Бернхард продолжал разглядывать бургиньот и обдумывал произошедшее. Предаваясь воспоминаниям, он в итоге умудрился нафантазировать, будто его дед был чужаком, оставшимся в славном городке после победы над нечистью. Как ему казалось, предок вполне мог иметь военное прошлое. Всё их семейство отличалось крепким телосложением. Только племянник Агидиус был хлюпиком и определённо «козлом». Тавернщика всё ещё колотило от обиды и досады, ведь их с братом пивоварня целиком и полностью досталась сыну умершего родственника. А малец мало того, что вздул родному дядьке цены на пиво и эль, так, оказывается, ещё и профукал семейную рецептуру. Но Бернхард её помнил. Ни он, ни брат никогда не полагались на всякие «записульки», так учил дедуля.

Ощупывая шлем, постукивая по нему пальцами, ковыряя подкладку, тавернщик вспоминал, как совсем недавно думал лишь о том, как бы сбагрить этот хлам. Он даже не предполагал, какое сокровище всё это время хранилось в чулане. Именно в тот момент по всей таверне разнёсся раздосадованный вопль кобольта.

Домовой бегал по харчевне, держась за голову и выпучив глаза.

– Как?! Как?! Как?! – причитал Анико.

Лоскутик со слабой улыбкой наблюдал за растерянным существом.

– Прищемил себе что-то? – достаточно безучастно осведомился арфист.

– Если бы! – вскрикнул кобольт.

– Есть что прищемлять?

Анико остановился и уставился на музыканта.

– Ты к чему это спросил?

– Я не силён в вашей нечестивой анатомии.

– Дурень! – фыркнул кобольт. – Тут такое произошло!

– Ну что? Что произошло-то?

– Пиво украли!

– Чего? – переспросил Бернхар, выходя в зал.

– Украли бочонок пива!

– Это как это?! Кто украл?

– Я откуда знаю! – огрызнулся Анико. – Или не украли… Ничего не понимаю!

– Так украли или нет?

– Вот! – кобольт выставил перед собой руку с зажатой между пальцами монетой.

– И?

– Звоньку – лет сто! – выпалил домовой. – Такие уже не чеканят. Бочки нет, а замест неё – монетка!

– А как из нашего погреба целую бочку вынесли?

– Бочонок! – всхлипнул кобольт. – Бочоночек!

– Неужто, тот самый? – побледнел Бернхард, тяжело опираясь на стойку.

Взгляд Анико был настолько выразительным, что прямого ответа не потребовалось.

– Стоит так из-за какого-то пива убиваться? – удивился музыкант. – Тебя того и гляди удар хватит.

– Ты ничего не знаешь! – с жаром начал домовой. – Это пиво для обер-бургомистра. У него скоро день рождения.

– Ну, давайте я ему на арфе сыграю, – предложил Лоскутик. – Так и быть, задарма.

– Так себе подарок, – нахмурился Анико. – Хотя, если ты для него напишешь песенку, да ещё и весёлую… Тогда…

– Напиши! – хозяин подбежал к музыканту. – Напиши, Лоскутик! Тот бочонок из княжеской пивоварни был! Я так скоро ещё один не достану! Напиши песенку!

– Я исполнитель, а не творец, – попытался возразить арфист, но, глядя на тавернщика, сжалился. – Ладно, я попробую. Сколько у меня времени?

– До следующего четверга.

– Полторы недели?! – подскочил музыкант.

Он выглядел настолько пугающе, что владелец таверны отшатнулся. Ему даже показалось, будто и без того красные глаза артиста налились кровью.

– Можешь месяц не платить за комнату, – выдохнул хозяин.

Лоскутик прикинул, сколько денег может сэкономить, если перешагнёт через себя и придумает какую-нибудь песенку; добавил к этому тридцать дней относительно спокойной жизни в городе, из которого его никто не гонит; дешёвое пиво, страстных вдов, уважение кобольта, Бернхарда, вероятно, Хулды и остальных жителей; потенциально возможное «особое» отношение главы города, вычел из этого наглую рожу Шульца и ложь Джебург, моральные страдания от написания текста (поделённые на удовольствие от музицирования, а также расширение собственного репертуара) и, придя к выводу, что имеющаяся репутация дороже, отказался от предложения.

Наутро Роттен заволокло туманом. Да таким густым, словно это был дым от влажной соломы. Жители погрустили и разошлись по своим делам. И всё бы ничего, да только одного человека в тот день не досчитались, но хватились его не сразу. А работником он был заметным – ведь трудился библиотекарем. Обнаружил его отсутствие Шульц. Имел он, как выяснилось, привычку захаживать в это заведение и, сидя в читальном зале, картинки книжные разглядывать.

