Robin Hobb

Fool’s Quest

© Robin Hobb 2015

© Н. Аллунан, перевод, 2019

© А. А. Кузнецова, перевод стихов, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2019

Издательство АЗБУКА®

* * *

Редьярду – по-прежнему самому дорогому спустя столько лет

Глава 1. Канун Зимнего праздника в Оленьем замке

Я в теплом и безопасном логове, с двумя другими волчатами. Оба они бодрее и сильнее меня. Я появился на свет последним, самый маленький щенок в помете. Глаза мои открылись позже, и к приключениям я склонен меньше, чем брат и сестра. Они уже не раз увязывались за нашей матерью к выходу из логова, скрытому под нависающим речным берегом. Рычанием и шлепками она всегда заставляла их отступить. На охоту она ходит одна, оставляя нас в логове. Обычно волчице-матери помогает один из молодых самцов. Но наша мать – последняя из стаи, поэтому охотится в одиночку, а мы должны оставаться в логове.

И вот наступает день, когда она встает, стряхнув нас, хотя мы еще не насытились ее молоком. Она уходит на охоту, едва на вечернем небе появляются первые звезды. Вскоре до нас доносится ее короткое поскуливание. И больше ничего.

Моего брата, самого крупного в помете, переполняют одновременно страх и любопытство. Брат громко плачет – зовет мать-волчицу. Она не отвечает. Тогда он осторожно подбирается к выходу, сестра крадется за ним. Но мгновение спустя они в страхе бросаются обратно и сжимаются в комочек рядом со мной. Снаружи, от устья нашей норы, доносятся запахи, и эти запахи нам не нравятся. Пахнет кровью и незнакомыми нам существами. Мы жмемся, поскуливая, а запах крови становится сильнее. Все, что мы можем, – забиться в самую глубину норы. Это мы и делаем.

Мы слышим шум. Кто-то раскапывает вход в логово и делает это не лапами. Словно огромный зуб вгрызается в землю: вонзается в нее, как в плоть, и тянет, вонзается и тянет. Мы еще сильнее забиваемся в угол, шерсть на загривке брата становится дыбом. Звуки говорят нам, что чужак снаружи не один. Запах крови сгущается и смешивается с запахом матери. Шум от раскопок не утихает.

Потом до нас долетает новый запах. Спустя годы я стану его узнавать, но во сне еще не знаю, что это дым. Это просто неизвестный и непонятный нам запах, который толчками врывается в логово. Мы громко воем – дым жжет нам глаза и легкие. В логове становится очень жарко и нечем дышать. Наконец мой брат, крадучись, выбирается из норы. Мы слышим его отчаянный вой, он длится и длится, а потом доносится резкий запах мочи. Сестра съеживается возле меня, стараясь стать совсем маленькой, и замирает. Вскоре она перестает прятаться и дышать. Она мертва.

Я прижимаюсь к земле, накрыв лапами нос. Дым слепит глаза. Звуки рытья продолжаются, и вдруг кто-то хватает меня. Я визжу и пытаюсь вырваться, но чужак выволакивает меня из логова за переднюю лапу.

Окровавленная туша и шкура матери-волчицы валяются чуть в стороне от норы. Брат испуганно жмется в клетке, поставленной в задней части двухколесной повозки. Меня швыряют к нему и вытаскивают на свет тело сестры. Чужаки злятся, что она умерла, и пинают ее ногами, как будто их злость может заставить почувствовать боль. Ворча, что уже холодно и скоро стемнеет, они свежуют ее и бросают маленькую шкурку моей сестры к шкуре матери. Потом двое людей садятся в повозку и подхлестывают мула, рассуждая, сколько смогут выручить за волчат на рынке, где торгуют бойцовыми псами. Шкуры матери и сестры лежат рядом и пахнут смертью.

Это было только началом бесконечных мучений. Кормили нас не каждый день. Никто не заботился укрыть нас от дождя. Мы жались друг к другу в поисках тепла, это был единственный способ хоть немного согреться. Потом брат, отощавший из-за глистов, умер в яме, куда его бросили, чтобы раззадорить бойцовых собак. И вот я один. Меня кормят требухой и объедками или не кормят вовсе. Подушечки лап покрываются язвами от хождения по клетке, когти ломаются, мышцы ноют от тесноты. Люди бьют меня и тычут палкой, дразня, чтобы я бросался на прутья клетки, которые мне не по зубам. Они обсуждают, что хорошо бы продать меня для собачьих боев. Я слышу слова, но не понимаю их.

