Рекомендуем книги по теме

Глава 1

— И как вы планировали это сделать? — спросил психиатр.

— Азот.

— А можете подробнее рассказать?

Не могу понять, как именно он реагирует на мои слова. С одной стороны, задает уточняющие вопросы, интересуется, наблюдает за реакцией, с другой — кажется, будто он заранее знает все мои ответы и поэтому скучает. Даже его усы выглядят сонными и поникшими. И в целом — совершенно не ясно, верит он мне или нет.

Я почему-то представил, что за левым плечом психиатра стоит Станиславский. Наблюдает за моим спектаклем, скрестив руки на груди, и морщится. Не верит.

— Баллон очищенного азота и противогаз. Азот, как понимаете, инертный газ и не имеет специфического запаха, а главное — вызывает азотный наркоз. — Я сделал небольшую паузу, как бы задумавшись, но тут же собрался и продолжил: — Если им дышать, он быстро выместит кислород, человек потеряет сознание и через какое-то время умрет от асфиксии.

— Вы это где-то прочитали или… — Заинтересованность доктора все еще не превышала пределы профессионального приличия.

— И да и нет. Я довольно долго все это обдумывал. Прикидывал разные варианты, но регулярно возвращался к этой схеме. Несложно и гарантированно, не останешься калекой… — Я умолк и уставился в стол — думаю, еще одна пауза вполне уместна. — Ну и вот. Тринадцать двести.

— Тринадцать двести? — не понял психиатр.

Заинтересовался наконец-то? Может, надо чаще прыгать с темы на тему? Без логичных переходов. Я посмотрел на Станиславского. Он все еще выражал недовольство моей игрой, но все-таки вынужден был признать, что прогресс есть. Он покачал ладонью правой руки, как бы говоря: «Более-менее».

— Можно и дешевле, конечно, но я брал с запасом. Не смог рассчитать соотношение объема легких и объема баллона с азотом, поэтому брал побольше. И покачественнее.

— Качество тут имеет значение? — уточнил доктор с очень хорошо скрываемой усмешкой.

— Не знаю, а вдруг да?

— Тринадцать тысяч двести рублей — это стоимость баллона с азотом, верно?

Я медленно помотал головой из стороны в сторону и снова посмотрел на Станиславского. Тот кивнул. Доктор чуть сменил позу, собираясь оглянуться, и я быстро отвел глаза, чтобы не выдать моего помощника.

— Баллон, переходник, два метра шланга и противогаз ГП-4. — Я медленно сунул руку во внутренний карман пиджака.

Психиатр так и не оглянулся, напротив — внимательно наблюдал за мной. Я старался не встречаться с ним взглядом, мне все время казалось, что он вот-вот меня раскусит. И, наверное, станет ругаться, кричать.

Наконец моя рука нащупала искомое. В другом кармане. Конечно, это спектакль. Я знал, где лежит чек, и специально устроил эти судорожные поиски. Во время многочисленных репетиций выглядело это достаточно натурально. Растерянные, резкие похлопывания по карманам, торопливый поиск.

— Вот. — Я протянул бумажку и глянул на Станиславского, но его так огорчила моя паршивая игра, что он прикрыл глаза рукой.

Психиатр взял бумажку, положил перед собой на стол и пробежал взглядом по строкам.

— То есть вы даже купили все необходимое?

— Да. Все в свободной продаже. С противогазом, правда, пришлось помучиться. Это меня и спасло.

— Что вы имеете в виду?

— Противогаз с… — Я нахмурился, слово действительно вылетело из головы. — Как это называется?..

— С «хоботом»? — попытался подсказать психиатр.

Нас со Станиславским передернуло. Сами вы, доктор, с хоботом.

— С гофрой. С гофротрубкой, — уточнил я. — В общем, такие противогазы очень давно не выпускают, и их нужно поискать. В итоге пришлось покупать с рук. Пока все объявления отсмотрел, пока договорились, пока мне привезли. В общем — время. Стало легче.

