На третьих ролях

После июньского пленума Молотов и его ближайшие союзники опасались ареста, но Хрущев воздержался от подобного шага и даже не настаивал на исключении «фракционеров» из партии. Молотов получил относительно ответственное поручение – его назначили послом СССР в Монголии. Работа в Монголии не требовала от Молотова значительных усилий. Еще в прежние годы он претендовал не только на роль политика, но и на роль теоретика марксизма-ленинизма. Теперь он продолжил свои занятия теорией. Внимательно следил за всеми событиями в Москве и в мире и не боялся их комментировать в беседах с немногими из посетителей советского посольства в Улан-Баторе. Так, например, он одобрял основные решения по внешней политике СССР, но критически высказывался по поводу поспешной ликвидации МТС (машинно-тракторных станций) и продажи всей техники МТС колхозам. Впрочем, в этом он был прав, так как ликвидация МТС производилась действительно в крайней спешке и это нанесло немалый ущерб колхозам нашей страны.

В марте 1958 года в Улан-Баторе состоялся очередной съезд правящей Монгольской народно-революционной партии. В Улан-Батор прибыла и советская делегация, возглавляемая членом Президиума, секретарем ЦК КПСС Н. Г. Игнатовым. Советская делегация бойкотировала Молотова. Игнатов не только не встретился с новым советским послом в Монголии, но не приглашал его на встречи с лидерами Монголии и МНРП, хотя это и противоречило общепринятому протоколу. Прибывшие в Улан-Батор делегации других социалистических стран также игнорировали советское посольство. Только Велько Мичунович, югославский посол в Москве, которому было поручено представлять в Монголии Союз коммунистов Югославии, нанес визит Молотову. Они беседовали несколько часов, вспоминая общих московских знакомых и обсуждая международные события. Молотов говорил, что он сам хорошо переносит монгольский климат, но что его жена чувствует себя в Улан-Баторе очень плохо.

Молотов присутствовал на первых заседаниях съезда, но покинул зал при выступлении Игнатова. Последний говорил об успехах Советского Союза и КПСС, но не преминул упомянуть о разгроме антипартийной группы Молотова и других и высказал резкие критические замечания о самом Молотове. Это было воспринято как бестактность монгольскими руководителями, которые рассматривали Молотова как посла СССР и не хотели, чтобы споры внутри КПСС выносились на заседания монгольской правящей партии. Не слишком понравилось выступление Игнатова и делегациям других коммунистических партий. Когда советская делегация покидала Улан-Батор, то Молотов, естественно, был среди провожающих. Однако Игнатов прошел мимо него, не подав ему руки и не попрощавшись, как со всеми другими.

Совершенно иначе относились к Молотову представители различных китайских делегаций, которые посещали Монголию. Китай выстроил в Улан-Баторе огромное здание своего посольства, рядом с которым советское казалось небольшим домиком. При всяком удобном случае китайские деятели демонстрировали свое уважение к Молотову как ближайшему ученику и соратнику Сталина.

Бывали случаи, когда Молотов проявлял и свою собственную, то есть не санкционированную Москвой, дипломатическую активность. Однако Хрущеву трудно было бы придраться к подобным действиям своего недавнего и опасного противника. Так, например, в начале 1958 года из-за разногласий между Хрущевым и Тито, стремившимся сохранить во что бы то ни стало независимость Югославии и не входить в так называемый социалистический лагерь, отношения между СССР и СФРЮ вновь ухудшились. В советской печати был подвергнут резкой критике проект программы Союза коммунистов Югославии. Прекратились поставки оборудования в Югославию по кредитам. В разгар этой полемики посольство Югославии в Москве получило теплую поздравительную телеграмму, отправленную обычной почтой из советского посольства в Улан-Баторе и подписанную Молотовым. «…Я желаю Вам (то есть послу. – Р. М.) и всем сотрудникам Вашего коллектива, – говорилось в телеграмме, – здоровья и дальнейших успехов в Вашей работе по развитию дружбы между нашими странами, нашими народами и посвященную укреплению мира и социализма».

