Люби все мгновения и (не) ищи связи между явлениями.

Марсель Швоб. Лампа Психеи

Хабаровск, 1963

В скромном провинциальном городе, что дремал на берегу полноводной реки, приближалось время обеда. Ясный сентябрьский день в этот час был приятен и свеж. Приятен для искусствоведа Цветковой Дарьи Николаевны: ее дочь Любаша недавно получила вожделенную работу в ресторане гостиницы «Амур». Приятен для юной официантки Любы. Работодатель девушки вопреки обыкновению не затащил ее с утра в подсобку для удовлетворения своих естественных надобностей: он был занят особой важного иностранного гостя. Приятен для важного иностранного гостя. Он сполна удовлетворил свои противоестественные потребности в кабинете Любиного работодателя и теперь, расхаживая по городскому пляжу, заносил в путевой дневник сентиментальный каламбур: «Je suis au bord de l’amour!»¹.

Этот славный осенний день был приятен и для ученика Миши, который тайком прогуливал школу. Он безмятежно швырял камешки в искрящуюся на солнце воду Амура и с любопытством разглядывал иностранного туриста –лохматое чучело, одетое в разноцветное тряпье. Тот, сутулясь, бродил по песку с огромной тетрадью в руках и сам с собой громко говорил на чуждом картаво-назальном наречии.

Когда Мише надоело разглядывать водяные круги, что исходили от центра и поглощались едва приметной рябью на поверхности реки, он придумал себе новое развлечение. Мальчишка стал носиться по безлюдному берегу с раскинутыми в стороны руками-крыльями. Он взрывал кедами песок и издавал рычащие звуки, какие, по его представлению, мог производить самолет-истребитель. При этом искоса наблюдал за одиозным туристом, возможно, избрав его мишенью своих военных действий. Миша знал, что любой иностранец является гнусным шпионом и его подрывную антисоветскую деятельность необходимо искоренять в зародыше.

Лягушатник с талмудом в руках наверняка почуял угрозу, исходившую от русского подростка в красном шейном платке, и, чтобы не стать жертвой его бреющего полета, покинул пляж, напоследок громко воскликнув:

– O-la-la! J’ai perdu la tête! J’ai perdu la tête!²

– Сам пердюля! – шмыгнув носом, крикнул вслед иностранцу Миша и показал язык. Совершив этот – единственно доступный ему сейчас – акт патриотизма, мальчуган поднял валявшийся неподалеку неказистый портфель с учебниками, отряхнул его от песка и побрел к ближайшей скамье. Он собирался немного поучить устные задания на следующий день, чтобы потом с чистой совестью возвратиться домой.

Миша опустился на лавочку, плюхнул рядом портфель, достал из него толстую коричневую книгу с ободранным корешком, открыл на странице, заложенной обрывком бумаги, глубоко вздохнул и принялся за чтение.

Сначала он читал молча, нетерпеливо перепрыгивая взглядом с одной строки на другую. Потом очнулся и, с досадой осознав, что ничего не помнит из прочитанного, вернулся к началу страницы. Миша несколько раз пытался вникнуть в смысл истории, написанной тяжелым, допотопным языком, но у него ничего не получалось. Бедолага понял, что иначе как суровой зубрежкой материал не осилить, поэтому принялся штурмовать текст испытанным методом многих поколений школьников. Он прочитывал вслух несколько предложений, возводил глаза к небу и бессмысленно их повторял.

– «Вырос Эдип у Полиба и жены его Меропы, называвших его своим сыном, – без всякого выражения в голосе бормотал Миша, – и сам Эдип считал их своими родителями. Но однажды, когда Эдип уже вырос и возмужал, один из его друзей, охмелев на пиру, назвал его приемышем. Это поразило Эдипа. Он пошел к Полибу и Меропе и долго убеждал их открыть тайну его рождения. Но приемные родители ничего не сказали ему. Тогда решил Эдип отправиться в Дельфы и там все узнать. Прибыв туда, вопросил он оракула. Ответил ему лучезарный Аполлон устами пифии…»

– «Эдип, ужасна твоя судьба!» – внезапно раздался голос у Миши над ухом. Это произошло столь неожиданно, что мальчик в испуге подскочил. Рядом сидел невесть откуда взявшийся бледный человек и непринужденно произносил наизусть текст из его книги: – «Ты убьешь отца, женишься на собственной матери, и от этого брака родятся дети, проклятые богами и ненавидимые людьми».

– Ну вы даете! – оправившись от испуга, воскликнул Миша и с изумлением окинул незнакомца взглядом. Тот был укутан в странный черный плащ, доходивший почти до пят, и на голове его была не менее удивительная шляпа того же торжественно-печального цвета. – Что, и дальше знаете?

– «В ужас пришел Эдип», – как ни в чем не бывало продолжал наговаривать текст бледнолицый человек. По-русски он говорил безупречно, но, хотя в его голосе не было даже намека на иностранный акцент, Миша готов был поклясться, что никогда прежде не слышал такой речи. – «Как избежать ему злой судьбы, как избежать отцеубийства и брака с матерью? Ведь оракул не назвал ему родителей. Эдип решил не возвращаться больше в Коринф и остаться вечным скитальцем без роду, без племени, без отчизны».

Пока незнакомец говорил, самым необыкновенным образом произнося слова и предложения, Миша сосредоточенно следил за текстом, водя по строке пальцем. Время от времени, подражая школьной учительнице по литературе, он бросал на рассказывающего строгие взгляды, чтобы убедиться, что тот не подглядывает в книгу, но ни в плутовстве, ни в плохо выученном уроке уличить человека в черном Мише не удалось. Поэтому он лишь восхищенно присвистнул и сказал с завистью:

– Ну вы даете – мне бы так!

– А что, скажите на милость, у вас с руками, юноша? – внезапно с явным любопытством поинтересовался незнакомец, впервые обращаясь непосредственно к подростку. Мишины ладони соприкасались с обложкой книги и исходили непрерывной мелкой дрожью, отчего пальцы мальчугана выстукивали на ее твердой поверхности суетливый, сбивчивый ритм. Дрожь эта выглядела весьма странно: розовощекий школьник ничем не напоминал человека, удрученного какой-либо болезнью.

– Что у меня с руками? – нахмурившись, переспросил Миша. – А, вы, наверное, мою трясучку имеете в виду? Это у меня с детства. Мамка говорит, что я тогда испугался большой черной собаки. У меня, дескать, от страха все из рук повыпадало, и я заорал как ненормальный, а потом сразу эта напасть случилась. Вот с тех пор и живу с ней, трясучкой своей. Да я ничего, привык, даже не замечаю. Жаль только в военные не возьмут, а так хочется летчиком-истребителем стать! Я все равно попробую…

– То, что вы говорите, безумно интересно, – с тем же нескрываемым любопытством вглядываясь в Мишу, произнес незнакомец. – Значит, снова желаете военным быть… Небось, хотите иностранных шпионов истреблять, юноша? – Он усмехнулся и заговорщицки подмигнул школьнику. – Или же просто – истреблять?.. По старой привычке?.. А что если я предложу вам сыграть в другую игру: никогда не пробовали быть творцом?

– Чего-о-о? – ошалело протянул школьник и нервно поправил красный галстук. От обилия непонятных вопросов, которые задавал странный человек, у него голова пошла кругом. Особенно смутили слова об иностранных шпионах: он словно угадал Мишины наивные, амбициозные мечты. Мальчишку даже слегка бросило в краску, а это с ним случалось крайне редко.

– Я предлагаю вам сотворить надежду, – доверительно прошептал незнакомец, чуть склоняясь к Мише, и тот кожей ощутил прохладу его черного плаща, – сотворить надежду и жить ей одной.

– Это… дяденька… я сейчас, – чуть заикаясь, проговорил Миша. Внезапно у него стало так тоскливо на душе, что просто хоть вой. – Мне пописать надо, я сейчас… – он схватил портфель и вскочил на ноги, – и еще… это… бутылку минералки купить… вон в том киоске… а деньги у меня в портфеле… я сейчас… мигом…

Увязая обутками в песке, Миша добежал до границы пляжа и буквально взлетел по каменным ступеням лестницы, что вела к набережной. С истерично бьющимся сердцем несся он по неровным плитам тротуара, и липкий ужас холодными каплями пота стекал по его спине. Бедняге казалось, что, если бледнолицый человек в черном опять вдруг окажется где-нибудь у него под боком и, не приведи господь, с ухмылкой похлопает по плечу, он, ей-богу, тут же упадет замертво.

Миша летел на автопилоте, не разбирая дороги, поэтому чуть не сбил с ног женщину – это была Дарья Николаевна Цветкова. Она с задумчивым видом неторопливо прогуливалась по бульвару. Цветкова продвигалась в сторону пляжа, собираясь освежить лучами полуденного солнца умеренно увядающую, но все еще свежую кожу лица и шеи.

За секунду до столкновения женщина и мальчик испуганно шарахнулись друг от друга в стороны, и тут вдруг у Миши невольно, сама собой, разжалась рука, в которой он судорожно сжимал ручку портфеля. Поношенный, доживающий свой век портфель упал на асфальт. Из него посыпались учебники, тетради, бумажные самолетики с перебитыми крыльями, ручки и ластики, а Миша почему-то в голос зарыдал. Громко, со всхлипываниями и подвываниями – так плачет взрослый человек, только что похоронивший мечту всей своей жизни.

– Мальчик, что, что с тобой случилось? – крикнула опомнившаяся от испуга Дарья Николаевна и бросилась к нему на помощь. Сотрясаясь от плача, Миша растирал неожиданно онемевшие пальцы левой руки и одновременно пытался собрать воедино свое школьное хозяйство, упихивая его обратно в портфель. Женщина обняла мальчишку и по-матерински прижала к себе, чтобы успокоить. – Ну же, Лёвушка, не плачь, все будет хорошо. Давай, дорогой, я помогу тебе – ну, вот видишь, все собрали, не надо плакать.

– Спасибо, тетенька, – всхлипнув еще несколько раз, поблагодарил Миша. Он не обратил внимания на то, что женщина почему-то назвала его странным именем: сейчас ему было крайне стыдно за свое нелепое поведение и беспричинную истерику посреди улицы.

Он согнул руку в локте и о внешнюю сторону предплечья вытер слезы. Потом застегнул портфель и вежливо, но твердо высвободился из утешительных объятий жалостливой незнакомки.

– Мне домой надо – мама ждет. До свиданья.

– Да-да, конечно, мама ждет, – вполголоса проговорила Дарья Николаевна, растерянно глядя вслед чужому мальчику и пытаясь повторить жест, которым он смахнул с лица остатки слез – жест столь же характерный, сколь и неудобный. – До свиданья.

Цветкова подождала, пока фигура мальчика скроется за деревьями, покрытыми первым золотым напылением, и продолжила свой путь к набережной. Перед глазами у нее то и дело всплывал образ темноволосого подростка – он снова и снова повторял свое неуклюжее движение, словно защищался от какой-то неведомой опасности.

Спустившись по ступеням к безлюдному пляжу, Дарья Николаевна подошла к лавочке, что стояла недалеко от воды, и опустилась на нее. На скамейке лежала большая книга в твердом коричневом переплете: «Н.А. Кун. Легенды и мифы древней Греции» – так было написано на обложке.

Поискав глазами хозяина литературного издания, Дарья Николаевна открыла книгу. К внутренней стороне переплета со штампом средней школы библиотекарь приклеил контрольный листок, где неровным детским почерком было выведено имя: Михаил Карташов, 5 класс «Б».

Дарья Николаевна перелистала книгу и тихо, интеллигентно засмеялась: чуть ли не все иллюстрации издания были художественно дополнены чьей-то рукой – вероятно, это сделал школьник Карташов. Статую Афродиты юный рисовальщик увенчал солдатской каской, в рот богине сунул дымящуюся папиросу, а над верхней губой нарастил роскошные усы. Для большей ясности Карташов оставил внизу надпись: «Скворцова дура и зануда!» Бесстыжего танцующего сатира художник приодел в кружевные дамские панталоны, из-под резинки которых торчала бутылка водки, и на подножии древней статуи сделал ценное историческое пояснение: «Деда Толя отдыхает в санатории».

Еще раз оглянувшись – нет ли где поблизости этого Карташова? –Цветкова положила книгу к себе в сумку, чтобы дома поближе познакомиться с его озорным творчеством, а потом с удовольствием подставила лицо теплому осеннему солнцу.