Станиславский медленно беззвучно стал хлопать в ладоши, очевидно, получилось у меня хорошо. Воодушевленный таким успехом, я смело посмотрел в глаза психиатру. Он сидел, упершись локтями в стол, и большими пальцами сцепленных рук поглаживал усы. Лысина и усы придавали ему сходство с Розенбаумом; казалось, он вот-вот достанет гитару и запоет про Колчака.

— Должен заметить, что вы не учли пару важных моментов, — как будто немного разочарованно протянул доктор. — Технический азот отличается от медицинского. Велика вероятность, что передозировка азота привела бы к отключению функции ядер мозга, которые отвечают за двигательную, сердечную деятельность.

— И что это значит? — не понял я.

— Умирали бы в корчах, муках, судорогах и истерике. Долго и больно. Если говорить просто. Но это ладно, давайте к насущным вопросам. Раньше такие приступы случались?

— Да, регулярно, но не так… сильно. — Станиславский разочарованно махнул рукой в мою сторону, как будто бы сдаваясь; я опустил глаза.

— Как регулярно? — Психиатр снова стал что-то записывать.

— Два раза в год.

— Хм… Расскажите, пожалуйста, детально и с датами о последнем приступе.

— Я же рассказывал.

— Я понимаю, но это необходимо для диагностики. — Тон психиатра сменился, теперь он объяснял все неторопливо и с теплотой, то ли как с перепуганной лошадью, то ли как с ребенком. — Значительная часть моей работы — задавать одни и те же глупые вопросы. Но я понимаю — если вам неприятно это описывать или просто не хочется повторять, расскажите в обратном порядке.

Доктор тепло и даже как-то по-домашнему улыбнулся, воскресив в памяти размытый образ доброго родственника из далекого детства.

Но улыбки улыбками, а в ход пошел старый как мир прием. Послушайте детализированную историю человека и, если сомневаетесь в ее правдивости, попросите рассказать ее в обратном порядке. Желательно сохранив все детали и быстро. Если история выдумана — рассказать ее в обратном порядке очень трудно. Без предварительной тренировки уж точно.

И как мне поступить? Сделать вид, что я не уловил хитрости, и спокойно рассказать историю в обратном порядке? Или лучше обидеться? Не решит ли он, что я параноик? Но врать, вероятно, бессмысленно. Я посмотрел на Станиславского в поисках подсказки. Тот отрицательно мотнул головой. Понятно, не врать.

— Не верите мне? — прямо спросил я.

— Почему вы так решили? — кажется, впервые за весь разговор удивился психиатр.

— А зачем тогда вам история в обратном порядке? Это же проверка на вранье.

— Да, — не стал лгать доктор. — Но я не пытаюсь вас обвинить. У меня нет никаких сомнений в том, что вы говорите мне правду, но такова специфика моей работы: мне нужно понять, говорите ли вы правду самому себе.

— Ам-м… — Я растерялся, не зная, как именно на это реагировать.

Психиатр вызвал у меня что-то вроде восхищения. Как хороший соперник в шахматной партии. Вроде и признался, что намерен проверить мои слова, а вроде и не вступил в прямую конфронтацию. Кажется, даже Станиславский проникся к нему уважением и повнимательнее на него взглянул.

— Это обязательно?

— Нет, но помогло бы. Хотя, если честно, у меня уже достаточно данных для этого этапа. На первый взгляд у вас серьезное нервное расстройство. — Слово «психическое» он решил не произносить, судя по всему. — С мучающими вас перепадами настроения. Но есть масса нюансов. Учитывая остроту приступа, я бы рекомендовал госпитализацию. Думаю, что буквально за две недели мы сможем со всем разобраться и снять симптомы, а потом уже в амбулаторном режиме…

— Таблетки? — Я не смог убрать из голоса брезгливость, получилось слишком выразительно, но зато это очень обрадовало Станиславского, он даже поднял вверх большие пальцы.

— Скорее всего, да. — Психиатр, кажется, не заметил моих интонаций либо специально не стал заострять на них внимание. — Нужно облегчить приступ как минимум.

