Romain Gary

Les racines du ciel

* * *

© Éditions Gallimard, Paris, 1956, 1980

© Е. Голышева, наследники, перевод на русский язык, 2025

© И. Кузнецова, перевод предисловия, 2025

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

Издательство CORPUS ®

Предисловие к новому изданию

С тех пор как двадцать пять лет назад вышла эта книга, многие охотно писали, что это первый «экологический» роман, первый крик о помощи, первый призыв к защите нашей находящейся под угрозой биосферы. Между тем я даже не представлял себе тогда всю меру опасности и масштаб творившихся разрушений.

В 1956 году я сидел за столом у замечательного журналиста Пьера Лазарева. Кто-то произнес слово «экология». Из двадцати человек, присутствовавших там, лишь четверо знали, что оно означает.

Сейчас, в 1980 году, можно оценить пройденный путь. Во всем мире активизируются силы защиты во главе с решительно настроенной молодежью. Молодые не знают, конечно, имени Мореля, героя моего романа, пионера этой борьбы. Но это не важно. Сердце не нуждается в другом названии. Люди во все века делали все возможное, чтобы сохранить какую-то красоту в жизни. Какую-то естественную красоту…

Я выбрал местом действия Французскую Экваториальную Африку^[1], как это называлось в 1956 году, потому что я там жил, а может быть, еще и потому, что помню: именно ФЭА была первой территорией, отозвавшейся некогда на знаменитый призыв не покоряться и не отчаиваться^[2], и отказ моего героя примириться с несовершенством человеческой природы и нашим жестоким земным уделом ассоциировался у меня с другими легендарными днями…

Времена не сильно изменились после выхода этой книги: политики все так же легко продолжают распоряжаться судьбами народов во имя права народов на самоопределение. Осознание экологических проблем сталкивается с тем, что я назвал бы бесчеловечностью человечества. Прямо сейчас, когда я пишу эти строки, стало известно, что в Зимбабве уничтожили 1200 слонов, чтобы уберечь среду обитания другого биологического вида… Никакая философия, никакая религия это фундаментальное противоречие так и не смогли разрешить.

Что касается охраны природы в более общем, глобальном смысле, то в ней, безусловно, нет ничего чисто африканского – мы уже давно кричим об этом во всю глотку. Такое впечатление, что и права человека тоже становятся громоздкими реликтами минувшей геологической эпохи – эпохи гуманизма. Слоны из моего романа не символы, они из плоти и крови, как, собственно, и права человека.

И хочу еще раз поблагодарить тех, чье дружеское участие неизменно поддерживало меня, когда я в нелегких условиях работал над этим романом: Клода Эттье де Буаламбера, профессоров де Хоорна, Рене Ажида, а также Жана де Липковски, Ли Гудмана, Роже Сент-Обена и Анри Опно, которым посвящена эта книга.

1956–1980

Часть первая

Глава I

Дорога с рассвета шла по холму, сквозь заросли бамбука и трав, где и лошадь и всадник зачастую совсем пропадали из виду; потом снова появлялись белый шлем иезуита, крупный костистый нос, мужественный насмешливый рот и пронзительные глаза, которым куда привычнее было созерцать безбрежные просторы, чем страницы требника. Будучи высок ростом, он плохо умещался на пони по кличке Кирди; ноги, покрытые сутаной, упирались в слишком короткие стремена и были согнуты под острым углом – всадник порою чуть не вываливался из седла, когда резко поворачивал свой конкистадорский профиль, чтобы полюбоваться пейзажем: горы Уле производили на него какое-то особое, радостное впечатление. Три дня назад он оставил раскопки, которые возглавлял по поручению французского и бельгийского институтов палеонтологии, и, проехав часть пути в джипе, вторые сутки подряд трясся в сопровождении проводника верхом через заросли, направляясь к тому месту, где должен был находиться Сен-Дени. Проводника он не видел с самого утра, но тропа шла прямо, и временами впереди слышались шелест травы и стук копыт. То и дело его одолевала дремота, нагоняя дурное настроение: он не любил вспоминать о своих семидесяти годах, но после семи часов, проведенных в седле, уже не мог справиться с некоторой приятной расслабленностью, которую осуждали совесть служителя церкви и разум ученого. Иногда он останавливался и поджидал слугу с лошадью, которая везла ящик с кое-какими интересными обломками – результатом последних раскопок – и рукописями – с ними он не расставался никогда. Дорога поднималась не очень круто; у холмов были мягкие склоны, порой они начинали шевелиться, оживать – там двигались слоны. Небо, как всегда, было непроницаемым, дымчатым, светящимся, затянутым испарениями африканской земли. Даже птицы, казалось, могли в нем заблудиться. Тропа пошла вверх, и на одном из поворотов иезуиту открылась долина Ого, поросшая густой курчавой растительностью, которая ему не нравилась, она так же отличалась от величественных лесов экватора, как грубая щетина от пышной шевелюры. Он рассчитывал добраться до места в полдень, но лишь к двум часам дня поднялся на вершину холма.

Перед палаткой директора заповедника он увидел слугу, который, присев у догоравшего костра, чистил котелки. Иезуит сунул голову в палатку, где на походной койке спал Сен-Дени. Гость не стал его будить, подождал, пока и для него самого поставят палатку, привел себя в порядок, выпил чаю и немного поспал. Проснулся он с ощущением усталости во всем теле. Полежал какое-то время, вытянувшись на спине, подумал, как грустно, что ты так стар, что времени у тебя осталось немного и надо довольствоваться теми знаниями, которые ты успел приобрести.

Наконец он выбрался наружу и нашел Сен-Дени, который курил трубку и глядел на холмы, еще освещенные солнцем, но уже словно бы тронутые неким предчувствием. Сен-Дени был невысок ростом и лыс, щеки его заросли косматой бородой, а глаза, занимавшие, казалось, чуть не все изможденное лицо с высокими скулами, были прикрыты очками в стальной оправе; узкие, сутулые плечи говорили о сидячем образе жизни, хотя их обладатель и являлся последним хранителем огромных африканских стад. Мужчины немного поболтали об общих знакомых, обменялись слухами насчет войны и мира, потом Сен-Дени расспросил отца Тассена о работе; его особенно интересовало, правда ли, что в связи с последними открытиями в Родезии можно утверждать, будто Африка действительно колыбель человечества? Наконец иезуит задал свой вопрос.

Сен-Дени словно и не удивился, что видный член знаменитого ордена в возрасте семидесяти лет, имеющий среди миссионеров репутацию человека, гораздо более занятого наукой о происхождении человека, чем спасением души, проехал два дня верхом, чтобы расспросить о девушке, чья красота и молодость, казалось, не должны интересовать ученого, привыкшего вести счет лет на миллионы и целые геологические эпохи. Поэтому отвечал он откровенно, со всевозрастающим жаром и странным чувством облегчения. Потом он не раз спрашивал себя, не приехал ли отец Тассен только для того, чтобы помочь ему сбросить бремя одиночества и воспоминаний, которые так его угнетали? Иезуит слушал молча, с какой-то отчужденной вежливостью, ни разу не пытаясь помочь утешениями, коими так славилась его религия. Разговор затянулся до ночи, но Сен-Дени продолжал свой рассказ, прервавшись лишь однажды, чтобы приказать слуге Н'Голе разжечь костер. Пламя сразу же прогнало с неба последний свет, и им пришлось отодвинуться от огня, чтобы не лишиться общества холмов и звезд.