Глава первая. «Бредовое» мероприятие

Она не помнила, когда появилась Юлька. Юлька − это уля, улька, сухопутная улитка-ахатина. Большая и толстая, милая, мирная и тихая. Кажется, бабушке отдали аквариум с Юлькой. Или бабушка купила Юльку. Аквариум точно не покупала. Аквариум отдала соседка. Она тоже, как и мама, рассталась с мужем, и решила «обновить обстановку».

Неприятности начались в то далёкое-предалёкое воскресение. У бабушки ещё разгибалось колено, и ходила бабуля без палочки. А она, Марина Любушкина, в то время одиннадцати лет отроду, была столь наивной, что думала: так будет всегда. В то воскресение папа угостил её в фастфудной. Она загремела в больницу. И папу отлучили от неё навсегда. Вместо папы у неё теперь Юлька. Но с Юлькой они не сразу сдружились. Сначала Марина по папе тосковала сильно, но если знать, что человек не придёт, это лучше, чем ждать, когда он объявится, ждать и мучиться: придёт или не придёт – а именно так она жила раньше. Мама с бабушкой уверяли, что папа на работе, что он − трудоголик. Но судя по тому, как быстро папа женился по новой, никакой он не трудоголик, а бабник. Ну и пусть. Она придумала себе какого захотела папу, верного, любимого, благородного и богатого. Трепалась в классе, что по воскресениям ходит с папой везде: в кино, на каток, в магазины. «Карманный» папа был идеален, неотразим, выполнял все мечты. С мечтами, впрочем, приходилось быть начеку, как можно меньше выдумывать материальных благ. Если хвалиться, например, бутиком, надо же предъявить доказательство; вещь, рано или поздно придётся надеть. Все девчонки старались вырядиться в театр. Марина в театр с классом не ходила, она ненавидела театр, такая тягомотина. Музеи тоже то ещё занудство, но в музей никто не наряжался, в музей ходили сразу после школы. Все обедали в столовой, она же покупала в буфете водичку и шоколадный батончик – шоколадки ей было можно, жареное нельзя.

На каникулах их лингвистический класс должен был посетить книжкину неделю во дворце пионеров. Не пойти было нельзя, да ей и самой хотелось сходить во дворец. Пионеров сто лет как нет, а дворец жив. «Абсурдистский конструктивизм! − восхищалась классная Алевтина Ивановна. – Это вам не какой-нибудь хайтек и постмодерн!» Классная любила вставлять жанровую принадлежность везде, где надо и не надо. Например, Марина любила смотреть фильмы. Ей и дела не было до того, что фильмы ужасов − низкий жанр. Триллер и ужасы – плохо? То есть «Психо» – низкий жанр?! Да это революция в кинематографе – везде так пишут: фильм ужасов-нуар, шедевр, входит в десятку, сотню лучших. Марина это всё высказала на факультативе. Но классная сказала, что современные фильмы ужасов всё равно – дрянь, а классика есть классика, к классике она, Алевтина Ивановна, претензий не имеет. Ну ладно: Хичкока Марина в глазах одноклассников реабилитировала. А классная − точь-в-точь как та иссохшая мумия из фильма, а ещё факультативы ведёт по театру и кино – бред.

Если разобраться, то детская книга – тоже бред. Она, Марина Любушкина, − не ребёнок, сколько себя помнит, детское не читала. (Если только по программе заставляли). Марина обожала детективы, их дома − полки, полки. Бумага жёлтая, буквы мелкие – это хорошо, можно долго книгу читать и не кончается, не то, что современные: кирпич, а прочитываешь за два дня. Детективы скупал папа, оставил ей «наследство». Глянцевые обложки, с дикими уродцами, но переводы приличные. «Советская школа перевода, − говорил ей папа. – Не то, что сейчас гугл-переводчик». Детективы – Маринино всё. Марина всё-всё во взрослой литературе понимает. Но классная так не считает, ведёт во дворец на экскурсию их шестой лингвистический «А», заодно посмотреть на книжки для детей. Ну и норм. Там во Дворце много всего, и – главное!− спортивный корпус. Марина давно хотела там побывать. Во Дворце же гандбольная секция, Марина гандболом заинтересовалась после песни «Сплина». «Мама мы все больны гандболом». Марина как раз в больнице после отравления лежала, а эту песню по радио крутили по три раза в день.

− Ну что, Любушкина, и гиде твоё платьишко? – презрительно лыбился в гардеробе первый красавец класса Киса (первый придурок в рейтинге Марины). Киса был смугл, черняв, маленькие чёрные, как у крыски, глазки, мясистый нос-шнобель – овал лица как у всех героев сериалов сразу.

