Посвящается множеству моих друзей во Владивостоке, так тепло меня принявших.

Владивосток возлюбленный мой второй дом.

© Рок Бриннер, 2006, 2015

© М. Немцов, перевод на русский язык, 2015

© «Фантом Пресс», 2017

* * *

Жюль (Юлий Иванович) 1849–1920

Борис (Борис Юльевич) 1899–1948

Юл (Юлий Борисович) 1820–1985

Рок (Юлий Юльевич) 1946-

Благодарности

Первым во Владивосток меня пригласил Александр Долуда, и если бы не его упорство, эта история так и осталась бы нерассказанной; ему я обязан вечной благодарностью. То же относится и ко Льву Рухину. В равной же мере консул по связям с общественностью Тара Ругл из Консульства США во Владивостоке приложила особые старания к тому, чтобы привезти меня на российский Дальний Восток по Лекторской программе Государственного департамента, и вместе с генеральным консулом всеми силами стремилась сделать мой первый визит как можно ценнее.

В. В. Видер, королевский адвокат Королевского колледжа, Университет Лондона, много лет изучал жизнь Бориса Бринера и историю рудников в Тетюхе. Его щедрость в предоставлении исследовательских данных и консультаций бесценна, равно как и помощь Сони Мельниковой. Белла Пак и ее отец, профессор Борис Пак, уважаемые специалисты по истории русско-корейских отношений, предоставили два уникальных документа, касающихся дел Жюля Бринера в Корее, – их они обнаружили в Государственном архиве в Москве. Биргитта Ингемансон, преподающая русскую культуру в Университете штата Вашингтон, снабдила меня ценными результатами своих изысканий по истории первых лет существования Владивостока и, не жалея времени, отредактировала мою рукопись. То же сделал выдающийся специалист по российскому Дальнему Востоку профессор Джон Дж. Стивен, перед которым я в глубоком долгу.

На русском языке мои работы сильно выиграли от скрупулезного и тонкого перевода, выполненного Максимом Немцовым. В Санкт-Петербурге мне помогали многие сотрудники Смольного колледжа Санкт-Петербургского университета, начиная с профессора Геннадия Шкляревского, также работающего в Колледже Бард, и директора Валерия Монахова. Ольга Воронина, в то время сотрудница Консульства США, тоже тепло принимала меня и помогала в координации лекций в библиотеке Маяковского. Жанна Полярная, директор музея Санкт-Петербургского горного института, посодействовала в отыскании выпускных документов моего деда.

Пол Родзянко оказал мне огромную помощь. Несколько моих лекционных турне спонсировал Владивостокский международный кинофестиваль «Меридианы Тихого» при любезном содействии Ларисы Белобровой и ее супруга Сергея Дарькина, в то время – губернатора Приморского края. Музей Арсеньева во Владивостоке располагает самыми обширными архивами фотографий Бринеров; его директор Наталья Панкратьева и научный сотрудник Ираида Клименко помогли мне чрезвычайно. Объединение «Дальполиметалл» позволило мне посетить рудники Бринера в Тетюхе. Елена Резниченко щедро уделила время поиску историков и переводу документов. Владивостокские историки Мария Лебедько и Нелли Мизь также внесли ценный вклад в эту работу.

Помощь Кэтрин Бринер, дочери Бориса, живущей в Австралии, была особенно полезна – Кэтрин предоставила мне живые свидетельства жизни, которую они с ее матерью вели с моим дедом Борисом.

В Соединенных Штатах мои добрые друзья Пегги Трупин и Кэрол Эншуэц обеспечивали живой и тщательный перевод цитируемых здесь основных документов на английский. Моя сестра Виктория Бриннер Салливан не жалела времени и сил на репродуцирование многих фотографий. Я благодарен ей за разрешения воспроизвести их здесь; в отдельных случаях идентифицировать фотографа мне не удалось. Особая благодарность – Чипу Флейшеру из издательства «Стирфорт Пресс».

Наконец я должен поблагодарить Елену Сергееву (Уссурийск и Владивосток), ставшую ведущим специалистом по истории всего семейства Бриннеров, не только тех его членов, о ком речь идет в этой книге. Ее обширные труды можно найти здесь: http://www.bryners.ru.

О правописании

«Жюль Бринер» и «Юл Бриннер» – одно имя, написанное по-разному. По-русски так: Юлий Бринер. Полное имя моего прадеда-швейцарца – Юлиус. На письме они транслитерируются по-разному, сначала – кириллицей (с немецко-швейцарского на русский), затем обратно в латиницу.

