Любое движение вызывало не то чтобы боль, а хуже – физическую тошноту. Ничего не хотелось, нет – не моглось – делать. Не моглось жить. «Вот это и есть старость, – сидя возле печки и с отвращением втягивая в себя дым очередной сигареты, понимал Николай Михайлович. – Это и есть мерзость старости. Не болезни, не немощь тела, а вот эта тошнота».