На самом деле я понимал. Резкий спазм вырвал меня из сна, и в первое мгновение все вокруг показалось чужим и неправильным. Я лежал, свернувшись клубком, и весь дрожал. От шерсти ничего не осталось, только голая кожа. Лапы сгибались неправильно, что-то мешало мне ими пошевелить. Все чувства приглушены, словно меня засунули в мешок. Все вокруг пропитано запахами ненавистных существ. Я оскалился, зарычал и стал вырываться из пут.

Даже когда я упал на пол, уронив с кровати одеяло, и тело напомнило мне, что я и есть одно из этих самых ненавистных мне человеческих существ, я все еще ничего не понимал. Я в недоумении огляделся по сторонам. Похоже, было утро, но пол, на котором я очутился, ничуть не походил на гладкие половицы моей спальни. Эта комната вообще не пахла моим жилищем. Я медленно встал, дожидаясь, пока глаза приспособятся к темноте. Напрягая зрение, я смог разглядеть множество маленьких красных глаз и только потом понял, что вижу тлеющие угли. В очаге.

Когда я ощупью пересек комнату, все встало на свои места. Стоило мне разворошить угли и подбросить немного хвороста, как из темноты проступило старое жилище Чейда в Оленьем замке. Так и не опомнившись до конца, я отыскал новые свечи и зажег их. Трепещущий свет омыл стены, комната будто очнулась ото сна. Я огляделся по сторонам, дожидаясь, пока проснется и память. Видимо, решил я, ночь уже миновала и за толстыми стенами без окон разгорелся день. Вдруг на меня волной обрушились воспоминания о страшных событиях накануне. Как я чуть не убил Шута и бросил свою дочь на попечение людей, которым не вполне доверяю; как потом позаимствовал слишком много Силы у Риддла и едва не прикончил и его тоже, пока доставлял Шута в Олений замок. Эта волна воспоминаний столкнулась с другой, более старой и могучей, – обо всех тех вечерах и ночах, которые я провел в этой комнате, изучая науки, необходимые, чтобы стать убийцей на службе короля. Когда хворост в камине наконец разгорелся, мне показалось, что я проделал долгий путь, чтобы вернуться к себе. Страшный сон волка о том, как его пленили, поблек в памяти. Ночной Волк, мой друг, мой брат, давно покинул этот мир. Эхо его продолжало жить в моей памяти, в моем сердце, в моем разуме, но он не прикроет мне спину в предстоящей драке. Я остался один.

Нет, не один – у меня есть Шут. Мой друг вернулся. Больной, израненный и, возможно, отчасти потерявший рассудок, но он снова рядом. Подняв свечу повыше, я подошел к кровати.

Шут по-прежнему крепко спал. Выглядел он ужасно. Следы пыток запечатлелись на его иссеченном шрамами лице. От перенесенных лишений и голода кожа покрылась струпьями, волосы сделались сухими и жидкими, как мятая солома. И все же он выглядел намного лучше, чем когда мы встретились после долгой разлуки. Он согрелся, вымылся и насытился. Даже по его дыханию я чувствовал, что сил у него прибавилось. Хотел бы я сказать, что это была моя заслуга, но нет. Не ведая, что творю, я похитил здоровье у Риддла и передал его своему другу, когда мы совершали переход через камни Силы. Это было нечестно по отношению к Риддлу, пусть я ограбил его и не нарочно, однако звук ровного дыхания Шута бальзамом лился на мою душу. Ночью у него хватило сил, чтобы поговорить со мной, вымыться и поесть. Он даже мог немного ходить. Это было гораздо больше, чем я ожидал от нищего калеки, каким встретил его.

Но нельзя обрести настоящее здоровье, позаимствовав его у другого. Мне пришлось спешно прибегнуть к исцелению Силой, и это истощило скудные запасы сил самого Шута. А на похищенном у Риддла Шут долго не продержится. Оставалось надеяться, что теперь, отдохнув и поев, он начнет понемногу восстанавливаться. Глядя, как он спит, я отважился подумать, что Шут все же выживет. Мягко ступая, я подобрал с пола покрывала, которые стащил в своем полусонном рывке, и старательно укутал его.

