Посвящается Симбирску-Ульяновску и его жителям

В глуши, во мраке заточенья

Тянулись тихо дни мои

Без божества, без вдохновенья,

Без слез, без жизни, без любви.

А.С. Пушкин

Глава 1. Пятница двадцать первого века

Когда наступает счастье? Фида не знала наверняка, но она знала точно, что её несчастье начинается по пятницам. Вечер перед выходными значил, что будет полно пьяных посетителей, которых ей – официантке – надо обслуживать. Так, мужчина у окна выпил уже всю бутылку и нараспев начал кричать:

– Фиде-елия-я! Где-е моя Фиде-елия-я?!

Он запомнил имя. Похоже, что начнёт приставать.

Фида нехотя подошла к нему, стараясь вдыхать зловоние как можно меньше. Ей хотелось облить этого мужлана чем-нибудь погорячее и навсегда уйти из кафе, но ветер всё громче свистел в карманах.

– Принеси мне ещё, – заплетаясь, пробормотал он и схватил Фиду за руку, когда она стала отходить. – Девушка, а вы замуж не хотите? – спросил он, глядя туманным взглядом мимо Фиды.

Он больно сжал запястье грубыми пальцами, и Фиде захотелось вырваться и убежать, но она удержалась и сурово ответила:

– Нет.

Фиделия хорошо знала, что чем меньше говоришь с такими, тем больше шансов быстро уйти. Но этот, по-видимому, был не из понятливых.

– Девушка, а почему? – допытывался он, качаясь на стуле. – Я не нравлюсь вам? – плаксиво спрашивал он.

Фида дёрнула руку и вырвалась их лап завсегдатая.

– Моя Фиделия! – вопил он на всё кафе, пока Фида сбегала.

– Как вы надоели! К чёрту, к чёрту всё! – воскликнула она, спрятавшись в туалете. – Ухожу!

Фиделия умылась холодной водой и посмотрела на наручные часы. Смена кончалась через тридцать минут.

– Господи, как их пережить? – простонала она, глядя в потолок, на котором дым от сигарет нарисовал желтоватое дерево с качающимися на ветру листьями. Они двигались до того плавно, что Фида засмотрелась и сама успокоилась, после чего вышла в зал.

Майское солнце почти село, когда Фида возвращалась домой. Шла она быстро, сжимая руки в кулаки и кутаясь в прохудившуюся кофту. Как и всегда после таких посетителей ей всюду мерещились маньяки и призраки. Силуэты деревьев превращались в людей, готовых напасть на несчастную Фиду из-за своих коварных целей, а тени в окнах становились неприкаянными душами, которые вынуждены вечно скитаться по миру и искать приют.

Первые звёзды пульсировали в такт сердцу, резонируя с ним. Они, казалось, вырисовывали тайный рисунок на небе и в душе, передавали загадочный шифр, который человечество ещё не скоро разгадает. В такой час даже сирень пахла как-то особенно, кружа голову и навевая туманные мысли о будущем, о счастье, которое Фиделия всё время ждёт, но которое никак не наступает. Эти мысли плыли по воздуху вместе со сладковатым запахом сирени и медленно рассеивались, заглушаемые мрачными думами о понедельнике и пьяных посетителях.

Фида свернула во дворы и пошла ещё быстрее, чтобы успеть добраться до дома, пока тьма не задушила слабый свет фонарей. Но вот они погасли, и ночной город зашумел, тени забормотали, призраки покинули окна и потянулись к Фиде…

Подъезд.

Фиделия проскользнула в дверь, и тут же по телу пробежали мурашки: её обволакивало тепло, обнимало, словно добрый друг, который однажды придёт и обязательно поможет.

В мерцании лампы можно было разглядеть хрупкую на вид Фиду с глазами цвета травы, с удивительно светлым и чистым лицом, которое омрачалось морщинками на лбу, хотя их хозяйке всего двадцать три. Тёмные волосы стягивала резинка, сдерживая их в тугом узле, от которого болела голова. На площадке Фида высвободила их, и длинные пряди рассыпались по узким плечам, укрытым материнской кофтой.

Фиделия отперла потёртую дверь и, глубоко вздохнув, вошла в квартирку. Внутри, на первый взгляд, жила та же тьма, что и на улице, но на самом деле эту темноту Фида приручила ещё в детстве. В этом ей помог отец, который развесил по всему дому ночники, чтобы Фида могла включать их всякий раз, как испугается. А пугалась она часто. То у стены стоял клоун, то из окна лился загробный свет от призраков, то из-под кровати выползали тени. Со временем Фиделия научилась укрощать монстров, угрожая уничтожить их с помощью включенного света. Потихоньку они смирились со своей участью и перестали тревожить Фиду. Лишь один угол до сих пор пугал её, но призраки тут были ни при чём, и свет делал ещё хуже, потому Фида никогда не зажигала его во всей комнате.

В темноте она прошла в ванну, нащупала включатель, и свет залил узкую комнату. Плитка давно потрескалась и кое-где отвалилась, ванна же напоминала старое корыто, окрашенное в белый цвет, единственным красивым предметом была фотография над зеркалом. Фида сняла её с гвоздя. С фото улыбались молодожёны: модница восьмидесятых годов и мужчина с небольшими усами. Тогда её родители ещё были счастливы.

«И что есть это счастье?» – подумала Фиделия и отправилась спать. Во сне она видела рощу, которая на что-то жаловалась, а Фида кивала ей и отвечала, что обязательно во всём разберётся и поможет. Роща успокаивалась, и ветви её деревьев изгибались в улыбке.

«Завтра», – бормотала во сне Фида.

Глава 2. Весна тысяча девятьсот четырнадцатого года

Дмитрий Иванович – высокий мужчина двадцати с небольшим лет – сидел в гостиной своей дальней родственницы Екатерины Максимилиановны Киндяковой. Он, как и всегда, был одет во фрак, а во рту держал дедовскую трубку, дым которой причудливо вихрился и поднимался. Тёмные волосы он тщательно зачесал, так что не выбивался ни один волосок, что выглядело если не забавно, так по меньшей мере странно в сочетании с торчащими в стороны усами. Глаза Дмитрия Ивановича флегматично скользили с болтливого собеседника на предметы дорогой мебели и обратно. Мысли его уплывали в сад, прилегавший к дому, где уже зацветала сирень, и дальше – в рощу, где его ожидала прекрасная незнакомка.

– Так придёте, Дмитрий Иваныч? – в сотый раз спрашивал Семён Ставрыгин противно высоким голосом.

– Не думаю, что там будет нечто новое.

– Так зачем же новенькое? Будут всё те же и всё то же. Лизонька, говорят, проберётся тайком, – сказал Семён Семёнович и подмигнул.

Дмитрий Иванович вздохнул и отложил потухшую трубку. Ставрыгин ужасно надоел, но отказать ему – всё равно, что запереть перед собой все знатные дома Симбирска. Ставрыгин – невзрачный и тощий дворянин, считавший, что будущее России давно не в руках дворянства и что надо покинуть эту страну как можно скорее. Однако он, к сожалению Дмитрия Ивановича, её не покидал, а продолжал нести чиновничью службу и обыгрывать Дмитрия в карты.

– Я что вспомнил, вас Екатерина Максимилиановна просила.

– Как? Меня? – Ставрыгин встрепенулся. Если к Дмитрию Ивановичу он относился фамильярно и порой пренебрежительно, то Екатерину Максимилиановну он по-настоящему уважал за её добродетели, ум и богатство.

Семён, не прощаясь, вышел из комнаты, а Дмитрий, довольный своим обманом, отправился в рощу, пока Ставрыгин не вернулся.

Дмитрий Иванович

Листья уже распустились, и от этого вековые деревья казались совсем юными. Птицы заливались пением, окрыляя всякого, кто их слышал. Тропинка, вдоль которой желтели лютики и блестела на солнце трава, свернула и вывела к скамеечке над самым обрывом, где росли кусты сирени. Отсюда открывался вид на могучую Волгу и строящийся мост, который должен был возвыситься над рекой и связать меж собой два берега.

Дмитрий поёжился от холодного ветра и внимательно посмотрел на скамейку, которая с недавних пор стала для него волшебной, ведь именно на ней появляется незнакомка.

Со спины – тень от сиреневой шляпки, изящный изгиб шеи, обнажённые золотоватые плечи, грациозные руки с тонкими аристократичными запястьями и узкая спина, обтянутая тонкой тканью. В профиль – прикрытый шляпой лоб, аккуратный нос и удивительная бледность лица, подчёркнутая едва красными губами; плавно вздымающаяся грудь, полуприкрытые платьем колени. Последнее Дмитрия удивляет и одновременно с этим будоражит. Из-под шляпки не вылетает ни локона, так что нельзя узнать, какого цвета её волосы, хотя Дмитрию кажется, что они непременно золотые. Незнакомка столь тонка и хрупка, что, когда дует ветер, Дмитрий боится, как бы она не улетела вслед за ним, как бы мираж не рассеялся. В такие моменты ему особенно сильно хочется обхватить её за талию и прикоснуться губами сначала к изящным запястьям, а после… Целовать её до скончания века, пока оба они не обратятся в пепел.

Незнакомка

Но одна красота не смогла бы надолго очаровать Дмитрия, потому он наслаждался тем, что девушка никогда не сидела просто так. Незнакомка проводила линию за линией, создавая противоположный берег, она касалась кистью, и весь нарисованный мир оживал и светился частичками её души. Она, что было для Дмитрия несомненным, любила искусство. Если бы не эта любовь, Дмитрий никогда бы не стал тратить время на незнакомку в откровенных нарядах, которым, конечно же, соответствует вполне определённая профессия.

По субботам или воскресеньям Дмитрий издали наблюдал за её движениями и молча восхищался, вопреки своей натуре, которая сразу требовала всё, что ей приглянулось.

Но завтра всё изменится.

А пока Дмитрий отправился к масонскому храму, прозванному в народе Статуйкой. Это была высокая беседка из красного кирпича. Храм украшали четыре портика и купол, над которым возвышалась фигура Иоанна Крестителя. Статуйку построил ещё в восемнадцатом веке его предок, и о ней ходило немало легенд. Поговаривали даже, что это вовсе не масонский храм, а часовня над могилой юной Киндяковой.

Дмитрию представилась его незнакомка, лежащая под этим огромным зданием, придавленная кирпичами и позабытая всеми, кого она когда-либо знала и любила. Одинокая, несчастная, обречённая оставаться на этом самом месте веками. Дмитрий встряхнул головой и повернулся, чтобы уйти, но, к своему несчастью, увидел Лизу Искоеву, которая в последнее время всё чаще появлялась рядом: то в роще, то у Ставрыгина, то у Екатерины Максимилиановны.