–И что мне для этого придётся сделать?

Так и не глядя на гостью, явно сосредоточив всё своё внимание на яблоне, ведьма пожала плечами:

–Стать моей ученицей. Правда, для этого тебе придётся уйти из мира навсегда. И жить тебе, естественно, придётся со мной, в этом лесу. И тогда ты сможешь научиться не только этому. Ты станешь настолько сильной ведьмой, что сможешь делать всё то же самое, что умею и я. Например, – наказывать тех, кто посмеет причинять вред нашему лесу.

Маруша вспомнила, что ей пришлось сделать, чтобы спасти детей от неминуемого плена, пыток и надругательств. И, вспомнив это, женщина представила, на что же она станет способна после того, как овладеет знаниями древней ведьмы. Ведь тогда она сумеет с лёгкостью противостоять уже не какой-то жалкой сотне обезумевших от крови выродков. Наверное, тогда Маруша сможет уничтожать врагов уже целыми тысячами.

Скорее всего, старуха смогла каким-то образом уловить мысли гостьи. Потому что она, громко усмехнувшись, сказала:

–Нет, ты не сможешь освободить Родину от захватчиков. Твоё мастерство можно будет использовать только здесь, в этом лесу. Именно так это работает, а не как-то иначе.

Маруша, грустно улыбнувшись, спросила:

–Но ведь для этого мне придётся бросить вот их? Так ведь?

В глазах Устиньи мелькнул такой страх, что Маруша даже испугалась, как бы у девочки не началась истерика. Для того, чтобы этого не произошло, женщина ободряюще улыбнулась, глядя той в глаза. Страх тут же покинул глаза Устиньи. Девочка даже улыбнулась. Впрочем, улыбка получилась какой-то неестественной, можно даже сказать – натянутой.

А древняя ведьма, отвернувшись, наконец-то, от дерева, с веток которого уже свисали полностью созревшие, с прозрачной кожицей, яблоки, с ироничной улыбкой посмотрела Маруше в глаза:

–Понимаю, что пойти на это очень нелегко. Но ведь кто-то же должен беречь то, что нам боги оставили в наследство. Разве не так?

Виновато улыбнувшись, Маруша кивнула:

–Да, это так. И я бы с радостью согласилась остаться здесь навсегда. Только в какое-нибудь другое время. Но не сейчас. Для начала мне нужно спасти вот их. – Она кивком указала на Устинью, которая до сих пор держалась за руку древней ведьмы. – А вот после того, как я их выведу к нашим, я согласна сюда вернуться и стать твоей ученицей. Но не раньше.

Погладив Устинью по гладким, смоляно-чёрным волосам, хозяйка леса понимающе покивала:

–Ясно. Ну, что же, жаль, что таково твоё решение. Но я понимаю, почему ты именно так поступаешь. И буду надеяться, что твоя затея удастся. И для того, чтобы ваше путешествие прошло успешно, хочу тебя всё же кое-чему обучить. Ты же не откажешься от новых знаний?

Благодарно улыбнувшись, Маруша покачала головой:

–Нет, не откажусь, конечно. А что это за знания?

И снова в глазах старухи пробежали уже знакомые Маруше искры:

–Примерно то же самое, что ты уже делала, когда выводила детишек из вашей деревни. Только более сильное, чем то, что ты тогда применила.

Хотя её сердце и обдало могильным холодом, Маруша всё же кивнула:

–Я согласна. Пусть даже мне снова придётся убивать и наводить злые чары. Я сделаю всё для того, чтобы спасти детей от той участи, что им уготовили захватчики.

Ободряюще улыбнувшись, древняя ведьма поспешила успокоить свою гостью:

–Ты не печалься. Может, тебе и не придётся эти знания на деле-то применять. Главное, что они у тебя будут. Ну, я и ещё кое-что покажу, что позволит тебе отводить ворогу глаза. Глядишь, благо даря этому тебе и не придётся никого убивать. Да и злые чары, согласна, последнее дело. Ведь это на многие поколения будет действовать. Уж лучше сразу убить. Мне кажется, что это намного добрее, чем наведение таких чар.

Маруша, грустно улыбнувшись, призналась:

–Но ведь я их уже наводила.

С сожалением покачав головой, ведьма поспешила гостью успокоить:

–Ну, значит, у тебя были на то веские причины. Главное, что ты сделала это не для какой-то своей выгоды. И не для того, чтобы повеселиться. Ведь ты же детишек спасала. А ради этого можно и похуже вещи сделать.

