Всё хочу я увидеть…

«Все хочу я увидеть…»

 
Все хочу я увидеть.
Хочу испытать,
            Все, кроме смерти,
И услышать все шепоты мира
и все его грохоты.
Но даже и то, что небесный Госплан
            отпустил мне по смете,
я честно приму.
И вместе с друзьями
потрачу до крохотки…
Все желания могут исполниться,
            кроме самого яркого —
колеса машины времени
            ржавеют – несмазаны…
А мне б
откусить
от того матросского яблочка!
А мне бы
почуять
рукопожатье товарища маузера!..
Это вовсе не кровь,
            это время в жилах играет.
             Пусть потом разберутся,
                    кто гений,
                           кто трус,
                              кто воин.
             Ведь не тогда человек умирает,
                    когда умирает,
А тогда, когда говорит:
«Я собой доволен…»
Я собой доволен…
             И можно готовить деньги,
заказывать место на кладбище
и траурный выезд…
 
 
А в соседнем сквере
             кудахчут хорошо одетые дети.
И не знают еще,
что им досталась эпоха —
             на вырост!
Мы об этом тоже не знали.
Мы не верили, что состаримся.
И что однажды
             на сердце у каждого
истина выжжется:
никогда не бывает Счастье
конечной станцией!..
…Потому-то и кружится этот мир.
Потому он
             и движется.
 

Начало

 
Я родился —
нескладным и длинным —
в одну из влажных ночей.
Грибные июньские ливни
звенели,
как связки ключей.
Приоткрыли огромный мир они,
зайчиками прошлись по стене.
 
 
«Ребенок
удивительно смирный…» —
врач сказал обо мне.
…А соседка достала карты,
и они сообщили,
что
буду я не слишком богатым,
но очень спокойным зато.
Не пойду ни в какие бури,
неудачи
смогу обойти
и что дальних дорог
не будет
на моем пути.
Что судьбою,
мне богом данной
(на ладони вся жизнь моя!),
познакомлюсь
с бубновой дамой,
такой же смирной,
как я…
Было дождливо и рано.
Жить сто лет
кукушка звала.
Но глупые карты
врали!
А за ними соседка
врала!
Наврала она про дорогу.
Наврала она про покой…
Карты врали!..
И слава богу,
слава людям,
что я не такой!
Что по жилам бунтует сила,
недовольство собой храня.
Слава жизни!
Большое спасибо
ей
за то, что мяла меня!
Наделила мечтой богатой,
опалила ветром сквозным,
не поверила
бабьим картам,
а поверила
ливням грибным.
 

Утро

Владимиру Соколову

 
Есть граница между ночью и утром,
между тьмою
             и зыбким рассветом,
между призрачной тишью
и мудрым
ветром…
 
 
Вот осиновый лист трясется,
до прожилок за ночь промокнув.
Ждет,
             когда появится солнце…
В доме стали заметней окна.
Спит,
             раскинув улицы,
                    город,
все в нем —
             от проводов антенных
до замков,
             до афиш на стенах, —
все полно ожиданием:
скоро,
скоро!
             скоро!! —
вы слышите? —
             скоро
птицы грянут звонким обвалом,
растворятся,
сгинут туманы…
Темнота заползает
             в подвалы,
в подворотни,
             в пустые карманы,
наклоняется над часами,
смотрит выцветшими глазами
(ей уже не поможет это), —
и она говорит голосами
тех,
             кто не переносит
                    света.
Говорит спокойно вначале,
а потом клокоча от гнева:
– Люди!
Что ж это
Ведь при мне вы
тоже кое-что
различали.
Шли,
             с моею правдой не ссорясь,
хоть и медленно,
             да осторожно…
Я темней становилась нарочно,
чтобы вас не мучила совесть,
чтобы вы не видели грязи,
чтобы вы себя
             не корили…
Разве было плохо вам?
Разве
вы об этом тогда
говорили?
Разве вы тогда понимали
в беспокойных красках рассвета?
Вы за солнце
             луну принимали.
Разве я
             виновата в этом?
 
 
Ночь, молчи!
Все равно не перекричать
разрастающейся в полнеба зари.
Замолчи!
Будет утро тебе отвечать.
Будет утро с тобой говорить.
 
 
Ты себя оставь
             для своих льстецов,
а с такими советами к нам
             не лезь —
человек погибает в конце концов,
если он скрывает
             свою болезнь.
…Мы хотим оглядеться
             и вспомнить теперь
тех,
кто песен своих не допел до утра…
Говоришь,
             что грязь не видна при тебе?
Мы хотим ее видеть!
Ты слышишь?
Пора
знать,
             в каких притаилась она углах,
в искаженные лица врагов взглянуть,
чтобы руки скрутить им!
Чтоб шеи свернуть!
 
 
…Зазвенели будильники на столах.
А за ними
             нехотя, как всегда,
коридор наполняется скрипом дверей,
в трубах
             с клекотом гулким проснулась вода.
 
 
С добрым утром!
Ты спишь еще?
Встань скорей!
Ты сегодня веселое платье надень.
Встань!
Я птицам петь для тебя велю,
Начинается день.
Начинается
             день!
Я люблю это время.
Я
жизнь люблю!
 