Местный весельчак поначалу расстроился, а затем не на шутку испугался. И было от чего. Прошлым вечером он заметил Игна́ца среди завсегдатаев харчевни и, даже по меркам Шульца, тот был в стельку пьян. Предчувствуя недоброе, незадачливый посетитель отправился на поиски. Он заглянул во все таверны, которых было аж две (для такого города, как Роттен, даже много), сходил к дому пропавшего, внимательно осмотрел каждый закоулок, но нигде не отыскал, как в воду канувшего, библиотекаря. В итоге, Шульц отправился в путешествие по городским окрестностям. Не известно, какая неведомая сила дёрнула его пойти к пню, оставшемуся от ясеня, но именно благодаря этому, Игнац всё-таки был найден. Но не сразу.

Посидев на пенёчке, погрустив и повспоминав, как хорошо было раньше на этом месте, Шульц бросил взгляд в сторону ржаного поля и заметил в траве некий красный предмет, оказавшийся шапочкой библиотекаря. Как раз к этому времени туман начал лениво рассеиваться. Пройдя дальше, пьяница нашёл один носок, затем второй, после мантию, шейный платок, штаны, рубашку и, наконец, рядом с полем Велтена, самого Игнаца в одном лишь исподнем. Библиотекарь беззаботно спал.

– Сколько я за воротник закладывал, но чтобы так! – удивился Шульц.

Ещё больше он удивился бы, узнав, что в его случае дела порой обстояли гораздо хуже. Несколько раз местного весельчака находили у главного входа в ратушу, причём, абсолютно голым, но он, конечно же, об этом не знал.

Тащить Игнаца пьянице было лень, а будить жаль. Поэтому Шульц побежал к гроссбауэру. Тот же в это время преспокойно заполнял книгу учёта. Ворвавшийся в его дом пьяница застал фермера врасплох. И надо было такому случиться: в самый ответственный момент! Велтен как раз переставлял чернильницу, осторожно пронося её над книгой. От вопля Шульца фермер вздрогнул и пролил на свежие расчёты без малого половину сосуда. Весь разворот книги был испорчен. Чернила шустро поползли по бумаге, стремительно пропитывая её насквозь. Осознав, что несколько дней работы пропало зря, Велтен нашёл в себе силы лишь издать полный отчаяния стон, еле сдерживая слёзы. Для него, как человека привыкшего к порядку, скрупулёзно высчитывавшего всё до самой последней монетки, произошедшее было сродни катастрофе. Не решив, как поступить в первую очередь – вытереть пролитое или запустить чернильницей в Шульца – Велтен неожиданно вспомнил об оставшихся у него черновых записях расчётов, и это принесло ему некоторое облегчение. Гроссбауэр молча отложил перо, положил на край стола лист клякспапи́ра, поставил на него чернильницу, взял ещё несколько листиков и аккуратно постелил их на книгу.

– Дорогой, Ерс, наверное, у тебя была причина так резво врываться ко мне?

– Какой ты небрежный, оказывается, когда никто не видит, – насупился Шульц. – Промокашки переводишь. Но… это… у тебя рядом с полем спит Игнац.

– Игнац?

– Ну да. Библиотекарь нашенский.

– А что он там делает?

– Понятно что – спит.

– Ничего не понятно, – возразил фермер. – Зачем этому уважаемому человеку спать рядом с моим полем?

– Этот уважаемый человек вчера был ну очень уважаемым и, видимо, сам часто проявлял уважение к другим.

Велтен вопросительно уставился на Шульца.

– Пережрал он вчера! – прямо сказал тот. – Я думал, что ты человек образованный – поймёшь про уважение. Я ж имел в виду, что когда мужики напьются, так и начинают друг друга уважать, – принялся объяснять пьяница. – Я тебе покажу в следующий раз…

– Не надо мне ничего показывать, – замахал руками гроссбауэр и, огорчённо вздохнув, глядя на испорченную книгу, добавил. – Пойдём, посмотрим, как Игнац.

Разбудить библиотекаря удалось не сразу. Обливать холодной водой свернувшегося в клубок мужчину не стали. Зато по щекам надавали знатно. Бедный Игнац, продрав глаза и поняв, что он в одних портках, сначала уставился бессмысленным взглядом на Шульца, перевёл взгляд на Велтена и выдал такую историю о своих злоключениях, от которой пьяница побледнел, а фермер присел прямо на покрытую росой траву. Рассказал библиотекарь и про то, как лишнего хватил, и про то, как страшное чудище на него напало, и про бегство через весь город, а вот как он рядом с полем ржаным оказался, так и не вспомнил.

