Авторы: Лисенкова Ольга, Данген Виктория, Зорин Виктор, Искварин Валентин, Искварина Александра, Клир Елена, Остромина Арина, Платунова Анна, Роз Рената, Слауцкая Ольга

Редактор Ольга Лисенкова

Дизайнер обложки Рената Роз

Корректор Арина Остромина

© Ольга Лисенкова, 2021

© Виктория Данген, 2021

© Виктор Зорин, 2021

© Валентин Искварин, 2021

© Александра Искварина, 2021

© Елена Клир, 2021

© Арина Остромина, 2021

© Анна Платунова, 2021

© Рената Роз, 2021

© Ольга Слауцкая, 2021

© Рената Роз, дизайн обложки, 2021

ISBN 978-5-0053-2980-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вступительное слово

Многие персонажи славянской мифологии известны нам из сказок, однако современные представления о них зачастую искажены. Наши предки верили, что мир вокруг населён самыми разнообразными существами, куда ни кинь взгляд: свой дух может быть у любого ручейка, у любой постройки. Разумеется, большинство таких «соседей» недоброжелательны, и люди вынуждены прилагать усилия, чтобы с ними ладить.

Особенно близки к грани между мирами живых и мёртвых (или мирами человеческим и нечеловеческим) оказываются те, кто пересекал её недавно, – младенцы и дети; те, кто прожил долгую жизнь, – старики и старухи; а ещё те, кто заглядывает за эту грань, – беременные женщины.

Что может быть интереснее, чем нырнуть в мифологию и на основе этих мотивов создать современные мистические истории?

Мы начали работу над сборником в 2019 г. Первой отозвалась Александра Искварина, наш постоянный автор, и её рассказ вы прочтёте первым. В 2020 г. Александра ушла из жизни. Это стало для нас ударом. Наш сборник мы хотим посвятить её памяти – с любовью и болью в сердце.

Ольга Лисенкова

Гореть не страшно
Александра Искварина

Горячо. Так горячо и больно. И так хорошо. Так может быть? Так должно быть? Видеть эти глаза – и гореть… гореть… и умирать… гореть не страшно…

– Большаков. Не ходи послезавтра на футбол.

– Чего-о? Отвянь, Шутихина. Да чего ты вцепилась!

– Не ходи, говорю. Умрёшь.

– С-совсем больная?! Отвали, говорят!

– Большаков!..

Откуда взялся этот микроавтобус? Вылетел из-за сугробов и нёсся, визжал клаксоном прямо на Кольку. Катя застыла, не в силах больше ни кричать, ни бежать, ни дышать. Внутри разлилось горячее, душное, густое отчаяние, тело будто закоченело.

А он, вместо того чтобы шагнуть обратно на тротуар, обернулся и смотрит на неё, мимо неё, сквозь неё…

Поздно. Всё – поздно.

Кто-то кричал. Кто-то отпихнул девчонку с дороги прямо в сугроб. Собралась толпа. Глухо выла сирена скорой.

Сколько Катя просидела в снегу? Одежда вымокла и одеревенела на морозце. Катя не стала смотреть, как безжизненную куклу Колю загружают в машину. Пересилила стылое равнодушие. Выбралась на тропу, пьяно виляющую по спине погребённого под снегом тротуара. Добрела до дома. И только в подъезде её накрыло, да так, что не осталось сил шагнуть на ступени.

– Что ж ты за дебил-то, Колька Большаков! – шипела она сквозь зубы, задыхалась, цеплялась за перила, давилась клокочущим в груди горячим бешенством. – Я же говорила тебе! Я же тебе говорила!

Два дня назад она пыталась предупредить его. Но кто ж будет слушать Кутихину-Шутихину? Сначала поржал, потом обругал, потом толкнул так, что Катя грохнулась на пол: до сих пор копчик ломит… Ну и кто теперь дебил, а, Большаков? Кого теперь в морг увезли?

Катя обессиленно привалилась спиной к изрисованной маркерами стене под лестницей. Зажмурилась, но слёзы так и остались где-то внутри, дрожа раскалённым свинцом за грудиной.

Горячо… так горячо…

Почему она не смогла убедить его? Ведь он даже поверил на секунду, испугался. Потому и толкнул её так сильно. Она видела его глаза. Красивые, тёмно-серые, обрамлённые густыми чёрными ресницами – распахнулись так широко, на дне плеснула жуть… Почему она не заговорила с ним ещё раз? Пусть бы злился! Нет – струсила. Ни на что не годная. Как всегда. Бессмысленная уродина.

Кто-то зашёл в подъезд, и Катя метнулась по лестнице на свой второй этаж, влетела в квартиру, захлопнула дверь. Хорошо, что родители днём на работе. Катя стянула мокрую одежду, кое-как развесила по батарее сушиться. Забралась в свою комнату, забилась в угол между стеной и шифоньером, вытянула из-под него коробку, вцепилась в спицы. Из-под пальцев потянулось странное несимметричное кружево, тёмно-багровое с белым. Нити сплетались сами собой, а Катя смотрела невидяще.

Опять не смогла. Ни словом, ни делом. Как всегда. Бездарь… Правильно её все ненавидят. Только и может, что каркать, как тупая ворона.

Зачем ей вообще было являться на этот свет? Всем мешает, всем чужая, лишняя. Ещё и уродина. В школе вечно как-нибудь обзывают. Нынешней осенью, вот, придумали новую кличку – «Три-дэ»: «Достопримечательность Девятого „Д“ и такая уродина, будто её для криповой игрушки отрендрили». Тощая, ноги кривые, руки-крюки постоянно всё роняют, голова на худой длинной шее кажется карикатурно огромной, растрёпанные лохмы, уши – лучше вообще про них не думать… Что б ей было не помереть, едва родившись?

