Это книга о необыкновенной, одна на миллион, любви. Эталон любви из палаты мер и весов. У влюбленных нет прошлого, они мало заботятся о будущем, они слепы и осязают только друг друга - весь свой мир. Они занимаются только любовью, бесконечно. На шелке, на кухонном столе, на золотом песке пляжа, в водах бурных рек, на ковре трав. Как боги, любовью которых создается мир. Как первые люди, еще до греха, еще до его последствий. Женщина - пеннорожденная из Пафоса. Она существует, чтобы любить и быть любимой. Она выражает себя и свои эмоции через секс. Она была отлита для этого мужчины, чтобы удовлетворять все его потребности - быть подругой, коллегой, домохозяйкой, соблазнительницей... А этого мужчины вообще не существовало, пока он не встретил ее, которую узнал с первого мгновения, с которой потерял голову, которой отдал все. Воссозданный через любовь, как будто вновь рожденный, бесконечно разнеженный любимой-богиней.
Это книга о не очень здоровом человеке. Слишком чувствительном, внушаемом, закрытом. В подростковом возрасте Алану сказали, что он связан с "тонкой материей". У него случился мистический припадок. Что-то ему иногда кажется, но это сложно передать словами. Мистика - такая тонкая вещь, слова ее заземляют. Алан не чувствует необходимости встречаться с женщинами. Он увлечен своей работой-хобби. И после смерти отца в тяжелом душевном состоянии он соглашается на предложение "маменьки": "Кстати, поспи-ка ты пару ночей у меня в спальне, все равно над нами смеяться некому". При определенных обстоятельствах - в ответ на сексуальный триггер - женщина, которую он встречает, становится его манией. Дело жизни, любимая маменька, общественное мнение, дружба - он этим не жертвует, просто забывает из-за женщины. Женщина обостряет какое-то его заболевание, слишком тонкое для терминологии... Или всё же лечит.
Это книга о женщине с прошлым, глубоким как черные омуты. О женщине, закрытой для прочтения, многогранной, необъясняемой. Карин так отчаянно хватается за Алана, за дом, за секс, как будто висит над стремительным потоком, даже трогает пальчиком религию и катает на языке слово "прощение" (и выплевывает). Она отдает всю себя. Но не отдает своего прошлого. И водоворот завихряется все сильнее. И из омутов прошлого приходят утопленники.
Это книга о глине. Очеловеченная глина, хорошо организованная. Керамика - старинные раритеты, школы, мастера, оттенки тонов, бабочки-цветочки (типология рисунков), деревенские и всемирные аукционы. Сокровища, которые по достоинству оценят только специалисты и знатоки. Незримые баталии в душе продавца-коллекционера: владеть или продать? Прах к праху, извечная метафора человека: "Керамика – воздаяние Человека Богу. Господь даровал нам землю под ноги наши, и мы воздаем ему сторицей". "Девушка на качелях" - невозможная статуэтка, загадочная, необычайная ценность, не узнанная на деревенском аукционе, угаданная и загаданная дилетанткой Карин.
Это очень английская книга. Писательское мастерство старой доброй Англии. Вспоминается Честертон с парадоксальным человеком Четвергом или Клайв Стейплс Льюис с его притчевыми книгами. Только они нашли бы больше возможностей для христианского примирения и меньше для страсти. И, прежде всего, они обрисовали бы конфликт философем. Конфликт Адамса находится исключительно в глубине личности героев, что уверенно перемещает его текст в литературу второй половины ХХ века. Отличительная черта книги Адамса, приближающая ее к классике, - непустословные описания. Не словесное плетение само по себе, а множество деталей, каждая из которых кажется важной, решающей для разгадки тайны, каждое слово несет в себе смысловую нагрузку ("Шторы медленно колыхались, будто пучки водорослей, а книги на полках, преломленные толщей скорби, казались странно сплющенными. В комнате было невозможно дышать, горе накатывало волна за волной, словно прилив на песчаный берег. Я захлебнулся и, чувствуя, что тону, повалился ничком на ковер"). В результате формально малодинамическое повествование, по крайней мере, без современного экшена, вызывает усиленную сосредоточенность. Будто бы мелочи громоздятся и обещают неожиданную развязку.
