I

– Во-во, поглянь! – ткнул пальцем в небо Лоску́тик.

– И чё?

– Радуга, – сказал худющий мужичок и шмыгнул носом.

– Правда, что ль? – щурясь, усмехнулся другой, покрепче. – Я бы пожелал, чтоб корни Святого Дуба искололи тебе задницу. Оторвать меня от важного занятия из-за какой-то ерунды?

– Это не ерунда! Боги поехали по своим делам и выстлали себе дорогу.

– Точно. Поехали в кабак или какой-нибудь дом с девками. Куда и нам следовало бы.

Тощий вздохнул. Навязавшийся к нему в попутчики оказался редкостным козлом. Крепко сбитый мужик с ёжиком светлых волос на голове. Вытянутая скуластая харя, губы потрескавшиеся, синие глаза. На правой щеке шрам в виде трёх коротких полосок, соединённых ещё одной в самом низу. Незнакомец что-то поднимал с земли, совал в рот, морщился, сплёвывал, вытирал пальцы о жёлтую рубашку и снова повторял свои действия. Лоскутик, обмотанный разноцветной тканью, был полной противоположностью. Тощий, как жердь, плоский, как доска, несуразный и аляпистый, как местная сиреневогрудая сизоворонка. Бледная кожа, красные глаза, чёрные волосы, схваченные в тугой хвост, и длинные тонкие пальцы. Из-за последнего обстоятельства прибившийся незнакомец отказался пожимать ему руку при встрече, сославшись на боязнь поломать конечность.

Мужчины сидели на обочине лесной дороги, привалившись спинами к стволу раздвоенной берёзы, и отдыхали от долгого пути. Утреннее солнце нещадно палило. Ветер будто брезговал к ним залетать. Воробьи неистово чирикали. Высунувшийся было из норы крот, сразу же уполз обратно. Лоскутик вздыхал и задумчиво жевал сорванную травинку, глядя на небо. Второй же самозабвенно лизал жопки муравьёв.

– Ты откуда? – прервал молчание красноглазый.

– Снизу, – коротко ответил попутчик, пихая насекомое в рот.

– А-а-а. Поня-я-ятно, – протянул Лоскутик и вздохнул.

Собеседник не отличался разговорчивостью и, кроме несколько отталкивающей внешности, имел далеко не самую приятную для визуального восприятия расцветку одежды. Рубашка с закатанными рукавами была не совсем жёлтой, она была ядовито-канареечной или даже едко-лимонной. Цвет её изменялся в зависимости от того, под каким углом падал свет, но выглядела она неизменно отвратительно. То ли тёмно-коричневые, то ли оливково-зелёные кожаные штаны в три четверти длины, расшитые золотистыми колосками на поясе и вдоль карманов, лоснились, как бока холёной лошади. Центр панельного ремня, соединяющего широкие подтяжки на груди, украшала искусная тесьма в виде королевской лилии. Когда-то белые гетры посерели, а грубые чёрные ботинки с высокой шнуровкой и массивной подошвой покрывал слой налипшей грязи. В дополнение ко всему, на виске незнакомца расположился паук, на которого человек не обращал никакого внимания.

– А здесь ты чего забыл? – спросил Лоскутик.

– Забыли меня, – вздохнул попутчик.

– Как забыли, – удивился тощий. – Кто?

– Да свои же и забыли, – снова вздохнул незнакомец.

– Свои просто так не забывают, – важно изрёк мужчина и воздел палец.

– Выпил бы ты столько же – сам бы заб… ыл, – неожиданно икнул второй. – Или не знаю. Может, и не забыли. Может, я сам выпал, когда взлетали. Я в кустах очнулся.

– А-а-а. Поня-я-ятно, – снова протянул Лоскутик и в очередной раз вздохнул.

– Угу. Теперь вот, думается мне, что домой бы надо, да как возвращаться – не знаю. Есть тут у вас корабли небесные? Нет? – поглядел на Лоскутика незнакомец.

– А чё «нет» сразу-то?