Он так изменился… Когда-то Шут почитал красоту в любом проявлении. С каким тщанием и вкусом выбирал он наряды, обстановку для своих комнат, занавески на окна и балдахин на кровать – даже шнурок, которым подвязывал безупречно ухоженные волосы. Но того человека больше не было. Шут вернулся пугалом в лохмотьях. Его лицо так исхудало, что сквозь кожу проступили кости. Измученный, ослепший, покрытый шрамами, Шут так изменился от перенесенных ужасов и страданий, что я едва узнавал его. Гибкий и ловкий паяц исчез без следа. Перестал существовать и элегантный лорд Голден с его утонченными манерами. Полумертвая развалина – вот все, что осталось от моего друга.

Веки его слепых глаз были опущены. Рот чуть приоткрыт. Он сопел во сне.

– Шут! – Я осторожно потряс его за плечо.

Он не шелохнулся, только дыхание чуть сбилось с ритма. Потом Шут глубоко вздохнул, словно отмахнулся от боли и страха, и снова задышал ровно, вернувшись в глубокий сон.

Он сбежал из плена, где его пытали, и долго шел ко мне, преодолевая боль и лишения. Он был тяжело болен и боялся, что его преследуют убийцы. Как ему вообще удалось проделать столь долгий путь в таком состоянии – слепым, с переломанными костями? Но он пришел ко мне – ради единственной цели. Ночью, прежде чем забыться наконец глубоким сном, он попросил меня снова стать убийцей – ради него. Он хотел, чтобы я отправился с ним в Клеррес, в школу, где он когда-то учился и откуда теперь сбежал. Чтобы я пошел с ним и расправился с теми, кто пытал его. Шут просил меня как о великом одолжении вспомнить науку убийства и уничтожить их всех.

Мне казалось, эта часть моей жизни навсегда осталась в прошлом. Я сделался другим человеком – уважаемым помещиком, распорядителем в имении старшей дочери, отцом маленькой девочки. Я больше не профессиональный убийца. Все это позади. Вот уже много лет, как я перестал быть поджарым и стремительным убийцей с железными мускулами и каменным сердцем. Не только Шут, но и я очень изменился.

Я по-прежнему ясно помнил насмешливую улыбку Шута и его быстрые озорные взгляды, от которых разом и таяло сердце, и вскипало раздражение. Теперь его трудно было узнать, однако я верил, что знаю о нем самое главное, пусть и не знаю самого простого – например, где он родился и кто были его родители. Мы знакомы с ранних лет. Я невесело усмехнулся при этой мысли: с ранних лет, не с детства. Детства ни у меня, ни у него, считай, не было. И все же мы много лет остаемся близкими друзьями, а это что-нибудь да значит. Мне довелось убедиться, что Шут не предает друзей и готов ради них на многие жертвы. Я видел его в минуты глубочайшего отчаяния, видел парализованного ужасом. Сломленного телесными страданиями и пьяного до слез. Больше того, я видел его мертвым, я даже был им, когда он был мертв, я заставил его тело вернуться к жизни и призвал его дух вернуться в тело.

В общем, я знал его. Как облупленного.

Или думал, что знаю.

Я глубоко вздохнул, но на сердце по-прежнему лежал камень. Зачем я обманываю себя, словно ребенок, который боится взглянуть во мрак, ужасаясь того, что там может скрываться? Пора посмотреть правде в глаза. Я знал Шута как облупленного. И знал, что он пойдет на все, чтобы повернуть судьбу мира в наилучшую сторону. Из-за него я когда-то чуть не погиб, он предвидел, что мне придется вытерпеть боль, лишения и утраты. Он и сам сдался на пытки и мучительную, неизбежную, как он верил, смерть. И все ради того, чтобы видение будущего, явленное ему, стало реальностью.

Поэтому, если бы Шут решил, что ради великой цели надо кого-то убить, и если бы ему самому это было не по силам, он пришел бы с просьбой ко мне. И присовокупил бы к ней слова, бьющие прямо в сердце: «Ради меня».