Это очень мистическая история. Чувствительный молодой человек... Женщина, полная тайн... Загадочная статуэтка, найденная провиденциальным образом... Дитя моря, жаждущее утоления... Три женщины Алана сливаются в одну: жена учителя, игравшая тонкими сферами, утонувшая одноклассница... Карин, впитавшая их, - экстракт женственности, естественности, чувственности, интуиции и открытости мистическому миру. Это противоположность языческому блуду из "Мерзейшей мощи" Льюиса (да, можно противопоставить не только любви - целомудрие, но и любви - любовь). Однако, не имея ничего принципиально против плотской любви (книга, как это ни тавтологично, "Любовь"), возможно, Льюис все же противопоставил бы мистицизм сексуальности мистицизму духовности. Если уж мы допускаем существование в нашей вселенной тонких материй, то они могут завешивать разные двери в разные комнаты разных мистик. Голос христианства звучит в книге слишком слабо, чтобы вызвать достойный художественный конфликт. И слишком слабо, чтобы к нему прислушалась Карин. "Как вы думаете, можно ли простить любой грех? – неожиданно спросила Карин. – Конечно, – ответил Тони. – При условии, что человек способен простить сам себя". Карин не может себя простить.
Это самая банальная история с желтых страниц криминальной хроники. Вы закатываете глаза, хотите перевернуть страницу, но невольно жадно вчитываетесь. Женщина, которая отвергла своего ребенка и не могла простить себя. И противное сладкое любопытство заставляет перечитывать абзацы в поисках подробностей: когда, когда она... сразу после родов (об этом свидетельствуют неаккуратные роды - возможно, не в больнице?) или позже (игрушечная черепаха), а что если... ради Алана, ради будущего с ним?!. Вот это поворот для ток-шоу, а?.. Кажется, почему в книге столько намеков? Читателю достаточно пару упоминаний о призраке ребенка - загубленное дитя - всё, всё понятно и банально. Какой недогадливый герой. Тоже мне загадка. Было бы лучше, если бы автор дал побольше (грязных) деталей, а то по всей книге одни намеки. Но в итоге мы получаем сокрушительный ответ. Герой не недогадлив. Как и читателю, ему хватило пары подсказок. Он не наивный простак, не слепой, он не кокетничает ("о Карин, возлюбленная моя, у тебя нет прошлого!"), не спрашивает Карин о прошлом именно потому, что не хочет слышать то, что давно понял. Он не хочет жить с правдой. Не озвученное не существует?
Это чудесная книга! Которую можно крутить как головоломку или декоративный кристалл, выбирая понравившуюся грань. Мистика. Реализм. Искусствоведческие заметки. Английский быт. Сентиментальная история. Уподобление классике. Многомерный мир всегда неповторимой любви, всегда мистической, всегда сентиментальной, всегда желанной и недостижимой... невозможной?
________________________________________________________
Па-беларуску эталон кахання...
Тут...
Гэта кніга пра надзвычайнае, адно на мільён, каханне. Эталон кахання з палаты мераў і вагаў. У закаханых няма мінулага, яны мала клапоцяцца пра будучыню, яны сляпыя і вобмацкам трымаюцца адно за аднаго - увесь свой свет. Яны бясконца кахаюцца. На шоўку, на кухонным стале, на залатым пляжным пяску, у водах імклівых рэк, на дыване з траваў. Як багі, чые любошчы адтвараюць свет. Як першыя людзі, яшчэ да граху, яшчэ да яго наступстваў. Жанчына - пеннанароджаная з Пафаса. Яна існуе, каб кахаць і быць каханай. Яна выражае сябе і свае эмоцыі праз сэкс. Яна адлітая менавіта пад гэтага мужчыну, каб задавольваць усе ягоныя патрэбы - сяброўка, паплечніца, калега, утрымальніца дому, кухарка, спакушальніца... А мужчына і ўвогуле не існаваў, пакуль не сустрэў яе, якую пазнаў з першага імгнення, ад якой страціў галаву, якой аддаў усё. Адроджаны праз каханне, нібы народжаны нанова, бясконца закалыханы каханай-багіняй.