– Так я сам-то не знаю. Про Верхнюю Землю многое рассказывают.

– Есть у нас такие корабли.

– Вот и хорошо.

– Стоят дорого. Летают редко, – добавил Лоскутик.

– Сколько стоят-то?

– Триста звоньков…

– Сколько?! – взревел незнакомец.

– Триста, – тощий испуганно вжал голову в плечи.

– О как, – попутчик неожиданно успокоился. – Дорого.

– Как есть.

– Стало быть… «триста», – задумчиво произнёс мужчина.

– Как-то так.

– Дашь в долг?

Лоскутик нервно рассмеялся, похлопывая себя по коленке.

– Шутишь? Было б у меня триста звоньков, шёл бы я по лесной дороге?

– А я не знаю? Может, ты извращенец какой. Скупердяй, например, или капиталист.

– Ты это, со словами-то поаккуратнее, – насупился Лоскутик и сунул правую руку в просторный левый рукав.

– А то что? Неужто гвоздём поцарапаешь? – показушно испугался незнакомец. – Или воткнёшь куда?

Тощий захихикал и вытащил руку. На ладони лежал небольшой орешек. Незнакомец с подозрением поглядел на ядрышко.

– У жука-навозника отобрал?

– Чего это сразу «отобрал», – возмутился Лоскутик.

– Ещё скажи, что съедобный.

– Конечно. Очень даже съедобный. Будешь?

– Нет, спасибо. Что-то не хочется.

– Как знаешь, – пожал плечами тощий, убирая орешек обратно в рукав.

– Предлагают тут всякое, – проворчал незнакомец. – Наверняка ещё и руки немытые.

Лоскутик задумался, как бы поехиднее ответить, но попутчик бодро поднялся и принялся разминать плечи.

– Ты хоть куда идёшь-то? – спросил он.

– Вот те раз! Почти имперскую милю¹ со мной прошёл, лишь сейчас поинтересоваться решил, – усмехнулся Лоскутик. – Путешествую я. Выступаю то здесь, то там.

– Бард, что ль? – нахмурился незнакомец.

– Бард?! – возмутился тощий. – Я профессиональный музыкант! – и добавил с гордостью. – Я арфист!

– О как… И где арфа твоя?

– А вот здесь, – любовно погладил небольшой чехол Лоскутик.

– Арфы… они ж… такие, – развёл руки попутчик.

– Это арфа! – рявкнул тощий, чем даже ошарашил собеседника.

– Ладно, ладно, – согласился тот, едва заметно улыбнувшись. – Пойдём, арфист. Дойду с тобой до ближайшего населённого пункта, а там поглядим.

⚜ ⊹──⊱⚜ ⊰──⊹⚜

В свободном городке Ро́ттен сегодня было тихо. Возможно, так продолжалось бы и дальше, но на беду в его восточную часть забрёл дракон. Всамделишный дракон, только не простой, а татцельву́рм. Местный пьяница и весельчак Шульц принял было его за кошку, да потом решил погладить. Существо зашипело, прижало кошачьи уши к голове и выползло полностью из-за угла, пригибаясь к земле, будто перед прыжком. Разглядев тулово, длинной в две трети рута², Шульц тут же малость протрезвел и дал дёру. По всей видимости – вовремя. Татцельвурм успел свернуться в кольцо, изогнул тело, как змея перед броском, и резко распрямился. «И тут меня, как молнией шарахнуло!» – сетовал Шульц, демонстрируя разодранные на заднем месте штаны. Высказав предположение, что клыки у твари «наверняка ядом трупным заражают», пьяница выпросил у хозяина таверны шнапса и эля для спасения «бренного тела» от «несвоевременного ухода из столь прекрасного мира».

В тот момент, когда пострадавший уже «почти изгнал смертельную заразу», в харчевню на первом этаже таверны вошли два путника.

– Чего изволите? – бросил дежурную фразу хозяин, такой же «средний», как и подавляющее большинство жителей города.