«Вернуться б к той черте…»

 
Вернуться б к той черте,
         где я был мной.
Где прилипает к пальцам
хлеб ржаной.
И снег идет.
И улица темна.
И слово «мама» —
         реже, чем «война»
Желания мои скупы.
Строги.
Вся биография —
         на две строки.
И в каждой строчке
холод ледяной…
Вернуться б к той черте,
где я был мной.
Вернуться бы,
вернуться б к той черте,
где плачу я в полночной духоте,
где очень близко
губы и глаза,
где обмануть нельзя,
смолчать нельзя.
Измены —
даже мысленно —
страшны.
А звездам в небе
тесно от луны.
Все небо переполнено луной…
Вернуться б к той черте,
где я был мной.
Не возвращаться б
к той черте,
когда
становится всесильной немота.
Ты бьешься об нее.
Кричишь,
хрипя.
Но остается крик внутри тебя.
А ты в поту.
Ты память
ворошишь.
Как безъязыкий колокол, дрожишь.
Никто не слышит крика твоего…
Я знаю страх.
Не будем
про него.
Вернуться б к той черте,
где я был мной.
Где все впервые:
светлый дождь грибной,
который по кустарнику бежит.
И жить легко.
И очень надо
жить!
 

Сын Веры

 
Я —
     сын Веры…
Я давно не писал тебе писем,
     Вера Павловна.
Унесли меня ветры,
напевали мне ветры
     то нахально,
     то грозно,
     то жалобно.
Я – сын Веры.
О, как помогла ты мне, мама!
Мама Вера…
Ты меня на вокзалах пустых обнимала,
мама Вера.
Я —
    сын Веры.
Непутевого сына
    ждала обратно
мама Вера…
И просила в письмах
    писать только правду
мама Вера…
Я —
сын Веры!
Веры не в бога,
    не в ангелов, не в загробные штуки!
Я —
    сын веры в солнце,
которое хлещет
    сквозь рваные тучи!
Я —
    сын веры в труд человека.
В цветы на земле обгорелой.
Я —
    сын веры!
Веры в молчанье
    под пыткой!
И в песню перед расстрелом!
Я —
    сын веры в земную любовь,
ослепительную, как чудо.
Я —
    сын веры в Завтра —
такое, какое хочу я!
И в людей,
как дорога, широких!
Откровенных.
    Стоящих…
Я —
    сын Веры,
презираю хлюпиков!
Ненавижу плаксивых и стонущих!..
Я пишу тебе правду,
    мама Вера.
Пишу только правду…
Дел – по горло!
Прости,
я не скоро
    вернусь обратно.
 

Да, мальчики!

 
Мы – виноваты.
Виноваты очень:
Не мы
        с десантом
            падали во мглу.
И в ту —
        войной затоптанную —
            осень
мы были не на фронте,
        а в тылу.
На стук ночной
        не вздрагивали боязно.
Не видели
        ни плена,
            ни тюрьмы!
Мы виноваты,
что родились поздно.
Прощенья просим:
виноваты мы.
Но вот уже
        и наши судьбы
            начаты.
Шаг первый сделан —
        сказаны слова.
Мы начаты —
        то накрепко,
            то начерно.
Как песни,
        как апрельская трава…
Мы входим в жизнь.
Мы презираем блеянье.
И вдруг я слышу разговор о том,
что вот, мол, подрастает поколение.
Некстати… непонятное…
        Не то…
И некто —
        суетливо и запальчиво, —
непостижимо злобой
увлечен,
уже кричит,
        в лицо нам
            тыча пальцем:
«Нет, мальчики!»
Позвольте,
        он – о чем?
О чем?
Нам снисхождения не надо!
О чем?
И я оглядываю их:
строителей,
поэтов,
космонавтов —
великолепных мальчиков моих.
Не нам брюзжать,
Не нам копить обиды:
И все ж таки
       во имя
            всей земли:
«Да, мальчики!»
Которые с орбиты
       космической
в герои
       снизошли!
Да, мальчики,
веселые искатели,
отбившиеся
от холодных рук:
Я говорю об этом
       не напрасно
и повторять готов
       на все лады:
Да, мальчики в сухих морозах Братска!
Да, мальчики, в совхозах Кулунды!
Да,
       дерзновенно
             умные
                  очкарики —
грядущее
       неслыханных наук!
Да, мальчики,
в учениях тяжелых,
       окованные
             строгостью
                   брони.
Пижоны?
Ладно.
Дело
не в пижонах.
И наше поколенье —
      не они.
Пусть голосят
      о непослушных детях
в клубящемся
      искусственном дыму
лихие спекулянты
      на идеях,
             не научившиеся
                    ничему.
А нам смешны
пророки
неуклюжие.
Ведь им ответить сможем мы сполна.
В любом из нас клокочет революция
Единственная.
Верная.
Одна.
Да, мальчики!
Со мною рядом встаньте
      над немощью
             придуманной
                    возни.
Да, мальчики!
Работайте, мечтайте.
И ошибайтесь, —
Дьявол вас возьми!
Да, мальчики,
      выходим в путь негладкий!
Боритесь
      с ложью!
Стойте на своем!
Ведь вы не ошибетесь
      в самом главном.
В том флаге, под которым мы живем!
 

1963

Юноша на площади

 
Он стоит перед Кремлем.
А потом,
       вздохнув глубоко,
шепчет он Отцу и Богу:
«Прикажи…
И мы умрем!..»
Бдительный,
       полуголодный,
молодой,
знакомый мне, —
он живет в стране свободной,
самой радостной стране!
Любит детство вспоминать.
Каждый день ему —
       награда.
Знает то, что надо знать.
Ровно столько,
сколько надо.
С ходу он вступает в спор.
как-то сразу сатанея.
Даже
       собственным сомненьям
он готов давать отпор.
Жить он хочет не напрасно,
он поклялся
       жить в борьбе.
Все ему предельно ясно.
в этом мире
и в себе.
Проклял он
       врагов народа.
Верит, что вокруг друзья.
Счастлив!..
 
 
…А ведь это я —
пятьдесят второго года.