Рассказывая о Жюле и Борисе, их фамилию я пишу «Бринер», как это делали они сами; говоря о Юле и себе – Бриннер. Когда речь заходит о семье в целом, как в названии этой книги, я употребляю написание «Бриннеры»: нынешнее включает в себя прошлое, не наоборот. Мой отец такое правописание уж точно сделал более привычным, да и я от рождения ношу именно эту фамилию.

Датировка соответствует обычному западному календарю, кроме случаев, отмеченных особо.

 
Мы не оставим исканий,
И поиски кончатся там,
Где начали их; оглянемся,
Как будто здесь мы впервые.
 

Т. С. Элиот, «Четыре квартета»^[1]

Предисловие

…историю нельзя рассматривать ни как бесформенную субстанцию, зависящую исключительно от достижений… ни как… произведение высшей силы, сиречь судьбы, случая, удачи, Бога. Этим подходам, материалистическому и трансцендентальному, Вико предпочитает третий – рациональный. Личное – это конкретизация всеобщего, и каждое личностное действие одновременно надличностно.

Сэмюэл Бекетт, «Данте…Бруно. Вико..Джойс» (1929)^[2]

Эта работа началась с приглашения, которое я получил в июне 2003 года у себя дома – на холме, в глубинке штата Нью-Йорк: меня звали приехать во Владивосток, на Дальний Восток России. Послание заканчивалось следующими словами: «По-русски ваше имя “Рок” означает “судьба”, поэтому вам судьба приехать во Владивосток».

Меня это письмо, конечно, заинтриговало, поскольку мой отец Юл и дед Борис родились во Владивостоке. Прадед мой, Жюль Бринер, помогал строить этот город, а на закате Российской империи он основал на Дальнем Востоке собственную империю. С самого детства я считал, что Владивосток не увижу никогда: как и у большинства потомков русской диаспоры, визиты на родину за железным занавесом даже не обсуждались. Кроме того, рассказывали нам, после Сталина делать это и незачем: души российских городов уничтожены тоталитарным террором, а затем вычеркнуты из истории, сами же города стерты с карт либо переименованы. Для многих эмигрантов «Родина» была вовсе не местом, а давно ушедшей эпохой, остававшейся жить лишь в памяти.

Поначалу я не ответил на это приглашение. Я преподавал историю и не понимал, как мне совместить расписание своих лекций с планами поездки. Но затем пришло другое приглашение, за ним еще одно, пока я наконец не ответил единственным словом, которого хватило, чтобы началось приключение, приведшее меня в итоге к этой книге, – «Да».

После чего меня подхватили события, преобразившие всю мою жизнь и восстановившие мне душу. С тех пор, как я ответил «да», меня, похоже, обуревают силы, которым я и названия-то не могу дать, – они доброжелательно и щедро влекут меня в потоке истории моей семьи. Я постепенно начал понимать, что это – силы истории, а воздействие их – и обыденное явление, и в то же время духовное переживание; иными словами, место ему – в царстве человеческого духа. Распутать эти исторические силы можно единственным способом – написать эту книгу. Так вышло, что я историк и писатель, опыт для такой работы у меня есть.

Как историк, я отрицаю понятие Судьбы, ибо оно предполагает, будто все вопросы выбора, встающие перед нами, уже предрешены, а личности – беспомощные пешки, которым предначертано играть свои роли по уже написанному сценарию в некой громадной и непостижимой шахматной партии. Ни секунды не верю я и в то, что судьба – генетика. Человеческая история, на мой взгляд, по крайней мере – отчасти, – есть результат индивидуальной и коллективной свободы воли, и, хотя на нее могут влиять идеологии, амбиции и модные веяния, сами события отнюдь не предрешены, поскольку будущее пока не написано. Тем не менее я ощущал чуть ли не тягу поехать на Дальний Восток России – тягу не Судьбы, а собственного любопытства. И едва я оказался там, как тут же почувствовал и свое крепкое сродство с Владивостоком; но это, быть может, еще и оттого, что меня так тепло там приняли, – любой на моем месте почувствовал бы то же самое.