Средний рост, средний возраст, не красавец, не страшила. Единственное, что, возможно, выделяло его на фоне преимущественно русоволосого и сероглазого населения Роттена – чёрная борода лопатой во всю длину шеи, и чёрные глаза.

– У тебя деньги-то есть? – быстро шепнул синеглазый блондин.

Второй, красноглазый, черноволосый и худой, как смерть, горестно покивал.

– Пивка бы, – выпалил первый и пружинистой походкой направился к стойке. – Да покрепче.

– Это можно, – радостно сообщил владелец. – Надолго к нам или проездом?

– Как звоньк выпадет, – уклончиво ответил тощий.

– А это что такое? – полюбопытствовал тавернщик, поглядывая на странный чехол в руках худого. – Ваза что ли какая-то? Больно плоская.

– Это арфа, – рявкнул красноглазый.

– Арфы, они ж, – раскинул руки владелец.

– Я так и сказал, – закивал первый.

– Арфа! – не унимался худой.

– Бард, что ли?

Ноздри музыканта расширились, щёки надулись, но всё же накативший было гнев ему удалось сдержать. За последний час дороги попутчик несколько раз уточнял у Лоскутика, точно ли тот не бард и точно ли в чехле арфа, а не какая-нибудь лютня. Не смотря на это, музыкант изменил своё мнение, что незнакомец «козёл», на «просто своеобразный». Последний же, даже не предполагая, что получил своего рода «повышение», изволил, наконец, представиться как «Гю́нтер. Просто Гюнтер», при этом ловко умолчав о подробностях масштабной попойки, приведшей к его текущему и крайне незавидному положению.

Тяжело повздыхав, Лоскутик поспешил расплатился с хозяином за пиво и присел рядом с попутчиком. Гюнтер уже успел опустошить половину кружки и стало ясно, что одной ему точно будет мало.

– Хорошее пиво, – причмокнул он.

– Угу, – пробулькал Лоскутик, цедя своё.

– Племянник снабжает, – с гордостью сообщил хозяин. – Со своей пивоварни возит.

– Выгодно, – одобрил Гюнтер.

В это время Щульц, уже изрядно захмелев, пытался придумать, как бы себя развлечь. В голове всё путалось, видимо, от того, что выпитое до нападения татцельвурма ещё составляло компанию пьянице, а после того, как опасность миновала и нервишки успокоились, принялось активно напоминать о себе. Затея была проста: докучать пришлым посетителям, которых весельчак определял безошибочно. В Роттене он знал всех, как и все в Роттене, к сожалению последних, знали Шульца. Похихикивая от предвкушения воплощения в жизнь своей задумки, казавшейся ему невероятно смешной и в некоторой степени даже гениальной, мужчина, пошатываясь, подошёл к своей первой жертве.

– А ты откель будешь? – спросил подвыпивший.

– Из Фра́нка-на-Ме́йне, – зевнул посетитель.

– Из Мейна-на-Франке! Сечёшь, да? – загоготал весельчак, косясь на Гюнтера, которого избрал следующим.

Посетитель скорчил кислую мину, не оценив шутки, но весельчаку на это было плевать. Ему отчего-то захотелось всеми силами докопаться до белобрысого и вывести того из себя. Сам Шульц был достаточно крепким мужчиной, и Гюнтер показался ему вполне достойным противником. Да, пьяница уже планировал подраться. И это также казалось ему гениальной идеей. Шульц поскрёб заросшую щетиной щёку и отправился выполнять задуманное.

Синеглазый сосредоточенно пил пиво. Он опустошал уже третью кружку. Как только Лоскутик принялся демонстративно вздыхать, снова расплачиваясь за выпивку, попутчик клятвенно заверил, что компенсирует его расходы, чем вселил хлипкую, но всё же надежду на спасение от полного и невосполнимого опустошения кошелька расстроенного арфиста.

– Слышь, блондинчик, – ехидно произнёс Шульц, почти утыкаясь мужчине в ухо. – А ты откель?

– Из Бо́дена-Бо́дена, – и глазом не моргнув ответил Гюнтер.

Улыбка сползла с лица пьяницы. Он застыл, приоткрыв рот и силясь выдумать ответ, но в тот же миг в харчевню ворвался Ка́рстен, непрестанно осеняя себя треугольным знамением. Он был весьма религиозен. Его рассказ всполошил посетителей и вызвал неподдельный интерес у Гюнтера. Татцельвурм, ранее напавший на Шульца, принялся бесчинствовать. Забравшись в овчарню Карстена, дракон обвился вокруг его любимой овечки и принялся душить её. За этим занятием овцевод и застал зловредную тварь. Выразив опасение, что отродье из штолен в силу своей необычайной прожорливости может перейти на людей, пострадавший также пообещал заплатить аж пятьдесят звоньков за отмщение невинно убиенной парнокопытной животинки.

Синеглазый подскочил, услышав размер вознаграждения, и, радостно улыбаясь, заявил, что готов хоть сию минуту пойти и разобраться с этой тварью, кем бы она ни являлась, но попросил одолжить ему какой-нибудь доспех или хотя бы окованный железом щит. Ни того, ни другого, что было не удивительно, ни у кого с собой не оказалось.

Хозяин таверны, хитрец Бе́рнхард, чудесным образом вспомнил, что у него где-то был дедов шлем и тут же запросил за него голову татцельвурма. Мужик он был не промах и сразу додумался, что в случае гибели дракона такой трофей можно будет повесить на видном месте. Если же доброволец погибнет (а в этом Бернхард был уверен даже больше), то наследие предка немного вырастет в цене. Не в каждом шлеме ходят на татцельвурмов, знаете ли. Надеялся тавернщик, естественно, на лучшее. Тогда и башка драконья появится, и шлем сильнее подорожает. Так он думал. Ведь стальных шапок, в которых побеждают татцелей, наверняка ещё меньше.

Гюнтер согласился, но, когда увидел, что ему притащил Бернхард, призадумался. Предложенное средство защиты с коротким козырьком и без наушей оказалось потускневшим от времени бургиньотом открытого типа. Судя по всему, шлем, действительно, был старым, о чём красноречиво свидетельствовали аж целых три гребня: один по центру, высотой в зол (местный дюйм)³ и два по бокам, вполовину меньше. Бернхард же, увидя кислую рожу блондина, принялся расхваливать штурмак, на ходу сочиняя истории о неимоверном везении, которое приносил этот шлем покойному обладателю. Стоит ли говорить, что подобные старания были излишни, – у Гюнтера всё равно не было выбора. Синеглазый принял бургиньот, пообещал вскоре вернуться и, ловко ухватив под руки Карстена, отправился на смертельную битву с драконом.

Лоскутик опечалился и, к радости Бернхарда, налёг на пиво, неумолимо изничтожая остатки сбережений. Тавернщик тем временем поглядывал то на тощего, то на странный чехол с не менее странной, по его разумению, конечно же, арфой. Смекнув, что клиент вскоре может стать неплатёжеспопособным (а пил тот на поверку наравне с блондином), владелец таверны решил подтолкнуть красноглазого к принятию решения, выгодного для них обоих.

– Значит, арфа, – начал он издалека.

– Ага.

– И не бард.

– Музыкант! – гордо ответил Лоскутик и стукнул себя кулаком в грудь.

– Очень интересно, – покивал Бернхард. – Ты, наверное, даже выступаешь?

– Пф-ф-ф, – скорчился тощий. – Вообще-то ценители моего творчества готовы платить любые деньги за возможность побывать на моём концерте!

– Даже так?! – искренне удивился тавернщик. – У тебя и поклонники есть?

– Вообще-то, – воздел палец Лоскутик, – я довольно известный арфист! Я вам тут не бард какой-нибудь! И репертуар у меня имеется – ого-го! Это не закостенелый классицизм, а настоящие чувства и переживания!

– А не изволит ли «довольно известный арфист» исполнить что-нибудь для нашей публики? А я в долгу не останусь, – лукаво подмигнул Бернхард.

– Это можно, – согласился Лоскутик. – Хоть щас.

– А давай. Лезь на помост!

Тощий важно протопал на небольшую сцену, распустил волосы, расчехлил странного вида инструмент, чем-то похожий на слегка перекошенный с одной стороны неглубокий овальный тазик почти на треть лишённый дна, и скрипучим голосом продекламировал:

– Баллада, сочинённая преподобными Залманом Эргом и Стефаном Ваном, именуемая «Несколько важных событий из жизни инопланетного пушечного мяса».

Лоскутик издал утробный звук и с силой ударил по струнам, отчего посетители, занявшие первый ряд столов, содрогнулись. Лицо арфиста преобразилось, он оскалился и загробным голосом принялся выплёвывать слова:

«Утроба. Свет. Падаю.

Вижу. Ползу. Кормлюсь.

Брат. Сестра. Кормятся.

Крик. Брат. Ползёт».

Лоскутик ускорил темп боя по струнам и затараторил:

«Растём. Живём. Размножаемся.

Самка. Сын. Дочь. Сын. Дочь.

Опасность. Другие. Плен.

Смерть. Боль. Клетка.

Голод. Боль. Смерть.

Сын. Бьют. Удар. Боль.

Ползу. Бьют. Дети. Смерть.

Самка. Смерть. Ярость».

Арфист выпятил подбородок и принялся рычать:

«Месть. Боль. Бьют. Голод.

Пить. Есть. Слабость. Покорность.

Еда. Жадность. Ярость.

Кровь. Боль. Голод».

Лоскутик замолчал, надменно оглядывая замершую публику и наигрывая что-то душераздирающее, после чего, остервенело дёргая струны «арфы», закаркал, как ворона:

«Ведут. Учат. Бьюсь.

Боль. Удар. Побеждён.

Встаю. Удар. Побеждён.

Побеждён. Унижен. Встаю-у-у-у.

Смотрю. Нападаю. Кормлюсь.

Боль. Удар. Побеждён.

Встаю. Уползаю. Ненависть.

Жду. Прыгаю. Мщу.

Кормлюсь. Агония. Бью.

Месть. Кровь. Мясо.

Кости. Грызу. Мозг.

Еда. Съел. Ухожу-у-у-у…»

Исполнитель затряс головой, высовывая язык, и засипел:

«Свет. Другие. Цепи.

Боль. Щиплет. Жжёт.

Молнии. Больно. Сплю.

Мокро. Вода. Боль.

Смотрю. Темно. Стены.

Удар. Щель. Выхожу.

Новые. Грохот. Боль.

Боль. Боль. Боль. Хру-у-у-уст».

Арфист упал на колени, прижал «арфу» к животу и заверещал свиньёй, не обращая внимания на убегающих в страхе посетителей таверны и прячущегося за стойкой хозяина, непрестанно осеняющего себя треугольным знамением:

«Кормлюсь. Агония. Бью.

Месть. Кровь. Невкусно.

Новый. Боль. Бью. Хруст.

Панцирь. Голова. Мозг.

Боль. Боль. Боль. Боль.

Хруст. Мозг. Хруст. Кости.

Кормлюсь. Боль. Лапа. Слизь.

Ползу. Боль. Когти. Панцирь. Ме-е-есть…»

Лоскутик вытаращил глаза и пробулькал:

«Земля. Тьма. Лежу-у-у-у…»

В завершении своего выступления, он со всего маху треснул «арфой» по сцене. Артист жутко заклокотал, распластался на полу, будто мертвец, и, конвульсивно содрогаясь, затих. Через минуту Лоскутик медленно встал, спокойно отряхнул цветастую робу, словно не замечая опустевший зал; поднял инструмент, убрал в чехол и подошёл к стойке.

– А есть попить?

– Ч-ч-чего? – испуганно переспросил Бернхард.

– Водички бы…

– А… это… Ваше выступление уже закончилось?

– Ну да.

– И как оно… пришлось публике?

– Как обычно, – шмыгнул носом Лоскутик. – Не всем дано понять высокое искусство.

– Я почему-то так и подумал.

Хозяин поднялся, огляделся, прикидывая убытки, сокрушённо покачал головой, но всё же наполнил кружку и поставил её перед артистом.

– О! – обрадованно воскликнул Лоскутик, переводя взгляд с кружки на владельца таверны, – А могу ли я, достопочтенный хозяин, оставить Вам свою афишу?

– Можете. Только стоит ли?

– Возьмите-возьмите, – арфист ловко выудил из рукава скатанный в рулончик лист бумаги и сунул его в дрожащие руки мужчины.

Хозяин скукожился, прищурился и медленно развернул полученное. На афише красовался полуголый Лоскутик со страшной рожей, размалёванной углём и белилами, стоящий со своей «арфой» в луже чего-то красного. На нём –чёрные кожаные наручи с заклёпками, штаны и высокие сапоги, усыпанные шипами. В верхней части листа, крупными буквами, словно нацарапанными на бумаге, было выведено следующее: «Неподражаемый экспериментатор. Мастер экстремального вокала и экспрессии. Арфист Лоскутик» и ещё одна в самом низу, выполненная меленьким шрифтом: «Господин Лоскут. Ваша атрибутика, мой профессионализм. Цена сессии договорная».

– А это ч-ч-что? – затрясся Бернхард, тыча пальцем во вторую надпись.

– Где? – Лоскутик перегнулся через стойку. – А… Это… Лихие времена. Выживаю, как могу.

⚜ ⊹──⊱⚜ ⊰──⊹⚜

Карстен остановился рутов за пятьдесят до овчарни, махнул в её сторону рукой и заявил, что дальше не пойдёт. Сразу же после этого он пожелал блондину удачи и сбежал, даже не скрывая вновь обуявшего его страха. Синеглазый пожал плечами и неспеша пошёл к строению, указанному овцеводом. Не известно, что интересовало его больше: возможность увидеть татцельвурма воочию или желание потягаться с ним силой. Вероятно, подобное самозаклание было вызвано острой потребностью в деньгах, а может быть имелась и другая причина, никому кроме Гюнтера не известная.

Мужчина шёл очень медленно и внимательно смотрел себе под ноги. Задумчиво почёсывая подбородок, он, наконец, остановился и, оглядевшись вокруг, опустился на одно колено. Сложив пальцы левой руки в большую щепоть, он медленно надавил ими на землю, оставив неглубокую ямку. Почва вокруг углубления будто бы посинела в радиусе аж целого фута⁴ и снова стала обычной. Удовлетворённо хмыкнув, блондин поднялся и, как ни в чём не бывало, продолжил путь.

Дракон уминал овцу, возбуждённо потряхивая хвостом. Согласившийся изловить редкую тварь доброволец отвлёкся на округлости симпатичной блондинки, преспокойно развешивавшей бельё неподалёку от него, и совсем перестал смотреть куда идёт. Татцельвурм, с наслаждением вгрызавшийся в печень своей добычи, почти достигнув экстаза, был самым жестоким образом унижен и оскорблён, когда тяжёлый ботинок Гюнтера, со всего маха опустился на самый кончик драконьего хвоста. Тварь зашипела, как тысяча кошек, распрямилась на всю длину, позабыв про вкусную печень, и, описав дугу, устремилась на обидчика. Дракон, даже не помышляя о выборе места для атаки, разинул зубастую пасть и пиявкой вонзился в самое нежное мужское место. К удивлению твари, услышанный ей хруст и вкус крови, оказались результатом неожиданно сломанного клыка. Тщетно силясь прокусить штаны обидчика, существо задёргалось ещё сильнее. Ослеплённый яростью от подобного посягательства, Гюнтер ухватил татцельвурма за шею и сдавил твари горло. Выпучив глаза и встретившись взглядом с нежданным врагом, дракон заскулил и испуганно прижал уши, понимая, что с такой хваткой не может совладать даже он.