Это была единственная телеграмма, которая пришла к празднику Первого мая в югославское посольство, других телеграмм от советских дипломатов или обычных граждан нашей страны не поступило. Югославский посол В. Мичунович ответил Молотову краткой телеграммой, отправленной также не по дипломатическим каналам, а с московского телеграфа^[36].

При подготовке к 90-летию со дня рождения В. И. Ленина Молотов прислал в редакцию журнала «Коммунист» большую статью «О Владимире Ильиче Ленине». Эта статья, однако, не была опубликована.

В конце концов Хрущев решил перевести Молотова на работу подальше от китайских границ. Как раз в это время член-корреспондент АН СССР В. С. Емельянов, перегруженный множеством обязанностей и должностей, попросил освободить его от должности советского сопредседателя Международного агентства по атомной энергии при ООН. Штаб-квартира этого агентства располагалась в Вене. Вскоре решением Совета Министров СССР руководителем Советского представительства в упомянутом агентстве ООН был назначен Молотов. Общее руководство было оставлено, однако, за Емельяновым. Молотову пришлось переехать из Монголии в Австрию.

Во время венской встречи Хрущева с новым американским президентом Дж. Кеннеди среди приглашенных можно было увидеть и медленно передвигающегося старого человека небольшого роста в пенсне с золотой оправой. Это был Молотов, советский представитель в агентстве ООН по атомной энергии. Когда появился Хрущев, Молотов приветствовал его с непроницаемым лицом. Хрущев небрежно ответил на приветствие и прошел мимо.

Летом 1961 года в СССР началась активная подготовка к очередному, XXII съезду партии. Был опубликован проект новой программы КПСС для его всенародного обсуждения. В печати, однако, публиковались только такие статьи, которые полностью одобряли проект программы или вносили в него не слишком существенные добавления и исправления. Молотов также решил принять участие в этом обсуждении. Незадолго до начала съезда он направил в ЦК КПСС заявление, содержащее подробный и критический разбор проекта программы КПСС. Молотов утверждал, что этот проект – ошибочный и «ревизионистский» документ. Его критические замечания не были опубликованы. Краткий и, возможно, не вполне точный разбор письма Молотова можно найти лишь в речах на съезде П. А. Сатюкова и П. Н. Поспелова. Сам факт выступления Молотова против программы КПСС вызвал раздражение у Хрущева. Несомненно, это было одной из причин включения в его отчетный доклад специального раздела, посвященного критике «антипартийной группы» Молотова, Маленкова, Кагановича и других «фракционеров». Резкая критика Молотова содержалась и в речах других делегатов съезда. На этот раз о преступлениях Сталина, Молотова и прочих ближайших помощников вождя говорилось не в закрытом докладе, а в открытых выступлениях делегатов и докладчиков съезда. Многие из делегатов требовали исключить Молотова и его политических союзников из партии. И действительно, вскоре после окончания съезда Молотов был снят со всех своих постов. Первичная организация, в которой он состоял на учете, исключила его из партии.

В феврале 1962 года бюро Свердловского райкома партии Москвы исключило Молотова из рядов КПСС за антипартийную фракционную деятельность, активное участие в массовых репрессиях. Молотов направил письмо в МГК КПСС с просьбой оставить его в партии. На заседании бюро горкома тогдашний первый секретарь МГК П. Н. Демичев задал ему вопрос: «Мы спрашиваем вас как человека: почему вы, подписывая списки, безвинных людей направляли на расстрел?» Молотов ответил: «Я считаю это ошибкой»^[37].

Бывший советский премьер был отправлен на пенсию. Что касается городов и поселков, носящих имя Молотова, то им были возвращены прежние названия еще в 1957 году. В стране не осталось больше ни одного предприятия или учреждения «имени Молотова».