Я – сын американки и русского, детство мое, похоже, олицетворяло собой всю холодную войну: то место, где родился отец, было смертельным врагом того места, откуда родом я сам. И я никак не мог в этом разобраться. Не столько сам с собой воевал (хотя, если вдуматься, – воевал, но битвы эти шли на других фронтах), сколько с самого раннего возраста отчетливо осознавал разницу между Россией и Союзом Советских Социалистических Республик. К шести годам я уже знал, что русская культура великолепна и душевна: меня завораживали «Петя и волк» Прокофьева, а затем и «Первый концерт» Чайковского. Кроме того, в школе я понимал, что советские власти – бездушные тоталитарные чудовища, истребляющие своих граждан в трудовых лагерях точно так же, как это делали пособники Гитлера, хоть и иными средствами, да и мундиры на них другие. Поэтому я рос, любя тех многих русских, с которыми был знаком, и презирая Советский Союз, как и множество других американских детей в 1950-е годы. Но в последующее десятилетие реальность Взаимно-Гарантированного Уничтожения придала такому шовинизму некую пустоту и пагубность. Кто, в конечном итоге, победитель, если после войны выжившие будут завидовать мертвым?

Почти всю свою взрослую жизнь я хранил свое русское происхождение как бы на чердаке: оно попросту никак не отражалось на моей повседневной жизни или в моих профессиональных интересах. Только после того, как советскому режиму в 1991 году пришел конец, появилась возможность приезжать в эту страну, а я тогда был занят – писал докторскую по истории в Университете Коламбиа. Сегодня, после пятнадцати визитов во Владивосток и обширных изысканий, Россия вошла не только в мою повседневную жизнь, но и в профессиональную работу, а русский и американец во мне наконец примирились.

Всемирный эпос Бриннеров составлен из четырех жизней, одна за другой, и они складываются в единую историю: темы и лейтмотивы ее дают хронику времен и тем самым очерчивают современную российскую историю, с которой тесно переплетены. Каждый из этих людей, включая меня, при рождении получил одно и то же имя (хотя, если точнее, у моего деда таким было отчество – Юльевич).

Разумеется, для миллионов поклонников моего отца навсегда останется лишь один Юл Бриннер. Его неотразимое присутствие на сцене и киноэкране, его звездный свет естественно затмевали всех остальных членов семьи, включая его собственного отца, пережившего Русскую революцию, и деда, создавшего рабочие места для сотен тысяч трудящихся, хотя большинство его достижений коммунистический режим предал забвению. Однако главный вклад Юла в мировую культуру состоял в том, что он превратился в самую экзотическую звезду в истории кино, и происхождение ее невозможно было ни подтвердить, ни опровергнуть. Такая личина помогла ему вывести на передний план новый стиль актерской игры – родившийся в России, как и сам Юл.

В сравнении с заслугами моих предков мои собственные достижения кажутся скудными, несмотря на эклектичное разнообразие приключений, выпавших на мою долю. Однако многие их успехи остались бы неизвестны, не развей я в себе навыков, необходимых для того, чтобы воссоздать их жизнь в исторических контекстах. Даже самая добродетельная работа Юла – в Организации Объединенных Наций – осталась, в общем, не замеченной. Я не унаследовал ни промышленной широты взглядов Жюля, ни мужества Бориса перед лицом тоталитарной диктатуры, ни ослепительного шарма и героической силы Юла. В наследство от них мне достались, очевидно, лишь пылкое любопытство, а также страсть отхватывать от жизни большие ломти так, чтобы сок стекал по подбородку.

На мою долю досталось завершить нашу семейную одиссею, вернувшись во Владивосток. Город, чье население в период расцвета достигало почти миллиона человек, основала горстка людей, в которую входил и мой прадед, чья фамилия значится у меня в швейцарском паспорте. Кроме того, мне выпало проводить изыскания для нашей коллективной саги: лишь из-за моей родословной мне удалось получить документы и фотографии, которые не под силу было раскопать другим историкам. Именно поэтому я ощущал обязательство написать хронику достижений моей семьи в России и за ее пределами – чтобы история не осталась нерассказанной.

Приезд на родину моего отца почти через двадцать лет после его кончины и впрямь казался некоторым возвращением, а также бальзамом на старые раны – и для меня самого, и для других: эта реконструкция империи и одиссеи Бринеров оказалась важна для многих моих друзей в России, от Владивостока до Санкт-Петербурга. Некоторые по многу часов помогали мне отыскивать документы и факты – просто по доброте сердечной. Но кроме того, не один десяток лет они жили с нуждой воссоздать досоветскую культуру своего региона, им нужно