– Ну, с Новым годом!

Юлий Аполлинариевич взбил ложечкой пепел в шампанском, залпом осушил бокал и промокнул усы салфеткой. «Вы прямо гусар, – улыбнулась Люсьенда, сидевшая напротив. – Что, интересно, вы загадали?»

Сама она пила игристое маленькими глотками, наслаждаясь каждой каплей. Раз уж ей скучать здесь еще целый час, пусть он будет наполнен гастрономическими шедеврами. Шампанское и оливье. Много оливье. Новый год же. Потом, правда, без фестала не обойтись.

Ну и ладно. Люсьенда пожала плечами и налегла на салат. Шестеро ее сотрапезников сосредоточенно жевали, пощелкивая вставными челюстями. Над их головами трепыхались от легкого сквозняка воздушные шары. Красными няня Зоя украсила любимый постер Люсьенды. Мультяшный человечек с камнем на шее бросался с моста в глубокую реку. По воде плыли слова: «Живи секундой!» Люсьенда считала автора постера всевидцем. Лишь всевидец мог оценить значимость для обитателей дома престарелых каждого проживаемого ими мгновения.

Доев свою порцию, Люсьенда покосилась на пустую вазочку Михалыча, соседа справа, отлучившегося в туалет, потом обвела глазами стол. К оливье не притронулся только Вольдемар. Потряхивая длинными волосами, он вертел в руках хрустальный шар, с которым никогда не расставался. Вольдемар называл себя практикующим медиумом и держался так, чтобы никто не сомневался в его способности коннектиться с высшими силами. Поймав взгляд Люсьенды, он протянул ей свою плошку. «Ах, Вольдемар! – воскликнула Маргарита Аркадьевна, взмахивая кружевным платочком. – Вы должны съесть его сами. Это святая, святая традиция». – «Ешьте, ешьте! Сами, сами! – внезапно возбудилась Розочка, соседка Люсьенды слева. – Ей нельзя, нельзя! – Она погрозила Люсьенде пальцем. – Заворот кишок!»

«Щас, – хмыкнула Люсьенда, пододвигая к себе оливье, – так сразу и заворот. А вот фигушки».

Чтобы вкусняшка досталась всем поровну, повара разложили ее в индивидуальные керамические салатницы. На вазочке практикующего медиума был изображен синий зайчик. Это если приглядеться. А если без очков, то вообще не поймешь кто. Люсьенда подмигнула зайчику, нацелилась вилкой на венчающий оливье листик петрушки, и тут Юлий Аполлинариевич побагровел, обхватил шею обеими руками, будто намерился самозадушиться, издал звук «Кхррр!» и сполз со стула на пол.

Вот тебе на. Люсьенда прижала ладонь ко рту. Скука, похоже, откладывалась.

Все замерли, будто их выключили из розетки. Воцарилась такая тишина, что стало слышно, как рыбы шевелят губами в аквариуме. Первым опомнился бывший учитель ОБЖ Петр Васильевич. Опустившись на колени, он вдавил пальцы в шею Юлия Аполлинариевича, задержал на минуту и покачал головой. «Он умер?!» – взвизгнула Маргарита Аркадьевна. Следом раздался крик Розочки: «Упала! Упала!»

Раз Марго упала в обморок, жизнь продолжается, подумала Люсьенда. Обитатели дома престарелых были крепкими орешками; их стоицизму позавидовал бы сам Сенека. Они называли смерть переездом в облачное хранилище и – точно по учению древнего римлянина – радовались каждому дню, выжимая из него максимум. Потеря одного из седла их не выбивала, и после краткой паузы яблочко-песню допевали до конца.

Вот и сейчас Маргарита Аркадьевна, Марго, не упустила возможности упасть в обморок. Она проделывала такое с постоянством рассвета над Анапой и не потому, что у нее кружилась голова. Мужчины, само собой, с ажитацией не задерживались. К примеру, вернувшийся из туалета бывший водитель фуры Михалыч бросился сначала к даме. «Он отравлен, отравлен, – шептала дама, приходя в себя. – Среди нас убийца!» – «Не мелите чепухи, – взвился Петр Васильевич. – Какой убийца! Сердце подвело».

На шум в столовой прибежала няня Зоя. «Третий за неделю, – запричитала она, всплескивая руками. – Что же делать-то, господи? Нет же никого. Новый год же».

Вообще-то это было не так. Во-первых, в спальном корпусе находились еще тридцать два постояльца дома престарелых. Те, кто за свою жизнь столько раз пил шампанское под бой новогодних курантов, что теперь предпочитал ночному возлиянию крепкий сон. А во-вторых – Люсьенда знала это точно – кроме няни Зои, в заведении сегодня дежурили медсестра Ирина и охранник Константин. Только вот – Люсьенда знала и это – между Ириночкой и Костяном полыхала такая страсть, что взывать сейчас к их помощи было делом бесперспективным.

– Я звоню в полицию, – сообщил Вольдемар, стуча пальцем по экрану смартфона. – Они разберутся, что произошло.

– Вы в окна выглядывали? – ядовито поинтересовался Петр Васильевич. – Кто в такую метель до нашей глухомани доберется? Впрочем, звоните, не сообщать нельзя.

Люсьенда с интересом смотрела, как на щеках мага меняются оттенки красного: от нежного персика до раздавленного помидора. Судя по оттенкам, разговор с полицией позитивом не блистал. «Что, что сказали? – спросила Розочка, когда Вольдемар, фыркнув, бросил трубку на стол. – Приедут? Приедут?» – «Как же, дождешься их. – Маг щедро плеснул в бокал коньяку и сквозь жидкость уставился на шар. – Будут утром. Говорят, смерть в доме престарелых – не ЧП».

За Вольдемаром к коньяку потянулись остальные. Няне Зое тоже налили. Выпили не чокаясь. Потом выпили еще. Промокнув губы воротником белого халата, няня Зоя наклонилась к лежащему на полу телу. «Не похож он на мертвяка, – сказала она и перекрестилась. – Лежит прям как живой. Негоже его тут оставлять».

– Можно вынести его на улицу. Для сохранности, – хохотнул Михалыч.

– Его заметет так, что утром не найдем, – возразил Петр Васильевич. – Положим в медкабинете на каталку. До полиции долежит.

– Там жара, как в сауне, – напомнил Вольдемар. – Не долежит.

– Ах! – залилась слезами Маргарита Аркадьевна.

– Марго, вам плохо? – вскричал учитель ОБЖ.

– Не долежит, не долежит, – подтвердила Розочка.

Цирк зажигает огни, мрачно думала Люсьенда, очищая мандарин. Погибший на батуте акробат еще долго радовал зрителей.

Мандарин как ни в чем не бывало пах праздником. Люсьенда уткнулась в него носом и зажмурилась, чтобы подумать не отвлекаясь. С учителем ОБЖ давно все было понятно. Восемь месяцев он каждый вечер проигрывал Марго в домино, лишь бы побыть с ней наедине, и отчаянно ревновал ко всем мужчинам. Вопросы вызывало другое. Почему Вольдемар весь день злобно дырявит Розочку взглядом? Почему Розочка то и дело проверяет молнию на кармане? Почему Михалыч, возвращаясь в очередной раз из туалета, имеет недоумевающий вид?