На что Маруша, снова грустно улыбнувшись, тяжело вздохнула:

–О-ох-х! Да куда уж хуже-то?

Услышав такое, хозяйка леса, ещё раз покачав головой, заявила:

–Можно хуже. Притом – намного хуже. Но этому я тебя сейчас обучать не стану. – Она неожиданно присела перед Устиньей и, глядя девочке в глаза, с улыбкой сказала:

–Ну, беги за друзьями-товарищами. Хай идут яблоки есть.

И, глядя вслед забегающей в дом Устинье, продолжила:

–Есть вещи, Маруша, которые намного страшнее всего, что тебе пока что известно. Но про это я расскажу позже. После того, как ты вернёшься сюда, чтобы стать моей ученицей.

–Томас! Томас! Да очнись же ты, наконец! – Кто-то с силой тряс его за плечи, явно пытаясь привести здоровяка в чувства. И при этом продолжал кричать. – Томас! Вот чёрт! Эй, кто-нибудь, принесите воды, что ли!

Сквозь веки, которые всё никак не хотели разжиматься, не смотря на все старания Томаса, просвечивало солнце, окрашивая всё в ярко-красный, кровавый свет. Томас, как ни пытался, не мог ничего ответить тому, кто продолжал с силой трясти его безвольное тело. При этом голова Томаса болталась из стороны в сторону, как у тряпичной куклы. Например, как у той, что сам Томас отнял у девочки, которую позже сам же и убил одним взмахом кавалерийской сабли.

Едва только Томас подумал об этом, как перед его взором возникла та самая девочка. И в её ручках, с силой прижатых к груди, находилась как раз та самая проклятая кукла, которую Томас тогда вырвал и, отбросив в сторону, располовинил хрупкое, юное тельце.

Точнее, Томас не "вырвал", он только ещё собирался это сделать! Во всяком случае, он увидел, как его руки, затянутые в окровавленные перчатки, с силой дёргают куклу, что девочка прижала к груди, к себе. При этом дитя упала в пыль, покрывавшую двор тонким слоем. А, упав, начала громко плакать. И Томас, который поначалу собирался девочку пощадить, отчего-то тут же, мгновенно, вышел из себя.

И, уже находясь в таком состоянии, резко выдернул саблю, привычно покоившуюся на его левом бедре. Короткий, отработанный долгими тренировками взмах, и тело девочки, уже начавшей подниматься с земли, падает к его ногам. Кровь окрашивает пыль в чёрный цвет. Но только там, где её оказалось много. Там же, куда упали лишь кровавые брызги, она окрасила пыль в привычный, красный цвет.

При этом девочка не издала больше ни звука. Бывалому кавалеристу хватило одного единственного удара, чтобы плач крохи умолк навсегда.

Но кто-то всё же вскрикнул. И в этом крике слились гнев, обида и невероятная, просто немыслимая боль.

Томас посмотрел в ту сторону, откуда раздался этот протестующий крик. И увидел женщину, явно намного старше его самого. Лет, наверное, на двадцать-двадцать пять. Но при этом она выглядела намного моложе своих лет. Наверное, если бы не обильная седина, покрывшая её некогда угольно-чёрные волосы, стянутые в тугую, перекинутую на грудь косу, Томас так и не догадался бы, что женщина уже давно вышла из возраста деторождения. И, скорее всего, тут же схватил бы её в охапку, чтобы воспользоваться "законным" правом победителя на утеху.

И Томасу было бы совершенно наплевать, что по этому поводу подумала бы сама эта женщина. Проще говоря, он её грубо изнасиловал бы, позже передав женщину, как трофей, своим соратникам. Чтобы и они смогли в полной мере насладиться явно отлично сохранившимся, соблазнительным телом.

Но на этот раз Томасу явно не повезло. Потому что женщина, чьи губы побелели в самом прямом смысле этого слова, гневно сверкая глазами (кавалеристу даже показалось, что в них загорелся кроваво-красный огонь), вытянула в его сторону обе руки и, что-то прокричав, выпрямила скрюченные до этого момента пальцы.

Поначалу Томас не ощутил ровным счётом ничего. Он даже усмехнулся перед тем, как сделать первый шаг в направлении женщины. Но этот же шаг оказался тогда и последним.