– Пойду-ка я на работу, – закончил рассказ Игнац.

– Ты бы домой сходил сначала да портки бы поменял, а то неясно, отчего они у тебя такие мокрые: от росы или от пьянства, – бросил Шульц.

– От росы, конечно же, – обиженно ответил библиотекарь.

– Я, если честно, тоже тварь эту встретил. Только ночью раньше.

Теперь уже настала очередь удивляться Игнацу.

– И где проснулся?

– Дома. Я ж откупился. Отдал одну монету, сказал, что больше нету. Эта тварь поверила, деньги забрала и исчезла.

– Выходит, прижилась у нас эта гадина, – охнул Велтен.

– Выходит.

Библиотекарь с расстроенным выражением лица перебирал кучку своей одежды, надеясь отыскать более или менее сухую.

– И блондинчика нет, – горько вздохнул Шульц.

Фермер опустил глаза и шепнул:

– Надо самим этот вопрос решить.

– Надо князю сообщить, – предложил Игнац, извиваясь как змея, и явно жалея о решении одеть рубашку, оказавшуюся не настолько сухой, как ему показалось.

– Князю, говоришь? Так чтобы ему сообщить, гонца слать надо. Кто пойдёт? – принялся рассуждать Велтен и понизил голос. – Бургомист после недавних событий лишний раз на улицу выйти боится. А мне чудится, что кто-то в спину мою таращится.

– Чем же вас так священники запугали? «Последние события», «самим решать»… А его светлость на что?

– Пособничество, – еле слышно произнёс фермер, нервно осматриваясь.

– Чего-чего? – пригнулся Игнац. – В чём?

– Не в чём, а кому, – Велтен заговорил ещё тише. – Тому самому.

– Гюнтеру, что ли? – хохотнул Шульц.

– Да тише ты! – цыкнул гроссбауэр.

– Вот тебя обработали-то!

– Помолчи, пожалуйста.

– Ладно-ладно, – улыбнулся пьяница. – Спасибо, Велтен, что помог. Иди что ли дальше промокашки свои портить. Я Игнаца до дома провожу, так и быть. А потом к Бернхарду пойду. Что-то настроения книжки смотреть уже нет, значит, стоит выпить. А, может, ты, Игнац, со мной пойдёшь?

– Как-то мне после вчерашнего не очень хочется. А до дома я сам дойду. Спасибо, камрады, что нашли и разбудили.

– Как хочешь, – жизнерадостно сказал Шульц и, не раздумывая, покинул библиотекаря с фермером.

Расстройство от не воплотившегося в жизнь плана (посмотреть картинки в любимой книжке) сменилось томительно-радостным предвкушением распития грушевого шнапса. С этими приятными мыслями дорога до места возлияния показалась совсем короткой. Посетителей пока не было, и Шульц без стеснения заявил Хулде о наличии у него «ну очень важной новости», но перед тем, как предать её огласке, ему необходимо «махнуть». Из кухни выглянул Анико. На стойке появились бутылка, рюмка, тарелка с тушёной капустой и жареными колбасками. Джебург заперла входную дверь, дабы домовой мог спокойно присутствовать при разговоре. А весельчак тем временем устроился на стуле, налил себе шнапса, приосанился и облизнулся.

И девушка, и кобольт безмолвно смотрели на пьяницу, берущего рюмочку за тонкую ножку двумя пальцами с таким прециозным видом, что покойный муж Фрау Хельюи́дис – Герр Та́нкред, обладатель отточенных жестов, изысканных манер и само воплощение аристократичности, – именно в тот момент проиграл бы Шульцу всухую.

– А пивка? – грустно протянул он, в единое мгновение разрушая великолепие происходящего.

– Зачем?

– Ну как «зачем»?! – возмутился Шульц. – Запить, естественно!

– А это картофельный. Пей так, – ехидно ответил Анико.

– Как картофельный? – растерялся пьяница. – Был же грушевый.

– Был да кончился. Не хочешь, как хочешь, – заявил кобольт и потянулся к поданному шнапсу.

Шульц быстрым движением руки опрокинул содержимое рюмки в рот и поморщился.

– На корешках был вкуснее.

– Угу.

– Я так, пожалуй, скоро вовсе пить перестану или…

– Рассказывай давай, – нетерпеливо перебила его Джебург.