Вскоре после XXII съезда, как вспоминает А. И. Аджубей, Полина Семеновна Жемчужина добилась приема у Хрущева. «В ответ на ее просьбу восстановить мужа в партии Никита Сергеевич показал ей документ с резолюцией Молотова о расстреле жен Косиора, Постышева и других ответственных работников Украины, затем спросил, можно ли, по ее мнению, говорить о восстановлении Молотова в партии или надо привлекать к суду»^[38].

Молотов на пенсии

В 1961 году Молотов вернулся в Москву. После исключения из партии он лишился многих пока остававшихся у него привилегий. Однако часть из них была сохранена для жены Молотова. Вместе с ней и немногочисленной семьей Молотов жил или в своей квартире на улице Грановского, или на даче в Жуковке, дачном поселке для привилегированных лиц. Мало кто навещал его кроме родственников.

Однажды его посетила дочь Сталина Светлана Аллилуева. В книге «Только один год» Аллилуева писала:

«Я видела постаревшего, поблекшего Молотова-пенсионера в его небольшой квартире уже после того, как Хрущева сменил Косыгин. Молотов, по обыкновению, говорил мало, а только поддакивал. Раньше я всегда видела его поддакивающим отцу. Теперь он поддакивал жене. Она была полна энергии и боевого духа. Ее не исключили из партии, и она теперь ходила на партийные собрания на кондитерской фабрике, как в дни молодости. Они сидели за столом всей семьей, и Полина говорила мне: “Твой отец был гений. Он уничтожил в нашей стране пятую колонну, и, когда началась война, партия и народ были едины. Теперь больше нет революционного духа, везде оппортунизм. Посмотри, что делают итальянские коммунисты! Стыд! Всех запугали войной. Одна лишь надежда на Китай. Только там уцелел дух революции!” Молотов поддакивал и кивал головой. Их дочь и зять молчали, опустив глаза в тарелки. Это было другое поколение, и им было стыдно. Родители походили на ископаемых динозавров, окаменевших и сохранившихся в ледниках»^[39].

Эта беседа происходила в разгар «культурной революции» в Китае.

В 1963–1967 годах Молотов с женой часто выходили погулять по арбатским переулкам, при этом оживленно беседуя, нежно прижавшись друг к другу. Через несколько лет Полина Жемчужина умерла. Организацию похорон взяла на себя та фабрика, в которой она состояла на партийном учете. На этих похоронах были также представители райкома партии. На траурном митинге выступил и Молотов. Это было его первое и последнее публичное выступление после ухода на пенсию. Он говорил о том пути, который прошла покойная, и одновременно о той большой работе, которую проделали партия и советское государство в 30–40-е годы. Но Молотов, конечно же, умолчал об аресте и ссылке своей жены и о преступлениях прошлых лет.

Еще в середине 60-х годов Молотов начал писать мемуары. Он работал над ними не только дома, но регулярно приходил в профессорский зал Государственной библиотеки имени Ленина. Конечно, Академия наук уже давно исключила Сталина и Молотова из списка «почетных» академиков. Но за Молотовым было сохранено право посещать зал для профессоров и академиков. Этот же зал обычно посещают и иностранцы, которым приходится работать в Москве над своими дипломами или книгами. В 1968 году рядом с Молотовым занималась одна французская студентка. Заметив, что молодая женщина слишком часто и с любопытством смотрит на него, он, проходя мимо, положил на ее стол клочок бумаги, на котором было написано: «Молотов – правая рука Сталина в прежние времена».

Закончив первую часть своих мемуаров – о временах революции 1905 и 1917 годов, – Молотов позвонил писателю Борису Полевому, который был главным редактором журнала «Юность». Именно в этом журнале в 1967 году была опубликована первая часть мемуаров А. И. Микояна, также о временах революции. Но Борис Полевой явно не торопился принять предложение Молотова. Он попросил позвонить еще через несколько дней. Когда Молотов позвонил Полевому во второй раз, тот сухо ответил, что «Юность» не будет печатать его мемуаров и что он советует передать их в Институт марксизма-ленинизма. Неизвестно, последовал ли Молотов этому совету. Однако все, кто знал его, убеждены, что в своих мемуарах он не стал бы ни в чем раскаиваться и ничего пересматривать, а только искал бы любые доводы для оправдания своего прошлого.

