На самом деле Простодурсен вовсе не спал. Он давно проснулся и сидел в раздумьях за столом. Раньше его будил дятел. Но теперь в доме завелись другие птицы, и от их методов побудки Простодурсен вскакивал как ужаленный ни свет ни заря. У него жили Утёнок и его мамаша-утка. Сначала они плавали в канаве у дома. Но потом вечера стали холодными, и гости попросились в дом. Как-никак Утёнок появился на свет в кровати Простодурсена. Впрочем, это тоже случилось давно и в другой книжке.
Вечерами Утёнок сидел на подоконнике, смотрел в небо и не давал Простодурсену спать своими бесконечными вопросами.
— А ты не думаешь, что вокруг яйцо? — как-то вечером спросил Утёнок.
С появлением в его жизни Утёнка Простодурсен понял, что многого не знает. Он привык считать себя умным, но вопросы Утёнка всё чаще ставили его в тупик.
— Яйцо? — удивился Простодурсен. — Вокруг чего?
— Вокруг всего — дома, речки, горы с пекарней. Мы едим пудинг мисками и скоро вырастем большими, упрёмся в скорлупу, она раз — и лопнет. И мы окажемся в новом месте.
— Может и так получиться, — кивнул Простодурсен. — Звучит интересно.
— А почему одно интересное, а другое — скучное? — подхватил Утёнок.
— Наверно, чтобы мы чувствовали разницу.
— Да? — с сомнением спросил Утёнок и прищурил глазки, наставленные на луну. — А луна почему круглая?
— Устал я, — ответил Простодурсен. Стоило ему услышать такой вопрос, как в голове у него начинало зудеть.
— А почему, — не сдавался Утёнок, — почему луна не такая, как окно, например?
— Спроси у тех, кто её делал.
— А кто её делал?
— Не знаю.
— Может, Ковригсен?
— Всё может быть.
— А как он её поднял так высоко наверх?
— Тсс, — изредка шикала на него мамаша-утка. Она стояла у печки и ждала, пока та раскалится.
— Да, — подхватил Простодурсен, — тсс. Нам надо поспать.
— Почему надо?
— Потому что мы устали.
— Я не устал, — ответил Утёнок. — Я хочу узнать, почему луна такая ужасно круглая.
И так без остановок. До глубокой ночи. А стоило Простодурсену заснуть, как он тут же просыпался оттого, что его щиплют за ухо. Это Утёнок спешил сообщить, что уже утро, луны нет, его пора кормить.
И вот они все втроём сидят перед миской с пудингом.
— Кряк-кряк, — сказала мамаша-утка.
— Кляк! — подхватил Утёнок.
— Ох, устал я, сил нет, — жалобно простонал Простодурсен.
Они мёрзли. Они уже сожгли все припасённые дрова, а зимой ещё и не пахнет. Простодурсен сроду столько дров не изводил. А всё эти утки. У них и пух, и перо, и перепонки, а они только мёрзнут и требуют поддать жару.
— Сегодня пойдём за дровами, — сказал Простодурсен. — А то зима грянет, а у нас ни полешка.
— Зима — это что у нас будет? — спросила мамаша-утка.
— Это такое время, когда холодно и снег, — объяснил Простодурсен.
— Снег? — сразу спросил Утёнок.
— Снег белый и падает на голову, — сказал Простодурсен.
— Вот это да! — восхитился Утёнок. — Повеселимся!
— Я думала сегодня откланяться, — сказала мамаша-утка.
— Как так? — не понял Простодурсен.
— Отправиться на юг.
— Юг — это что? — спросил Утёнок.
— Ничего особенного, просто место, — ответила мамаша-утка. Она стёрла пудинг со своего большого клюва и подошла к окну. — Здесь я ужасно мёрзну. А я уже не юное создание. Мне показаны покой и тепло.
— А разве утки улетают на юг? — удивился Простодурсен. — Я думал, улетают только дрозды, ласточки, кукушки, жаворонки и другие певуны.
— Жизнь преподносит нам сюрпризы, — сказала мамаша-утка. — Представить страшно, сколько яиц я снесла. Сколько гнёзд построила. В этом году я хочу на юг: отдыхать, купаться в голубом бассейне и пить лимонад через трубочку.