– Да что там рассказывать, – пьяница с расстроенным видом поковырял капусту вилкой. – Совсем плохо в нашем городе становится. Скоро и вовсе невыносимо жить станет.

– Так что случилось-то? – грубовато уточнил кобольт.

– Конец нам пришёл!

– Как «конец»?

– Всё, – развёл руки Шульц. – Прижился.

– Кто?

– Ну этот… ваш, который на меня напал.

– Бакхауф? – кобольт ухмыльнулся. – Может, напиваться меньше станете.

– Не знаю, – пьяница покачал головой. – На таких людей уважаемых нападает.

– На каких это «таких»?

– Библиотекаря нашего раздел догола и в ржаном поле бросил. Вот!

– Игнаца-то? – хихикнул Анико. – Так он вчера всё своё уважение пропил. Тоже мне, а, казалось бы, книговед.

– Не по-людски это.

– А ты это бакхауфу объясни, – кобольта затрясло от смеха. – Не по-людски ему, видишь ли!

– Так-то, ты тоже не человек, – обиделся было Шульц, но задумался, не сказал ли лишнего.

– Нет, – посерьёзнел Анико, – но к вашему роду буду поближе многих других. Домовые, знаешь ли, к людям имеют обыкновение привыкать и умение терпеть. Вот и я настолько привык, что после смерти скорняка сам скорняком стал, хоть и не моё это. Зато с той поры, как Гюнтер меня нашёл и сюда, так сказать, привёл, любимым делом занимаюсь.

– Да, шнапс у тебя лучший в городе! – закивал пьяница. – Какой ни возьми!

– Корешковый же вкуснее? – лукаво улыбнулся кобольт.

– Картофельный вроде тоже хорош, – поспешил сказать Шульц. – Вот-вот! Прям чувствую. Послевкусие, видать, дошло.

– Хм, – Джебург забарабанила ногтями по столешнице.

– А ты не гонишь, чего тебя хвалить, – махнул рукой пьяница.

– Значит сейчас и начну. Метлу возьму и выгоню.

– Я ж про питьё! Вот ты злая какая женщина, оказывается. А я всё думаю, что это вы с Лоскутиком на ножах? Так это просто ты в общении такая…

– Ну? Какая? – с вызовом уточнила Хулда. – Сразу скажешь или мне за скалкой сходить?

– Как мыльня, если в ней с кипятком переборщить. Горячая и… душная!

– Больше не налью!

– Не нальёт, – подтвердил кобольт.

– Тут беда в городе, а вы к словам цепляетесь.

– Надо князю сообщить! – твёрдо сказала девушка. – Он разберётся!

– Игнац также считает, – удивился Шульц.

– Значит, решено!

– А кого пошлём?

– Тебя.

– Не, я не могу. Какой из меня гонец?

– Действительно, – потёр щёку Анико. – Ты ж весь город опозоришь. А что обер-бургомистр?

– Дома сидит. Он точно не пойдёт и посылать никого не будет.

– Чего это он?

– Я так понял, что воины Истинного Треугольника к подобной странности причастны. Велтена вообще в пособничестве обвинить хотели. И ни в чём, а кому! Гюнтеру! – затараторил Шульц.

– Может, он хоть письмо отправит? – с надеждой спросила Хулда. – Давайте я схожу?

– Если нашего гроссбауэра застращали, так бургомистра тем более. Он же синеглазому дал разрешение бумажки с услугами распространять, – напомнил кобольт.

– Пособничество! – деловито сообщил пьяница.

– Надо с Бернхардом поговорить. Я бы вечерком объявил на всю харчевню, что зверюгу эту изловить надо, но мне нельзя.

– А, может, сами? – предложила Хулда.

– Слышал я, что и женщины воевать умеют, порой даже успешно, но ты на таких не очень похожа, – признался кобольт, внимательно разглядывая Джебург.

Девушка приосанилась, придала лицу серьёзный, сосредоточенный вид, но всё равно больше напоминала симпатичную домохозяйку.

– Не, – покачал головой Анико. – На воительницу не смахиваешь, на грозную – тем более.

– Чтобы побеждать в сражениях, не всегда нужна сила. Порой и хитрости достаточно.

– С таким личиком, как у тебя? – кобольт с сомнением посмотрел на девушку. – Подожди, что ты задумала?

– О! – торжествующе воскликнула Хулда. – Поверь, мне есть, чем удивить! Обсудим это, когда стемнеет. Только арфисту не говорите.

Роттен, окутанный ночной тишиной, изредка нарушаемой перепалкой сверчков, спокойно спал. У местной ратуши стояли две фигуры, без слов взирая друг на друга.