В своей квартире Молотов жил с дочерью Светланой, историком по профессии. Ему не полагалось никакой охраны, и он мог свободно ходить и ездить по Москве и стране, куда ему заблагорассудится. Кроме библиотеки он часто посещал различные выставки и концерты. Но особенно часто Молотов ходил в театры. У него были и любимые постановки. Так, например, в Театре имени Вахтангова он несколько раз смотрел пьесу Корнейчука «Фронт», в которой по ходу действия боец говорил: «Я написал письмо Молотову».

В Театре на Таганке Молотов несколько раз побывал на пьесе «Десять дней, которые потрясли мир». В одной из сцен после 1964 года долгое время сохранялся замаскированный, но понятный тогда всем критический выпад против Хрущева, которого в конце 1964 года Пленум ЦК отправил на пенсию. Очень часто Молотов посещал небольшой кинотеатр в Жуковке, построенный для обитателей привилегированных дач. Там показывали фильмы западного производства, которые не выходили на массовый экран. Среди публики было немало «отставников», хорошо знавших Молотова, но относившихся к нему с видимым равнодушием.

Молотов почти не встречался ни с кем из общественных деятелей или журналистов. Но иногда он делал исключения. Так, например, он несколько раз виделся с писателем Юлианом Семеновым, которого познакомил с Молотовым в Кремлевской больнице хорошо известный советским людям старшего поколения писатель Лев Шейнин, автор весьма популярной в свое время книги «Записки следователя». Однако мало кто знал тогда, что Шейнин был не только следователем по уголовным делам, но и ближайшим помощником Вышинского по многим политическим делам. Именно Шейнин был одной из ведущих фигур при подготовке политических процессов 1935–1936 годов. Молотову это, конечно, было известно, и рекомендация Шейнина служила для него показателем «благонадежности». О своих встречах с Молотовым Юлиан Семенов рассказал впоследствии на страницах журнала «Нева»:

«…Именно он, Шейнин, и завел меня в большую палату государственного пенсионера СССР, бывшего члена партии Молотова и его жены, ветерана партии Жемчужиной. Разговор был светским; Молотов шутил, говоря, что, прочитав мою “Петровку, 38”, он начал с опаской гулять по улицам, расспрашивал, над чем я работаю, как начал писать… Когда я попросил о следующей встрече, он ответил согласием, написал свой телефон на улице Грановского, попросив при этом никому его более не передавать…

Позвонил я ему, однако, только через год… Первый раз я поднялся к нему на Грановского, когда Полины Семеновны не стало уже; мы сидели в маленьком кабинете Молотова, обстановка которого напоминала фильмы тридцатых годов: кресла, обтянутые серой парусиной, стол с зеленым сукном, маленький бюст Ленина, в гостиной – книги в скромных шкафах, китайский гобелен и портрет Энгельса в деревянной рамке.

Молотов рассказал ряд эпизодов, связанных с январем сорок пятого, когда Черчилль обратился к Сталину за помощью во время Арденнского наступления немцев, дал анализ раскладу политических структур в тот месяц, – как он ему представлялся…

Знал я тогда и то, что над Молотовым собрались тучи и накануне смерти Сталина, – жена арестована как “враг народа”, а сам он оттерт на третий план группой Маленкова – Берии. Поэтому меня потрясала та нескрываемая нежность, с которой он произносил имя Сталина; нежность была какой-то юношеской, восторженной, она даже несколько выпячивалась им, хотя Молотов, казалось, не был человеком позы.

– А как Сталин относился к Макиавелли? – спросил я, несколько опасаясь его реакции…

Молотов ответил сдержанно:

– Сталин понимал, как чужд самому духу нашего общества строй мыслей этого философа. Сталин говорил правду, а Макиавелли всегда искал путь, чтобы ложь сделать правдой…»^[40]