Резкая боль пронзила всё его сильное тело от затылка до самых пяток.

Следующее, что ощутил Томас – это пыль, скрипящую у него на зубах. При этом ему отчего-то казалось, что стоит с силой зажать что-нибудь в зубах, как боль тут же уйдёт. Но, сколько Томас ни сжимал челюсти, сколько пыль ни хрустела на его зубах, боль лишь усиливалась, перехватывая дыхание и заставляя тело корчиться, загребать под себя всё больше и больше невесомого праха.

В какой-то момент Томас осознал, что вкус пыли изменился. Даже не смотря на жуткую боль, продолжавшую накатывать на его страдающее от мук тело всё усиливающимися и усиливающимися волнами, кавалерист понял, что он ощущает на языке привкус крови. И только после этого Томас увидел, что прямо перед ним лежит убитая его сильной рукой девочка. И что из её распластанного саблей тела продолжает вытекать кровь, напитывая устилающую двор пыль влагой, превращая её из серой в жутко-чёрную.

Рядом послышались тихие, приглушённые слоем пыли, шаги. Как Томас смог их услышать, – осталось для него загадкой. Он только понял, что к нему приближается та самая женщина, которая и заставила его так сильно страдать.

Что-то злобно сказав (Томас не понял ни слова из-за того, что этот язык ему совершенно незнаком), женщина присела возле хрупкого, бездыханного тела девочки. Повела над поломанными останками рукой. При этом её дрожащие пальцы, как показалось Томасу, засверкали зелёными искрами. После чего женщина посмотрела на него, на Томаса, глазами, в которых тот прочёл безжалостный приговор.

Явно с трудом перейдя на английский, женщина со злобой, отчего её речь напомнила шипение змеи, произнесла:

–Будь прокляты все твои родственники, живущие и те, что будут жить после. Пусть они совершают поступки, которые никогда не позволят им возродиться на более высоком уровне. И пусть все они страдают все их жизни. Нынешние и будущие. А теперь можешь говорить.

Ощутив, что боль отступила точно так же, как это делают волны после того, как в ярости накатывают на противостоящие им камни, Томас, которому всё же пришлось превозмогать мучения, спросил:

–Кто ты такая?

На что женщина, злобно усмехнувшись, ответила:

–Я – ведьма. И я сейчас убью всех твоих собратьев по оружию. Но тебя я оставлю жить. Чтобы ты всю свою поганую жизнь мучился, зная, что навлёк на всех своих потомков такие мучения, которые рано или поздно превратят их в сношающихся, жрущих и гадящих животных. А теперь, – позови своих соратников сюда, ко мне.

Томас, конечно же, не хотел никого звать. Он даже попытался сомкнуть губы, чтобы крик боли, зародившийся в его груди, не вырвался наружу. Но смеющиеся губы ведьмы дали ему понять, что его усилия совершенно напрасны.

Судорога скрутила всё тело кавалериста так, что колени с силой ударили по подбородку. А спустя мгновение, когда страшная боль, снова пронзившая всё его сильное тело от затылка до пяток, заставила Томаса распрямиться, выгнуться назад, из горла вырвался предательский крик.

А после начался самый настоящий ад. Тот, кто вбегал во двор через распахнутую настежь калитку, тут же попадал под удар ведьмы. А она методично убивала всех, кто откликнулся на призывный крик Томаса.

Кто-то падал и, корчась от жуткой боли, начинал задыхаться, пока его глаза не застывали, превратившись в белесо-стеклянную субстанцию. При этом некоторые боевые товарищи Томаса устремляли последний взгляд как раз в его сторону, как бы спрашивая, за что тот их так подло предал?

Некоторые, попав под удар ведьмы, начинали убивать друг друга, яростно рубя товарищей на куски, при этом даже не пытаясь отбивать сыпавшиеся на них в ответ удары.

Одного из кавалеристов охватило яркое, радостно рычащее пламя, отчего тот за считанные мгновения превратился в мечущийся по двору факел. Но даже его перемещения, во время которых тот то и дело натыкался на соратников, не заставило их отвлечься от бессмысленной рубки или от валяния в пыли.

Ведьме потребовалось несколько минут, чтобы наполнить двор трупами. Хотя некоторые ещё и не осознавали, что жить им осталось недолго. И они продолжали с остервенением рубить друг друга на куски, заливая пыль собственной кровью.