— И охота тебе тащиться в такую даль, — сказал Утёнок. — Здесь у тебя и речка, и пекарня.
— Молод ты ещё, — ответила мамаша-утка.
— И последыша своего возьмёшь? — спросил Простодурсен.
— Коли я возьму с собой всех своих детей, то неба не будет видно. У нас, уток, всё по-другому. Мы помогаем птенцам выбраться из гнезда и учим их плавать, дальше пусть сами ищут свою дорогу.
— Вот именно, — кивнул Утёнок. — Я уже нашёл. И сам могу дойти до пекарни Ковригсена. И меня совершенно не тянет на этот ваш юг — сто миль крюк. Фу, как противно слово юкается.
— Да уж да, — протянул Простодурсен. — Жизнь преподносит нам сюрпризы. Счастливого тебе пути.
Он был не в восторге. И уже представил себе долгие зимние вечера с Утёнком. Как тот желает немедленно узнать, почему луна круглая. И как дёргает его за ухо на рассвете. От этого он уже устал…
Но, с другой стороны, всё ведь может измениться к лучшему. Вдруг зимой Утёнок будет быстрее уставать и раньше засыпать по вечерам?
— Да-да, — пробубнил Простодурсен, — вот ведь как оно всё…
— Как? — спросил Утёнок.
— Не надоедай ему пока, — сказала мамаша-утка. — У него от твоих вопросов ухо распухло.
Обошлось без слёз и трогательных сцен. Утки это просто делают. Скажут «улетаю» — и улетают, только их и видели. Так же было бы и с мамашей Утёнка, не полюби она пудинги Простодурсена всей душой и телом. На них мамаша до того раздобрела, что просто взмахнуть крыльями и взлететь уже не могла.
— Так, — сказала она Простодурсену, — похоже, мне помощь нужна. Нет ли тут какой горы? Ты бы подпихнул меня наверх, а уж оттуда бы я с ветерком помчалась.
— С горами у нас проблем нет, — ответил Простодурсен. — На любой вкус имеются, только нужно до них дойти.
Утка принялась рассказывать о юге всё, что слышала от перелётных птиц. Простодурсен пропускал рассказ мимо ушей. Он смотрел на пустую миску из-под пудинга и думал о дровах. Придётся идти за ними в лес, рубить, а то печка холодная уже несколько дней, и сам Простодурсен насквозь холодный, как камешек с речного дна.
Тут отворилась дверь, и вошла Октава.
— Какая прелесть! — умилилась она. — Настоящая семейная идиллия. Только театра не хватает, чтобы зимой жизнь бурлила как летом.
— Театра? — крякнул Утёнок. — Он съедобный?
— Ну ты прелесть! — сказала Октава.
— Все слышали?! — громко спросил Утёнок. — Я прелесть, а вовсе не надоеда и приставала.
— Простодурсен, что с тобой? Ты, что ли, такой же хмурый, как Ковригсен?
— А он хмурый?
— Да, и вид кислый, как у прокисшего теста.
— Я не хмурый, нет. Просто мне надо затолкать утку на гору, нарубить дров, сделать пудинг, объяснить, почему луна круглая… Вот если у меня выдастся свободный денёк, то я смогу побулькать камешки в реку. Только свободным деньком до весны не пахнет.
— Ну и страна, — вздохнула Октава. — Все мрачные, сердитые, никто не смеётся. Нам немедленно нужен театр.
— Вот именно, — согласилась утка. — И я сегодня улетаю на юг.
— На юг? — удивилась Октава. — Только мы затеяли театр, а вы…
— Кряк-кряк, — ответила утка. — Где ваша гора? Надо мне улететь, покуда я опять пудинга не наелась.
Октава и Простодурсен тащили утку, посадив её в перевёрнутую табуретку. Утке надо было экономить силы для долгого перелёта. Утёнок вприпрыжку мчался следом и без умолку спрашивал про всё, что попадалось ему на глаза и под ноги.