Я отвернулся от него. Да. Он бы попросил меня, хотя меньше всего на свете мне хотелось возвращаться к старому ремеслу. А я бы согласился. Потому что при одном взгляде на Шута, больного и искалеченного, в моей душе вздымался гнев. Никто, никто на всем белом свете не должен оставаться в живых после того, как причинил столько боли и увечий. Ни одно существо, до такой степени бессердечное, чтобы расчетливо пытать и калечить, не имеет права жить. Те, кто это сделал, – чудовища. Пусть они с виду и люди, их деяния доказывают обратное. Их необходимо убить. И сделать это должен я.

Я сам хотел этого. Чем дольше я смотрел на Шута, тем больше мне хотелось пойти и убить – убить не тайно и аккуратно, а напоказ и кроваво. Я хотел, чтобы те, кто это сделал, успели понять, что скоро умрут – и за что именно умрут. Чтобы они пожалели о содеянном.

Но я не мог этого сделать. И сердце мое обливалось кровью.

Мне придется отказаться. Несмотря на всю любовь к Шуту, на узы нашей дружбы, на весь мой гнев и ярость. Потому что в первую очередь я нужен Би. Она нуждается в моей любви и защите. Я и так отчасти поступился отцовскими обязанностями, поручив дочь заботам чужих людей, пока спасаю друга. Би, моя маленькая девочка, – все, что осталось мне после смерти жены, Молли. И последняя оставленная мне судьбой возможность проявить себя хорошим отцом, хотя пока что у меня не очень получается. Много лет назад я не стал настоящим отцом своей старшей дочери, Неттл. Я решил, что она не моя, и ушел, предоставив ей расти без меня. И вот теперь Неттл сомневается, что я способен заботиться о Би. Она уже не раз говорила о том, чтобы забрать Би в Олений замок, где Неттл сможет обеспечить ей уход и воспитание.

Этого я допустить не мог. Би слишком маленькая и странная, чтобы выжить в мире придворных интриг. Я решил оставить ее у себя, в Ивовом Лесу, тихом и безопасном поместье. Там, вдали от городов, она сможет быть собой – чудесной и странной крохой, которая очень медленно растет. Пусть я и покинул ее, чтобы спасти Шута, но это больше не повторится, я скоро вернусь к ней. Может быть, утешал я себя, Шут в ближайшие дни поправится достаточно, чтобы отправиться со мной. Я заберу его в Ивовый Лес, и там, в тишине и покое, он сможет отдохнуть и исцелиться. Сейчас он слишком плох, чтобы возвращаться в Клеррес, не говоря уже о том, чтобы помочь мне убить тех, кто искалечил его. Месть подождет, а детство ждать не может. Стать убийцей ради Шута я всегда успею, а отцом для Би я должен быть сейчас. Поэтому самое большее, чем я могу помочь ему, – предоставить возможность поправить здоровье. Да. Первым делом ему нужно окрепнуть, а мне – позаботиться о дочери.

Я немного побродил, бесшумно ступая, по комнате. Когда-то я был счастлив тут, в тайном логове убийцы. Однако на смену стариковскому беспорядку пришла вдумчивая аккуратность леди Розмари, заполучившей логово в свое распоряжение. Комнаты стали чище и опрятнее, но мне почему-то не хватало груд свитков и снадобий, валявшихся повсюду во времена Чейда, его начатых и брошенных на полдороге задумок. Теперь на полках, где некогда можно было найти что угодно, от змеиного скелета до окаменевшего обломка кости, ровными рядами стояли закупоренные склянки.

На каждом флакончике был ярлык, подписанный красивым дамским почерком. Каррим, эльфийская кора, валериана, волчий аконит, мята, медвежий жир, сумах, наперстянка, циндин и тилтский дым. На одном горшочке стояла пометка «Эльфийская кора с Внешних островов», должно быть, чтобы не спутать ее с корой из Герцогств, имеющей более мягкое действие. В стеклянном сосуде была какая-то темно-красная жидкость, которая закручивалась водоворотами от малейшего прикосновения. В красной жиже мелькали серебряные нити – не смешивались с ней, но и не всплывали на поверхность, как жир на воде. Мне никогда не доводилось видеть ничего подобного. Ярлычка на флаконе не было, и я осторожно поставил его на место, в специальную деревянную стойку, предохранявшую от падения. Некоторые вещи лучше лишний раз не трогать. Я понятия не имел, что такое карудж-корень и кровохлёст, но рядом с каждым из этих названий был красными чернилами пририсован череп.