Мать рассказывала, как намучилась, пока Катя была маленькой и всё время болела. К пяти годам едва научилась ходить, до шести с трудом говорила. Комиссии, логопеды, массажисты, неврологи, дефектологи – к кому только мать не водила своё маленькое тощее затравленное горюшко. Думали поставить диагноз «умственная отсталость», отправить в спецшколу. Но в шесть с половиной лет Катя вдруг заговорила, сама выучилась читать и писать. И вязать. Больше всего на свете ей нравилось сидеть где-нибудь в углу и разбирать спутавшиеся пасмы пряжи, сматывать их в клубки, раскладывать по цветам. Когда мать наконец-то разрешила взять в руки спицы, из-под них потёк нескончаемый поток полотна. Мать сначала обрадовалась бурному прогрессу. Но потом увидела, что, несмотря на все её старания научить дочь вязать что-то осмысленное, из-под спиц выходила такая несуразица, что становилось даже жутко. Мать снова принялась в отчаянии таскать дочь по врачам. Перед самой школой доктора сошлись на каком-то диагнозе, но посоветовали вести ребёнка в обычную школу: инклюзия, развивающая среда, социализация и ещё много умных слов запомнила и вплела в свои узоры Катя.

Горячо… Душно и горячо…

Нить свивается, скручивается, складываются петли, нанизываются на деревянную спицу, соскальзывают с лакированного кончика, скрещиваются в непонятном порядке. Тонкие пальцы двигаются быстро, неровно, глаза полузакрыты, под бледными веками мертвенно мерцают белки…

Она снова видит багровое на белом. Белое на багровом. Почему ей так важно было предупредить Кольку? Что ей за дело было до него? Он был ей никто. Как и все остальные. Он не видел её, не замечал. Может, в этом дело? Не обзывался, не доставал, не доводил, не приводил дружков из параллельного класса – попялиться, как в зверинце. Не ухмылялся каждый раз, когда наталкивался на неё взглядом. Не улыбался, но и не скалился глумливо. На него единственного ей было приятно смотреть. Пока за спиной не пополз гаденький шепоток: «Влюбилась! Гы-гы, прикиньте, Три-дэ в Большакова втюрилась! – Да ты гонишь?! – Да ты глянь, как она на него пялится! – Фу, блин, я бы от ужаса сдохла. Она так смотрит, что я аж вся чешусь! – Бедный Большак, вот повезло-то… – Да ему пофиг, ты чего, Кольку не знаешь? Непрошибаемый. – А чего, сама запала? – Ой, да иди ты!» Зудят, зудят, как мухи, шепчутся, хихикают. Крысы подстольные-заугольные. Чтоб у вас лысые хвосты повырастали!

Но ехидный шепоток въелся в память. Влюбилась? Разве это так бывает? Разве она вообще это умеет? Она же всех ненавидит, просто – всех. А если не ненавидит, то лишь как-нибудь терпит. Ей всегда лучше всего одной, дома, в своём углу. Тогда почему она глаз не сводит с этого дурацкого пацана? Почему так горячо внутри?

Горячо… И так больно…

Белое на багровом. Багровое на белом. Тело, кровь, снег. Нить бордовая, нить белая. Скручиваются, оплетают одна другую, свиваются и разбегаются. Чёрные полосы перечёркивают узор нежданным контрастом. Ветви. Голые мокрые ветви хлещут по лицу, цепляют за подол, опутывают руки сухими лианами. Она продирается через кусты. Заблудилась. Тропы нет. Ничего не видно за густым сплетением веток и листьев. Сумерки. Листья кажутся чёрными кляксами, такими же чёрными, как ветки. Но вот – прогал, размокшая, в лужах, дорога. Вдали смутно темнеют треугольники крыш. Жёлтые огни в паре окон. Деревня?

Горячо и больно…

Очнулась в слезах, отбросила вязание.

Как хочется домой! Мама, мамочка, я хочу домой!!!

– Мама, а я…

– Что? Кать, говори громче!

В раковине шумит вода, тарелка встаёт на сушилку с резким нервным стуком.

– Мам, а я точно ваша?

– В каком смысле?

Мать не смотрит, продолжает мыть посуду.

– Ну… Может, вы меня удочерили…

Всё-таки она оборачивается. Отец со стуком ставит кружку, чай выплёскивается на стол.

– Кать, ты опять? Хорош глупости болтать, мать не расстраивай.

Странное выражение скользнуло по маминому лицу. Очень знакомое, но так щедро сдобренное чувством вины, что Катя никак не может его распознать. Да, она не в первый раз задала этот вопрос. Но только теперь, кажется, поняла, что значит мамина гримаса. Да кто бы её такую удочерил-то, в самом деле?! Удочеряют милых красивых девочек с локонами и бантиками, а не чёрных ощипанных воронят, у которых коленки во все стороны и уши как локаторы. Надо уже перестать спрашивать. Маме и так с ней не повезло, стыдно на улицу вместе выйти, стыдно подруг в гости пригласить…

Но почему снова и снова возвращается это видение: лес, сумерки, деревня? У Кати не было бабушки, к которой её возили бы на лето, Катя никогда в жизни не была в деревне, у них даже дачи не было. Но там, рядом с этими чужими окнами, её охватывало острое чувство дома. А тут она была – чужая. Будто ошиблась адресом, родилась не в ту семью.

Больно и горячо…