— Ясно.

— Но тут все зависит от вас. Если хотите лечиться, то я расскажу о дальнейших действиях, если нет — то нет смысла продолжать разговор.

Тут он несколько слукавил. Он не может меня отпустить, я ему конкретный план самоубийства рассказал и довольно четко дал понять, что все время об этом думаю. С другой стороны, он и не сказал, что отпустит меня домой. Сказал, нет смысла продолжать разговор. Если я соберусь уйти — позовет санитаров. Вынужден.

Я посмотрел на Станиславского. Тот показал мне жест «ОК». Я победил.

— Ну, я же за этим и пришел. Лечиться.

— Хорошо. Сейчас распечатаю пару бумажек, почитайте внимательно. — Он взялся за мышку и стал неторопливо клацать, глядя в монитор.

Его лицо сделалось сосредоточенным. Прищурился, лоб наморщил. Я подумал, что доктор явно не привык работать за компьютером. Вероятно, выписывать направления должен кто-то другой, но что-то пошло не так.

— Что за бумажки?

— Согласие на лечение и вся сопутствующая информация.

Какое-то время он клацал, потом зажужжал принтер. Психиатр вынул еще теплый лист бумаги и протянул мне. Я стал читать, делая вид, что не знаком с текстом. Стандартный бланк. Информированное добровольное согласие… и все такое. Я, конечно, нашел его в интернете и изучил заранее.

— А чем вы занимаетесь? — вдруг поинтересовался врач, пристально глядя в монитор.

«Анкету, наверное, какую-то заполняет», — подумал я.

— Писатель.

— Интересно. — Он отвлекся от компьютера и посмотрел на меня. — И как сейчас обстоят дела в русской литературе?

Я широко развел руками и окинул себя взглядом:

— Это вы мне скажите. Литература у вас на приеме.

Доктор сдержанно усмехнулся.

— Литература в надежных руках, — заверил он меня, все еще улыбаясь.

— Психиатра, — добавил я одно важное слово к его реплике.

— Это лучше, чем гробовщика, например. — Тут он вроде бы пошутил, но я заметил, как его взгляд внимательно скользнул по мне.

Я успел немножко скривить уголки губ, будто эта черная шутка меня как-то задела. Страшные люди эти психиатры. Нельзя расслабляться ни на секунду.

— Вам нужно предупредить кого-нибудь? В отделении мобильный телефон придется сдать.

— Нет, я уже предупредил всех, — возвращая бумагу с подписью, ответил я.

Теперь уже нет смысла что-то изображать, своего я добился.

— Хм… Похвальная какая… — Он задумался.

— Предусмотрительность, — подсказал я.

— Да. Хорошее слово, предусмотрительность. Давайте я вас провожу в отделение.

Он встал из-за стола и указал рукой на дверь. Почему-то получилось очень по-доброму, если не сказать по-родному, — наверное, репетировал это движение. Я тоже встал, взял свою сумку, кивнул Станиславскому в знак благодарности и вышел из кабинета. Психиатр с картонной папкой под мышкой вышел за мной и снова указал направление.

— Сейчас мы оформим вас в боксированное отделение, это что-то вроде…

— Карантина. — Не то чтобы он нуждался в подсказке, скорее я просто перебил его.

— Что-то общее есть, да. Сначала вы сдадите общие анализы, плюс вас периодически будет опрашивать доктор. Назначит лечение. Потом уже переведем в общую палату, а там — в зависимости от динамики.

— Ясно.

Мы шли по длинному коридору с бежевыми стенами. Я внимательно смотрел по сторонам, стараясь не упустить ни одной детали. Я здесь именно для этого. Цвета, звуки, запахи — важно все. Лампы дневного света, двери без ручек, линолеум, шестьдесят шагов от кабинета, что еще можно ухватить?

Мы уперлись в закрытую дверь. Я замер в предвкушении. Сейчас он достанет из кармана халата железку, похожую на торцевой гаечный ключ. Это так называемая гранка, исполняющая роль ручки для всех дверей в больнице.