Гэта кніга пра не вельмі здаровага мужчыну. Занадта адчувальнага, унушальнага, замкнёнага. У падлеткавым узросце Алану сказалі, што ён мае сувязі з "тонкімі матэрыямі". У яго быў містычны прыпадак. Нешта яму падаецца часам, але гэта цяжка выражаецца словамі. Містыка - такая тонкая рэч, словы яе прызямляюць. Алан не адчувае патрэбы ў сустрэчах з жанчынамі. Ён захоплены сваёй працай-хобі. А пасля смерці бацькі ў цяжкім душэўным стане згаджаецца на прапанову "маменькі": "Кстати, поспи-ка ты пару ночей у меня в спальне, все равно над нами смеяться некому". Пры пэўным збегу абставінаў - пры рэакцыі на нейкі сэксуальны трыгер - сустрэтая жанчына робіцца ягонай маніяй. Захапленне жыцця, любімая матухна, грамадская думка, сяброўства - ён не тое каб ахвяруе гэтым, проста забываецца праз жанчыну. Жанчына пагаршае нейкую занадта тонкую для тэрміналогіі хваробу... Ці ўсё ж лечыць.
Гэта кніга пра жанчыну з мінулым, як глыбокія віры. Пра жанчыну, закрытую для прачытання, шматварыянтую, невытлумачальную. Карын так адчайна хапаецца за Алана, за дом, за сэкс, нібы ратуючыся з імклівай плыні, нават мацае пальчыкам рэлігію і перакочвае на язычку слова "дараванне" (ды выплёўвае). Яна аддае ўсю сябе. Але яна не аддае свайго мінулага. І вір зацягвае ўсё мацней. І з віроў мінулага выходзяць тапельцы.
Гэта кніга пра гліну. Ачалавечаную гліну, гожа арганізаваную. Кераміка - антыкварныя выкшталцонасці, рэдкасці, школы, майстры, адценні тонаў, кветачкі-матылёчкі (тыпалогія ўзораў), вясковыя і сусветныя аўкцыёны. Скарб, які адэкватна ацэняць толькі знаўцы і адмыслоўцы. Нябачныя бітвы ў душы прадаўца-калекцыянера: валодаць ці прадаць? Прах да праху, спрадвечная метафара чалавека: "Керамика – воздаяние Человека Богу. Господь даровал нам землю под ноги наши, и мы воздаем ему сторицей". "Дзяўчына на арэлях" - немагчымая статуэтка, загадкавая, надзвычайная каштоўнасць, неапазнаная на вясковым аўкцыёне, угаданая і загаданая дылетанткай Карын.
Гэта вельмі англійская кніга. Майстэрства пісьма старой добрай Англіі. Згадваюцца Чэстэртан з парадаксальным чалавекам-чацвяргом або Клайв Стэйплз Льюіс у ягоных прыповесных кнігах. Вось толькі яны знайшлі б больш магчымасцяў для хрысцінскага замірэння і менш - для жарсці. А да ўсяго, яны стварылі б канфлікт філасофій. Канфлікт жа Адамса выключна ў глыбіні асобы, што ўпэўнена перамяшчае ягоны тэкст у літаратуру другой паловы XX стагоддзя. Адметнасць кнігі Адамса, якая збліжае яго з класікай, - непустаслоўныя апісанні. Не слоўнае плеціва дзеля сябе самога, а мноства дэталяў, кожная з якіх падаецца важнай, вырашальнай для раскрыцця таямніцы, кожнае слова нясе сэнсавую нагрузку ("Шторы медленно колыхались, будто пучки водорослей, а книги на полках, преломленные толщей скорби, казались странно сплющенными. В комнате было невозможно дышать, горе накатывало волна за волной, словно прилив на песчаный берег. Я захлебнулся и, чувствуя, что тону, повалился ничком на ковер"). У выніку фармальна маладынамічны аповед, прынамсі без сучаснага "экшну" змушае да напружанага засяроджання. Нібыта-дробязі грувасцяцца і абяцаюць нечаканае.
Гэта вельмі містычная гісторыя. Чуллівы малады чалавек... Жанчына, поўная таямніцаў... Статуэтка-загадка, знойдзеная правідэнцыяльным чынам... Дзіця мора, якое прагне спатолі... Тры жанчыны Алана зліваюцца ў адну: жонка настаўніка, якая гуляла з тонкімі сферамі, патанулая аднакласніца... Карын, што ўвабрала ў сябе іх, - экстракт жаноцкасці, натуральнасці, пачуццёвасці, інтуіцыі і адкрытасці містычнаму свету. Такая супрацьлегасць паганскай разбэшчанасці з "Найбрыдчэйшай моцы" Льюіса (так, супрацьпастаўляцца можа не толькі каханне - цнатлівасці, але і каханне - каханню). Аднак, не маючы нічога прынцыпова супраць цялеснага кахання (кніга "Любоў"), магчыма, Льюіс усё ж супрацьпаставіў бы містыцы сэксуальнасці містыку духоўнасці. Калі ўжо мы дапускаем у наш усясвет тонкія матэрыі, то яны могуць завешваць розныя дзверы ў розныя пакоі розных містык. У кнізе занадта слаба гучыць голас хрысціянства, занадта слаба, каб стварыць годны мастацкі канфлікт. Занадта слаба, каб дагукацца да Карын. "Как вы думаете, можно ли простить любой грех? – неожиданно спросила Карин. – Конечно, – ответил Тони. – При условии, что человек способен простить сам себя". Дараваць сабе Карын не можа.
Гэта самая банальная гісторыя з жоўтых старонак крымінальнай хронікі. Закочваеш вочы, хочаш прагарнуць далей, але міжволі прагна ўчытваешся. Жанчына, якая адкінула сваё дзіця і не змагла дараваць сабе. І гідкая салодкая цікаўнасць змушае перачытваць абзацы ў пошуках дэталяў: калі, калі яна... адразу па нараджэнні (пра гэта сведчыць блізу падпольнае нараджэнне - магчыма, не ў клініцы?) ці пазней (цацачная чарапаха), а што калі... дзеля Алана, дзеля будучыні з ім?!. Вось гэта токшоўны паварот, а?.. Здаецца, навошта столькі намёкаў праз усю кнігу? Чытачу хапіла пары згадак прывіду дзіцяці - загубленае дзіця - усё, усё ясна і банальна. А герой прасцяк ніяк не дацяміць. Таксама мне загадка... Лепш бы аўтар даў больш (брудных) падрабязнасцяў, а тое праз усю кнігу адно намёкі. Але ў канцы мы атрымліваем сакрушальны адказ. Герой не няўцямны. Як і чытачу, яму хапіла пары намёкаў. Ён не наіўны дурнічка, не закаханы сляпец, ён не какетнічае ("о Карин, возлюбленная моя, у тебя нет прошлого!"), ён не распытвае Карын пра мінулае толькі таму, што не хоча пачуць тое, што даўно зразумеў. Ён не хоча жыць з праўдай. Нявымаўленае не існуе.
Гэта цудоўная кніга. Якую можна круціць як галаваломку або дэкарацыйны крышталь, выбіраючы сваю ўпадабаную грань. Містыка. Рэалізм. Мастацтвазнаўчыя зацемкі. Ангельскі побыт. Сентыментальная гісторыя. Спадкаванне класікі. Шматвымерны свет штораз непаўторнага кахання - штораз містычнага, штораз сентыментальнага, штораз жаданага і недасягальнага.
____________________________________
