять в одиночестве на углу бульвара Уилшир и Рексфорд-драйв, во вторник, в семь ноль четыре утра, окруженная пальмами и солнечным светом, как будто совсем ничего не произошло.