Зачем только она сто пятнадцать раз хвалилась историей про бутик и про то, как папа дал ей двадцать тысяч на платье?! Сегодня она специально, напоказ, оделась в «рваньё»: рваные (это слякотной весной-то!) джинсы, клетчатую рубашку. Из дома-то она уходила в нормальных «цивильных», по выражению мамы, джинсах. Но все портки снимались в лифте или на лестнице. Марина стала метеором по части переодевания джинсов, брюк и непромокаемых штанов – всего того, что её заставляли надевать дома. «Марток – надевай семеро порток», − из года в год повторяла бабушка. Бабушке дай волю, она и десять заставит натянуть.

Кису на самом деле звали Валера Киселёв. Кличку Кисель он ненавидел. Марина сделала каменное лицо:

− Заткнись, Кисель. Я не в ресторан пришла, а на неделю, блин, книги. детской книги!

Киса в ответ уставился глаза в глаза, не мигая.

− Под Хаоса закос?

Марина обожала Хью Лори. Она и театр поэтому ненавидела. Театр может быть только в Англии. Лучше Хью нет никого.

Марина моргнула, смахнула предательскую, от напряжения, слезу. Киса победил.

Киса кошачьими повадками был противоположностью Хью Лори. Тот англичанин, настоящий актёр, трагик и комик, в «Дживсе и Вустере» ещё и миллионер, аристократ, а Киса – сын кассирши супермаркета. И ничуть этого не стесняется. При этом он не беден, не то, что Марина. Точно ни на зарплату мамочки живёт.

− Да, Марин, где же платье-то, которое вы с папой покупали? – спросили и одноклассницы. Марина ненавидела лицемерных девчонок из класса, приходилось врать и лицемерить им в ответ

− Коко Шанель говорила: одежда должна быть к месту! – Марина умела отбиваться от девчонок, всё-таки скоро два года в этом классе. Главное – ответить, не молчать, ну и фэйс высокомерно-пренебрежительный состроить.

Киса хмыкнул, девчонки стали перешёптываться, но отстали. По совету папы Марина научилась сыпать фразами от «великих». На самом деле, всё выдумывала, но даже учителя велись; ни разу Марина не прокололась с якобы «цитатами» на сочинении.

Толстая жаба, вся в зелёном, то есть женщина в костюме цвета весенних садов, водила их класс по дворцу и, как маленьким, рассказывала о кружках и студиях, заводила в кабинеты и залы. Групп, пришедших на экскурсии, было много и толстых жаб, соответственно, тоже. Некоторые экскурсоводы даже были не толстыми, а одна попалась вообще не жаба, симпотная, даже очень, но она мелких водила. Почему-то мелким попадаются красивые молодые экскурсоводы, но чем старше класс, тем уродливее экскурсовод – Марина это постоянно замечала. Один раз, в каком-то частном музее, был экскурсовод-мужчина. Вот он был крут. Но завёрнут на своих юртах, Севере и чукчах. Нет! Марина завёрнутых мужиков не любила. Мама говорила:

− Хуже замороченного мужика нет ничего.

«Художественное слово», «Древние цивилизации», «Поэтический» − квакала про кружки жаба-экскурсовод, тыча указкой на двери с табличками. Как будто они сами читать не умеют. «Поэтический» − на этом слове Марина переключила воспоминания. Стихи Марина не любила. Стихи показывали слабость. Над ней так в старой школе смеялись, когда она свои стихи на уроке прочитала. Больше Марина не сочиняла. Ну так, иногда одну-две строфы, не больше. Слово должно быть чётким, слово – оружие, оно должно убивать, так учил её папа. Марине это удавалось. Да и поэтам это удавалось. Ну, Лермонтову, Маяковскому. А современная поэзия – фуфло сплошное, ерунда. Только у одной поэтессы Марине нравились стихи о том, как одиночество павлиньими перьями высовывается из подушки. Это Алевтина Ивановна, большая любительница поэзии, читала как-то на факультативе по кино и театру. Сказала: хоть и «шестнадцать плюс», всё равно прочту, вам по двенадцать лет, в двенадцать можно.