— Да, — говорил Простодурсен, — это сосновая шишка. Это кудыка. Понарошка. Иголка. Да. Да. Нет, не надо лизать муравейник. Не суй в рот мухомор. Оставь в покое мышь, она завтракает.
В лесу раздавался стук. Это Пронырсен рубил дерево своим огромным топором.
— А вон проныра — в попе дыра! — завопил Утёнок.
— Тсс, — шикнул на него Простодурсен.
— Проныра, съешь кефира! — не унимался Утёнок.
— Тсс, — снова шикнул Простодурсен.
— Три ха-ха! — загрохотал Пронырсен. — На руках мамашу носите? Ну вы даёте! Фуф ты!
— Она на юг собирается, — объяснил Простодурсен, — хочет отдохнуть.
Утка дремала, сунув голову под крыло, и ничего не слышала.
— Нам надо ей помочь, — объяснил Простодурсен.
— А потом будем готовить спектакль, — добавила Октава.
— А тебя не возьмём, — ввернул Утёнок.
— Вечно ты придумаешь незнамо что, — сказал Пронырсен Октаве. — А этот вообще без дров остался. Будет зимой дрыжиков выдавать, — кивнул он на Простодурсена.
— Я снова нарублю.
— Когда ж ты успеешь? Тебе надо пудинг делать и камни булькать. Ладно, гуляйте, заболтался я с вами, а мне нужно это дерево на дрова изрубить.
Они потащились к горе неподалёку. За спиной у них стучал топор Пронырсена, а в табуретке, как большой пудинг, колыхалась утка.
Небо затянуло чёрными тучами. Того гляди хлынет дождь. А там и до снега недалеко. А его лучше встречать в доме с дровами, полагал Простодурсен.
Но сначала надо затащить на гору эту тяжеленную утку, чтобы толстухе разбег взять. Ей от забот пора на юг…
Теперь они шли в гору. Тропинка поднималась круто, продираясь сквозь деревья и кусты. То и дело приходилось останавливаться, чтобы перевести дух и утереть пот.
Утёнок проявил смекалку и тоже залез на табуретку.
— Шире шаг! — сказал он.
— Угу, — ответил Простодурсен.
— Театр — что такое?
— Чудо, — сказала Октава.
— Чудо — что такое?
— Театр, ты же слышал, — сказал Простодурсен.
Пошёл дождь. К счастью, Октава была в своей огромной шляпе с широкими полями, и они все укрылись под ней. Стояли, тесно прижавшись, и смотрели вниз на свою красивую страну и бурлящую сейчас речку.
— Просыпайся, пора, — сказал Простодурсен.
— Что? — спросила утка.
— Мы уже на вершине горы.
— А-а. Теперь запусти меня.
— Запустить тебя? — Октава от изумления разинула рот.
Утка перегнулась через перекладину перевёрнутой табуретки и глянула вниз.
— Ой, — сказала она, — да тут высоко.
— Высоко? — в свою очередь изумился Простодурсен. — Разве ты не летающая утка?
Дождь лил как из ведра. Они стояли на краю обрыва, смотрели на мир внизу и слушали топор Пронырсена. Он рубил и рубил, гроза ему нипочём, подумаешь — несколько капель с неба.
— Я довольна своим гостеванием здесь, — сказала утка. — Чистая река, хороший уход, вкусный пудинг. Но теперь мне пора поторапливаться, у меня встреча. Баклан и гусыня ждут меня на холме.
— Как мы несём яйца? — спросил Утёнок.
— Придёт время — узнаешь, — ответила ему мамаша-утка.
— А очень сложно, чтобы они вышли такие круглые, гладкие и совсем целые?
— Не сложно, но утомительно. Иногда тебе будет хотеться махнуть на юг.
— Ну ничего, как-нибудь обойдётся, — ответил Утёнок, — у нас же будет театр.
— Вот именно, — кивнула утка. — Теперь спустите меня на воздух.
— Тебе бы парашют, — с сомнением заметила Октава.
— Не бойся, всё будет хорошо, — успокоила её утка.
У Простодурсена тоже было неспокойно на душе. Не нравилось ему всё
О проекте
О подписке