Но, увы, доктор достал из кармана халата банальную пластиковую карточку, которые каждый человек хоть раз наблюдал в офисе, и приложил ее к считывателю. Загорелась зеленая лампочка. Вот тебе и гранка.

Мы вошли в примерно такой же коридор, как тот, по которому шли сюда. Единственное отличие — сестринский пост по левую руку. Эдакая регистратура.

— Ольга, добрый день. — Психиатр улыбнулся серьезной женщине на посту. — Принимайте новенького.

Женщина что-то спросила, но я не расслышал.

— Да, вот. — Психиатр сунул бумаги в окошко. — Самоход.

— А что случилось? — Кажется, этот вопрос она задала мне, но ответил доктор:

— Тяжело человеку. Жить не хочется.

Сестра покачала головой, но никак вслух не прокомментировала. Хотя бегущая строка на ее лбу гласила: «А ведь такой молодой, красивый, что ж делается-то?» Но скорее для проформы. Чтобы я понял, что мне сочувствуют. Вряд ли ее можно чем-то подобным удивить.

— Всего доброго, — попрощался психиатр.

— Удачи. — Я улыбнулся в ответ.

Он вышел из отделения и закрыл за собой дверь.

— Давайте вашу сумку посмотрим. — Сестра взяла мой багаж и приступила к досмотру.

Я уловил запах больничной еды — пюре и рыбные котлеты — и вдруг осознал, что морщусь. Да и в целом почему-то все лицо напряжено.

Сестра тем временем раскрыла сумку и стала доставать содержимое. Первое, что ей попалось, — упаковка туалетной бумаги.

— Предусмотрительно, но у нас сейчас с этим нет проблем, слава богу, — сказала она и отложила бумагу в сторону, собираясь продолжить досмотр.

— Нельзя оставить? — уточнил я.

— Можно, но… Можно, конечно. — Она придвинула упаковку ближе ко мне. Не распечатывая.

— Четырехслойная, — поиграв бровями, сказал я. — С запахом лаванды.

Сестра сдержанно улыбнулась и вернулась к досмотру.

— Лаванда, горная лаванда… — пропел я себе под нос.

Сестра усмехнулась и покачала головой. Достала из сумки флакон духов.

— К сожалению, нельзя, — покачала она головой.

— Почему? — удивился я.

— Потенциально опасно. — Ей удивительным образом удалось совместить абсолютно протокольную фразу с личным отношением, что вообще-то невозможно.

Я сделал вид, что очень огорчился, что совсем не подумал о том, что раз я заехал по суицидальной статье, то у меня заберут все хоть сколько-нибудь, по их мнению, опасное. Даже то, что нормальным психам вполне бы разрешили. На самом деле, конечно, я был готов к такому повороту. Даже рассчитывал на него. Это отвлекающий маневр. Я с трудом сдержал улыбку. Как я хорош, как мощны мои лапищи!

— Что это? — Сестра вертела в руках красную пластиковую баночку.

— Мастика для волос.

Она странно посмотрела на меня, задержала взгляд на моей прическе, потом открыла банку и заглянула внутрь.

— Нельзя.

Интересно, а зачем вообще было спрашивать, что это такое, если ничего нельзя? Сестра достала второй флакон и с удивлением взглянула на меня.

— Духи, — подтвердил я.

— Еще одни?

— Ну, тот аромат вечерний, а это так… Повседневный, домашний.

Она улыбнулась, покачала головой и отложила флакон влево. К другим духам и мастике. Туда же без вопросов отправилась расческа.

— Ну хотя бы расческу… — взмолился я.

— Нельзя, — решительно отрезала сестра, снова оценив взглядом мою прическу.

— Ну тогда хоть щетку для волос! Она мягкая, почти резиновая.

Сестра как раз достала ее из сумки. Недоверчиво покрутила в руках. Помяла. Нашла ее небезопасной и положила к прочей запрещенке.

— Вам тут не перед кем красоваться, не переживайте.

— Ну, перед собой же…

Бритва, конечно, фейсконтроль не прошла, а за ее отсутствием мне и гель не понадобился.

— Бриться можете под присмотром санитара. Попросите сестру — все организуют. Станок будет тут, на посту.

Она проверила карманы обоих спортивных костюмов, заглянула в тапочки и даже распечатала картонные упаковки носков и трусов. Последнее, что она извлекла из сумки, — книги.

Она поочередно раскрыла их, видимо, проверяя на наличие тайников, после чего отложила. Книги — можно. Потом все-таки обратила внимание на обложку одной из них и задумалась. Оливия Лэнг «Почему писатели пьют».

Сестра размышляла, я не мешал. В конечном счете победило разумное, доброе и вечное. Книги сестра мне оставила.

— Телефон, документы, украшения? — поинтересовалась она тоном таможенника.

— Оружие и запрещенные препараты, — кивнул я.

— Что? — не поняла сестра.

— Вот, говорю, держите.

Я послушно сдал все. Замер на секунду, глядя на пачку сигарет. С одной стороны, мысли о предстоящей ломке нагоняли тоску, с другой стороны — я был даже рад. Когда нет соблазна, то и бросать легче. Нет сигарет и нет.

— Переодевайтесь, — приказала сестра.

— Прямо тут? — растерялся я.

— Ну… можете в палате, но ремень сдайте сразу. И обувь, если со шнурками.

— Хорошо…

Сестра принялась описывать вещи, я переобулся и снова осмотрелся, но ничего нового не заметил. Пока довольно скудно в плане материала, но очевидно, что это только начало.

Через минуту сестра положила передо мной бланк с описью и ручку.

— Все ценные вещи и документы я положу в сейф на посту, все остальное сестра-хозяйка отнесет в кладовку.

Сестра-хозяйка — звучит волнующе, если не сказать больше. Я наклонился, чтобы расписаться, и почему-то сразу заметил, что в списке только один флакон духов.

Интересно, какой именно аромат ей приглянулся? «Живанши» или «Каролина Эрера»? И что она будет с ним делать? Душиться мужским ароматом? Или подарит какому-нибудь мужчине открытый флакон?

Я понял, что пауза затягивается, и быстро расписался.

— Берите вещи, пойдемте, — сказала сестра, передавая мне сумку.

Мне показалось или в ее голосе проскочило некоторое облегчение?

Меня все же занимал один вопрос: духи для нее или для мужчины? Каким должен быть мужчина, которому можно подарить открытый флакон? Я внимательно рассматривал сестру, пытаясь по ее внешнему виду составить некое представление о ее любовнике или муже. Но кольца на пальце я не заметил. Не замужем.

Наверное, ее любовник — работяга. Допустим, водитель скорой помощи. Или санитар. Почему-то мне кажется, что это мощный мужчина. С пузиком и алиментами. Они с Ольгой друг друга любят, наверное, хотя сами себе боятся в этом признаться.

Я поймал эту мысль, она показалась мне интересной. Вот, допустим, я сам был бы влюблен в эту женщину. Она не очень похожа на мой идеал, даже несмотря на то что у меня нет четкого понимания, как выглядит мой идеал. Чего бы мне стоило признаться, что я влюблен в некрасивую, немолодую женщину? Наверное, проще было бы делать вид, что никакой любви нет. Просто так получилось: общие интересы, секс, понимаем друг друга с полуслова и все такое. Надо запомнить эту мысль, поразвивать и вывести в какой-нибудь книге таких героев.

А потом я перевернул все с ног на голову, допустив, что она, например, лесбиянка. А потом еще раз — предположив, что она светская алкогольвица и просто выпьет духи.

Сестра остановилась у очередной двери и достала из кармана халата гранку! Я успел заметить, что рукоять ее обмотана изолентой. Надо будет порасспрашивать местных. Кажется, эти гранки в некотором роде артефакты, и наверняка есть интересные персонализированные экземпляры.