На полке ниже были ступки с пестиками, чтобы толочь, ножи, чтобы крошить, сита, чтобы просеивать, и несколько маленьких, но тяжелых котелков, чтобы вытапливать. В подставке аккуратно стояли покрытые пятнами от опытов ложки. Еще ниже красовался ряд глиняных горшочков, назначение которых я сперва не понял. Маленькие, размером с кулак, с плотно пригнанными крышками, они были покрыты коричневой глазурью и крепко запечатаны варом. Зато в каждом было отверстие в середине крышки, откуда торчал навощенный льняной шнур. Я из любопытства взвесил один такой горшочек в руке и только тут понял, что это. Чейд говорил, что ему удалось продвинуться в опытах со взрывчатым порошком. Выходит, я держу в руках его новейшее изобретение для убийства. Я осторожно поставил горшочек на место. Орудия моего старого ремесла стояли передо мной ровными рядами, будто солдаты, ожидающие приказа к атаке. Я вздохнул, однако без всякого сожаления, и отвернулся от полок. Шут по-прежнему спал.

Я сложил на поднос тарелки, оставшиеся после ночного ужина, и немного прибрался в комнате. Только с ванной, полной грязной и остывшей воды, и вонючими лохмотьями Шута я ничего не смог поделать. Я даже не решился сжечь его тряпки в очаге, испугавшись зловонного дыма, который наверняка пошел бы от них. Я не чувствовал отвращения, лишь жалость. Моя собственная одежда была заскорузлой от крови убитой собаки и Шута. Ничего, подумал я, на темной ткани это не очень заметно. Потом подумал получше и заглянул в старый платяной шкаф, украшенный резьбой, издавна стоявший у кровати. Когда-то в нем хранились исключительно рабочие халаты Чейда – непременно из неброской серой шерсти, все в пятнах и прожженных дырах после многочисленных опытов. Сейчас халатов там висело всего два, оба синие и слишком тесные для меня. Кроме того, я с удивлением обнаружил в шкафу две женские ночных сорочки, два простых платья и пару черных рейтуз, которые были бы до смешного коротки мне. Ну конечно! Вещи леди Розмари. Для меня тут ничего нет.

На сердце у меня было тревожно, когда я тихо выскользнул из комнаты, однако мне нужно было кое-что сделать. Наверное, кто-то скоро придет прибрать комнату и принести свежей еды, и мне не хотелось оставлять спящего и беззащитного Шута на милость незнакомцев. Но я уже понял, что напрасно не доверял Чейду. Прошлым вечером он позаботился о нас, несмотря на свои неотложные дела.

Шесть Герцогств хотели начать с Горным Королевством переговоры о слиянии и пригласили влиятельных людей оттуда погостить в Оленьем замке всю праздничную неделю. Но даже в разгар торжества не только Чейд, но и король Дьютифул, и его мать Кетриккен улучили минуту, чтобы, покинув гостей, поприветствовать нас с Шутом, а Чейд вдобавок еще и позаботился, чтобы в эту комнату доставили все необходимое. Судьба моего друга небезразлична Чейду. Не знаю, кого он пришлет, но это определенно будет надежный человек.

Чейд. Я глубоко вздохнул и потянулся к нему Силой. Наши разумы легко соприкоснулись.

Чейд? Шут спит, а мне нужно кое-что сделать, и я не хотел бы…

Да-да, конечно. Не сейчас, Фитц. Мы обсуждаем ситуацию с Кельсингрой. Если они не желают призвать своих драконов к порядку, возможно, нам придется создать союз, чтобы как-то противостоять этим чудовищам. Я позаботился, чтобы у тебя и твоего гостя всего хватало. На синей полке есть немного денег, если тебе нужно. Но сейчас мне надо сосредоточиться на делах. Представители Удачного подозревают, что Кельсингра пытается сговориться с герцогиней Калсиды!

Ох, прости.

Я отпрянул, внезапно почувствовав себя ребенком, который отвлекает взрослых от обсуждения важных дел. Драконы. Союз против драконов. И с кем? С Удачным? А что можно поделать с драконами, кроме как выделять им мясо, чтобы притупить аппетит? Может, дальновиднее было бы поддерживать дружеские отношения с этими высокомерными хищниками, чем бросать им вызов? Мне вдруг стало обидно, что моего мнения не спросили. Хотя с какой стати меня стали бы спрашивать?