Шестой «А» завис в игротеке. Некоторые, как малыши, стали собирать гигантский конструктор; кто-то стал играть в странные игры с проваливающимися в бездну спиралей и лабиринтов шариками; самые умные стали двигать на клетчатых столах гигантские шашки и шахматы. Марина ходила по игротеке нетерпеливо, мучилась: когда же, когда, нас отсюда уведут?! От нечего делать пнула носком угги огромные мягкие кубы… Угги знатные, суперские, мама в аутлете немецком купила. Жаль Марина похвалилась, что мама в Германию ездила. Надо было сказать, что это папа угги купил. Киса совсем долбанутый, причапал в кедах. Это по соляному снегу-то! Весь промок, идиот.

Инструктор игротеки – маленький сухонький мужичок в алой атласной косоворотке, подпоясанный кушаком, был похож на волшебника. Он усадил Марину за игровой стол. Стал объяснять какую-то игру. Кружки деревянные, их надо выиграть как можно больше, выигранные вставлять в специальные отверстия. Она ничего не понимала, но мужичонка всё подсказывал, объяснял, он толкал кружочки-колёсики и за себя и за неё – кружки катились по фанерному полю, проваливались. Марине казалось, что она сходит с ума. Марина бросила очередной кружочек на игровое поле – кружочек закатился в щель.

− Выиграла, − обрадовался мужичонка, подарил Марине игрушку – пластиковый крест, одна сторона – синяя, другая – белая.

− Любушкиной бумеранг подарили! – крикнул Киса.

− Красавицу ещё и Любушкина звать? – хозяин игротеки подмигнул Марине, он церемонно, целуя руку, попрощался с ней и убежал встречать следующую группу.

Марина и не знала, как выглядит бумеранг. Она встречала в детективах: зло (разного калибра и в разнообразном обличии) вернулось бумерангом. Почему-то о добре никогда так не писали. Добро вернулось бумерангом – похоже на оксюморон. Она на этом оксюмороне чуть не срезалась, когда в эту «лучшую» школу поступала.

Она не поверила хозяину игротеки, когда он назвал её красавицей. Бабушка твердила, что для старых все молодые – красавицы, чтобы Марина никому из мужчин не верила. Но всё-таки было приятно, что этот «игроман» (он же реально целый день при играх) отметил её, скромно одетую, ненакрашенную. Марина даже волосы не распускала как другие девочки, распущенные волосы мешают, лезут в рот, ими цепляешься за всё.

Их повели по коридору в спортивный корпус. Наконец-то! Бумеранг она так и держала в руке: защита на случай, если Киса полезет обниматься, он это любил, такой у него был прикол. Они вышли балкон. Вдоль стен – обшарпанные стулья. Около перил тоже стоят стулья, на них восседают тётки, мужики стоят у перил, кричат. Под балконом – огромный спортивный зал, разделенный сеткой на два. В одной половине – гимнастки скачут с лентами, в другой – красивые быстрые пацаны бегают от ворот к воротам, закидывают мячики. На стене – огромный, высотой метров в пять, фотоплакат: красавец в полёте, он на корпус выше, размахнулся – кинул мяч. Только-только кинул. Мяч, небольшой, похожий на футбольный, но меньше, начинает свой полёт.

− Ну пас же! Пас! – гаркнул крупный мужик и грязно выругался, обернулся на жабу-экскурсовода, стал оправдываться: − Пять лет вместе играют, а всё сам и сам, пас же надо дать. Обижается, что не полусредний, что край тащит¹.

− Сейчас здесь проходит турнир города по гандболу, – скривилась тётя-жаба. − Не будем мешать.

Марина осталась на трибунах с болельщиками. Ей хотелось посмотреть на незнакомую игру, про которую поют «сплины». Да и гимнастки радовали: худенькие, как она, длинноногие, нет у них «форм», как и у неё.

С первого взгляда игра увиделась такой: все бегают от ворот к воротам, мяч перебрасывают, передают. То и дело случаются потасовки: кто-то не даёт сделать пас и хочет мяч отнять, другой же игрок, наоборот, пытается обмануть, пробиться к воротам, не смотря ни на что найти лазейку и забить гол…

− Любушкина! – знакомый наипрепротивнейший баритон, который все учителя находили вполне приятным, а историчка, женщина неопределённого возраста, так та просто таяла. – Пошли: тебя не касается?

Она не обернулась, процедила:

− Иди отсюда, Кисель. Заблудишься.

− Да ну. Они пошли к книжным прилавкам, там какой-то чудак автограф-сессию устроил.

− Не чудак, а писатель.

− Я и говорю – чудак. Кто сейчас не писатель – все писатели. Ты вот прикольные заметки в статусах пишешь, жаль, что редко, я… − Киса не успел договорить, его перебил здоровый мужик: