Эта прекрасная проза - свидетельство неисчерпаемой силы человеческого духа.
Рассказ Полины Жеребцовой, давший название сборнику. Опубликован на snob.ru
Тонкая серебристая нить.
Смерть — мой союзник, мой партнер по игре в шахматы, мой надежный ненавистный друг и самый любимый враг. Когда смерть рядом, жизнь видна по-другому: ясность и понимание становятся безграничными. Стоит ей отлучиться — обманчивый иллюзорный мир вторгается в мои откровения, туманит сознание.
Мы познакомились с ней уже давно, в моих детских снах. Мы сражались, вели философские беседы, блуждая по мирам сновидений, пока однажды она не постучала в мою дверь наяву: началась Первая чеченская война.
Я смотрела на растерзанные трупы людей и животных на улицах своего города, и приходило четкое понимание: смерть идет чуть позади — за моим правым плечом. Она хотела забрать и меня, но что-то все время мешало ей. Настойчиво, будто в этом был хоть какой-то смысл, я писала дневник, в котором были уже тысячи страниц...
А она, наверное, ждала последней.
Она криво усмехается, когда кто-то говорит, что ненавидит войну. Ведь она-то знает: мир за всю историю человечества на нашей планете был только сто лет.
Смерть не любит слабых духом, жалеет немощных, испытывает сильных.
На войне происходит много странных и необъяснимых вещей, о которых слагают легенды.
Я научилась слышать, как летит пуля, рассчитывать по секундам, когда и где упадет снаряд, открывать рот, если глубинная бомба падает на соседскую пятиэтажку, чтобы не лопнули барабанные перепонки.
Мертвых жителей в городе куда больше, чем живых, если война настоящая. Поэтому грани миров между живыми и мертвыми быстро стираются, и приходит понимание, что нет никаких мифических «мы» и «они». Есть «они», которые только что были «мы». И есть «мы», которые в любую секунду могут стать «ими».
Бродящий по руинам сумасшедший философ, герой моего романа, сгоревшего в печке из нескольких битых кирпичей, что стояла рядом с нашим подъездом, как и положено герою, остался внутри войны. Затерялся в том времени и пространстве, откуда исчезла я — чумазая четырнадцатилетняя девчонка с осколками в ногах, одетая в тяжелые от постоянного холода и сырости вещи, сноровистый зверек, умеющий спать прямо на снегу и вынюхивать еду в развалинах.
На войне нет закрытых дверей: они выбиты взрывными волнами; нет преград ни в чужие дома, ни в другие измерения. И когда кто-то из Верхнего мира с сумасшедшей последовательностью каждые несколько часов гасит свет в нашем, Нижнем, следует твердо помнить, что множество «шутников» в военной форме выходят на пустые улицы. Иногда они минируют помещения: вдруг кто-то взорвется?
Поэтому, заходя в руины, бывшие некогда жилыми домами, в поисках консервов или подгнившей сырой муки, следует двигаться очень медленно, смотреть перед собой и под ноги. Если заметишь тонкую серебристую нить — не стоит ее задевать: это твой билет в один конец.
Таких нитей оказалось великое множество; они, словно паутина, окутали многие квартиры, и несколько раз мне удавалось перешагнуть через них: не подвел Союзник, идущий невидимо рядом. А мой Город стал серебристым коконом, раскачивающимся на невидимой черной нити, натянутой между Там и Здесь.
Серый большой дом из бетонных плит был еще недавно пятиэтажкой с четырьмя подъездами, внизу, на остановке «Нефтянка». Соседи, что занимались мародерством, рассказывали, какие славные там пылесосы, ковры и посуда, но тот, кто играет в шахматы со смертью, знает хрупкость этих «славных» прочных вещей, как и тех безумцев, кто прикасается к ним. Впрочем, вещи меня никогда не интересовали. Другое дело — еда.
В городе, который находится в блокаде, в кольце, нет ни хлеба, ни риса, ни воды. Мы пили растопленный снег и все время искали хотя бы немного муки для некоего подобия лепешки.
Серый дом показался мне подходящим местом для поиска. Его верхние этажи съехали вниз, подчиняясь закону гравитации, а нижние сохранили свои очертания, словно запомнили то, чем они были когда-то.
В первом подъезде, куда я вошла, прихрамывая от боли в ногах, лежал труп мужчины в домашней одежде. Его убили выстрелом в голову. Его рот был приоткрыт, а глаза смотрели удивленно — будто он что-то хотел сказать, но не успел. Чуть дальше лежала женщина, раскинув руки, и два ребенка лет пяти-семи.
Странно, но пахло только гарью и металлом, словно убитые были андроиды. Еды на кухне не оказалось.
Пожелав мертвым утешения и радости — все же они покинули этот иллюзорный мир, где постоянно шла война, опередив меня, — я, прислушиваясь к грохочущей надо мной музыке, поспешила заскочить в другой подъезд, шатаясь от голода, так как не ела по меньшей мере четыре дня.
Там я натолкнулась на мертвую женщину с седыми волосами. И вдруг словно невидимая рука толкнула меня с такой силой, что я сразу рухнула в коридоре, не дойдя до зала. Лежа на сгоревшем, черном полу, я увидела стальную нить.
Нить была такой тонкой, серебристой, что ее нельзя было заметить, не пролейся на нее солнечный свет. Мысль, что в древних восточных трактатах из дедушкиной библиотеки я что-то читала об этом, не покидала меня. «Это то, чем душа прикреплена к телу», — подумала я, увидев, что один конец нити привязан к боевой гранате.
Через несколько дней в районе серого дома, который я покинула, не найдя никакой еды, случилась суматоха: на БТРах подъехали военные и что-то деловито втаскивали внутрь в ящиках.
Наша соседка тетя Аза, крутившаяся неподалеку, спросила:
— Что вы делаете?
— Будем взрывать! — последовал лаконичный ответ.
— Что взрывать?
— Дом! Пошли отсюда! Прочь!
Соседи поспешили ретироваться, дабы предупредить остальных, что скоро во все стороны полетят куски бетонных блоков.
Взрыв произошел ровно в 13:00 по местному времени, смешав камни и тела.
Мы не решились оставаться в своей квартире, медленно, как геологический пласт, сползающей в подвал, вышли на улицу и открыли рот. Не от удивления, конечно, — просто хотели сохранить барабанные перепонки.
Ведь от такого мощного взрыва могли рухнуть соседние здания. Они вздрогнули, но устояли.
Вниз упала только пара балконов.