Бросив на Томаса ещё один, наполненный гневом и яростью взгляд, ведьма вышла на улицу, откуда вскоре раздались новые крики боли. Сам же Томас продолжил жевать пыль, напитавшуюся уже и кровью его друзей и соратников. И ему казалось, что его мучениям не будет конца…

На голову обрушился ледяной водопад. Так показалось Томасу. Разбрызгивая стекающую по лицу холодную воду, он шумно дышал, при этом с благодарностью рассматривая одетых в привычные зелёные мундиры людей, плотно обступивших его со всех сторон.

Один из них, с опаской посматривая в глаза Томасу, встревоженно спросил:

–Опять она?

Томас, тряхнув длинными, распрямившимися под воздействием воды волосами, резко кивнул:

–Да, она.

При этом его дыхание начало успокаиваться. Сердце, которое, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди, забилось ровнее. Томас ещё раз с благодарностью посмотрел по сторонам:

–Спасибо вам за то, что разбудили.

Всё тот же рейнджер, небрежно взмахнув рукой, ответил:

–Да ладно! Чего там!

Покачав головой, отчего струйки воды, сбегающие по такой же рыжей, как и шевелюра, бороде, ещё больше залили его зелёный мундир, Томас сказал:

–Нет, не ладно! Ты не понимаешь, через что я каждый раз прохожу. И надеюсь, что никто из вас этого не испытает. Поэтому, если когда-нибудь встретите эту ведьму, тут же её убейте! Иначе вас ждут вечные муки!

Солдаты, которым уже порядком поднадоела история Томаса, стали отворачиваться, явно не желая продолжать этот странный разговор. Всё правильно! Ведь никто из них, как и сам Томас когда-то, не верит в ведьм. И каждый раз солдаты смеются, когда слышат какие-нибудь байки на этот счёт.

Но в том-то всё и дело, что сам Томас уже точно знает, что ведьмы не просто существуют. Они, оказывается, в одиночку могут с лёгкостью уничтожить целую сотню здоровых, полных сил людей и бесследно раствориться в лесах.

Провожая медленно расходящихся собратьев по оружию обречённым, но отлично понимающим их недоверие взглядом, Томас тихо, только для себя, прошептал:

–Надеюсь, что я сам тебя отыщу, проклятая ты сука! Но на этот раз тебе уже не удастся застать меня врасплох!

Маруша тихо, так, чтобы не разбудить мирно посапывающих детей, закончила:

–Полине и Огнеславу пришлось подхватить меня под руки. Иначе я так и осталась бы там лежать. Идти я уже не могла. Все силы ушли на то, чтобы наказать тех бандитов. Но зато после этого нам можно было не опасаться преследования.

Задумчиво пожевав сморщенными, бескровными губами, древняя ведьма подвела нерадостный итог:

–Ты совершила ошибку. Тебе не стоило оставлять того убийцу в живых. Нужно было убить его сразу же, как только на его крик сбежались остальные. Теперь, думаю, он пойдёт по твоему следу. Такие, как он, никому и ничего не прощают. Надеюсь лишь, что ваши дороги так никогда и не пересекутся.

Маруша, грустно улыбнувшись, кивнула:

–Я тоже на это надеюсь. Но я даже согласилась бы с ним столкнуться лицом к лицу, если к тому времени мои дети уже будут в безопасности.

Хозяйка леса, посмотрев на спящих вповалку детишек, разлёгшихся не только на печи и на кровати, но и на полу, на который ей пришлось постелить свою изношенную зимнюю одежду, тоже грустно улыбнулась:

–Да, дети у тебя славные. И далеко ли отсюда ваша деревня-то?

Маруша, не будучи уверенной в расстоянии, просто сказала:

–Мы под Констаном жили. Чуть восточнее, ближе к кордону.

По-стариковски покивав, древняя ведьма задумчиво сказала:

–Далековато, однакось. И всю эту дорогу вот они, – старуха кивнула в сторону сопящих детей, – пешком прошли?

С вполне объяснимой гордостью посмотрев на своих юных спутников, Маруша кивнула:

–Ага, пешком. Не на конях же нам было ехать. Даже если бы мы это и смогли бы, так ведь дороги нынче не безопасны. По ним то и дело эти убийцы рыщут.

Снова покивав, хозяйка дома подвела нерадостный итог:

–Да уж! Вот времена-то настали! Мне вот только непонятно, а куда же все власти-то смотрели? Ведь не только наши, но и те, что жили восточнее, поклялись, что никто из них никогда не посягнёт на земли кочевников. Да и как им удалось через их-то кочевья перебраться? Или они тоже уговор предали?

Понимая, что старуха уже давным-давно отошла от мира людей, Маруша сделала большую скидку как раз на это обстоятельство. Поэтому, кивнув, спокойно, как малому дитя, объяснила:

–Кочевники уже почти полностью вырезаны. А вот теперь пришёл и наш черёд. Наверное, мы чем-то богов наших прогневали. А может, им просто стало не до нас. Возможно, им тоже приходится какому-то врагу противостоять. Вот бы у жрецов спросить. Так ведь до них ещё добраться нужно. А может быть ты, бабушка, сможешь к ним обратиться?

Усмехнувшись своей коронной беззубой усмешкой, древняя ведьма печально покачала головой:

–Нет, милая, не смогу. Мне это не по силам. Давно я уже с ними не общалась. С тех самых пор, как от людей отошла. Только с нежитью говорить могу, да с жителями лесными. Но с ними, как ты понимаешь, и поговорить-то особо не о чем. Только вот о лесе и разговариваем.

Маруша, горестно поджав губы, тяжело вздохнула:

–Да, жаль. Ну, что же, надеюсь, что нам всё же удастся к нашим выйти. Тогда, глядишь, я и смогу у богов ответа спросить. Может, они и в самом деле так чем-то заняты, что до нас им и дела пока нет.

Уже явно думая о чём-то своём, старуха нехотя поддержала Марушу:

–Наверное. – Она помолчала. – Кстати, а вот и нежить. С лешим не хочешь поговорить?

Маруша, как-то безвольно пожав плечами, сказала:

–Можно и поговорить. Правда, мне с ними как-то не очень ладить-то удаётся.

Поднимаясь со скамьи, хозяйка леса усмехнулась:

–А кому удаётся-то? Уж точно не мне. А ведь я с ними уже не одну сотню лет дело имею. Ничего. Идём. Хай он к тебе привыкает. Может быть, ты ему даже больше меня понравишься.

Думая о том, что вряд ли существу без души вообще кто-нибудь может понравиться, Маруша молча последовала за хозяйкой дома.

Леший встретил двух ведьм хмурым, если не сказать – гневным, взглядом. При этом, как заметила Маруша, на хозяйку леса он посмотрел, кажется, даже более злобно, чем на неё, по сути – незваную гостью.

Выглядел леший точно так же, как и все остальные его собратья. Крепкий, в общем-то, мужик. Коренастый. С густой, или, правильнее – дремучей, как сам лес, бородой. В которой застряли пожелтевшие, порыжевшие сосновые и еловые иголки. И даже парочка небольших коричневых сосновых шишек. Волосы, спускающиеся на плечи, сделали лешего похожим на существо вовсе без шеи. И борода только добавляла такого впечатления.

Одежда, хотя это и казалось Маруше всегда несколько странным, оказалась добротной. И никто не мог объяснить, как именно лешим удаётся содержать одежду в почти идеальном состоянии, не смотря на то, что спят они, похоже, на подстилке из опавших иголок и листьев.

А вот обуви, как Маруша и ожидала, у лешего не оказалось. И снова – никто не мог понять, как именно лешим удаётся сохранять ноги от ранений при ходьбе по лесу. Ведь вся земля в лесах прямо-таки усыпана мёртвыми ветками и торчащими из-под преющей подстилки корягами. Но лешие никогда, никому не отвечали на эти, интересующие людей, вопросы.

Белая, подпоясанная обрывком простой верёвки, рубаха, тёмные портки – вот и вся одежда лесной нежити, оберегающей свои дремучие владения от посягательств жадных людей.

Да! Конечно же, ещё и трубка! Бросая хмурые взгляды на двух ведьм, леший молча набивал простую деревянную (больше похожую на обычную корягу) трубку табаком, смешанным с сухими, прошлогодними листьями.

Насмешливо глядя лешему в совершенно жёлтые глаза, древняя ведьма спросила:

–Что? За огоньком пришёл?

Всё так же хмуро глядя на старуху, тот кивнул:

–Да, за огнём.

И всё! Леший повёл себя именно так, как Маруша и ожидала. Точно так же, как вели себя все лешие, которых она за свою жизнь повидала немало.