− Пухляш! Не спи на работе, стейк сам себя не приготовит.

Улыбка двухметрового гада-шефа, склонившегося надо мной и почти ласково треплющего меня за щёку, любому другому могла бы показаться обаятельной. Я же знала − с таким оскалом он сожрёт кого хочешь и даже не подавится. Особенно меня.

− Отстань, я не сплю.

Я врала − едва притулилась около стола, как склонила голову и засопела. Кажется, мне даже успело присниться что-то приятное.

− Я вижу. Приготовь заказ, пока клиент не ушёл. Не даст чаевых официанту − работаешь в этом месяце без премии.

Едва он отвернулся, так и не дождавшись моего «да, шеф», показала язык и достала из холодильника мясо. Что ж, если представить на месте куска говядины Орловского, может, будет не так обидно получить выговор на ровном месте.

Орловский − это мой босс. Точнее, шеф-повар ресторанчика «Стяг». А если совсем точнее − Орловский Андрей Николаевич, шеф-повар, босс и самая большая задница на свете. Сколько себя помню, он всегда выводил меня из себя. Даже когда мы жили в разных городах, умудрялся напоминать о себе время от времени. То шуткой, вскользь сказанной во время того, как поздравлял меня по телефону с днём рождения, а то и вовсе букетом из контрацептивов, присланных с курьером.

Не было ни дня, когда я бы не вспоминала о том, что Орловский существует на белом свете. Он просто не давал мне возможности это забыть.

И вот теперь, когда его мать, по совместительству владелица небольшого ресторана на окраине Санкт-Петербурга, пригласила меня работать у неё, наличие Андрея рядом стало совсем уж каждодневным. И он пользовался этим с лихвой.

Но в целом же я была очень благодарна за то, что работаю в «Стяге». Кулинария была моей страстью всегда, Наверное, с тех самых пор, когда мне было три года и я лепила куличики в песочнице, рассаживала в круг кукол и кормила их ими, делая вид, что это торты. Потом я стала читать мамины поваренные книги вместо того, что задавали мне в школе, и не успокоилась, пока не выучила все рецепты наизусть.

Следующим этапом стала выдумка новых кулинарных шедевров или адаптация продуктов из списка к реалиям российской жизни.

И каково же было моё удивление, когда я поступила в кулинарный техникум, и узнала, что Орловского снаряжают учиться не куда-нибудь, а во Францию. И, по удивительному совпадению, именно кулинарному искусству.

− Пухляш, ну? Стейк готов?

− Для медиум вэлла¹ прошло слишком мало времени. И меня зовут Рита! − огрызаюсь я, когда Андрей материализуется за моим плечом и, заглянув через него, воззревается на кусок мяса, который я переворачиваю, чтобы он не подгорел.

− Он дойдёт на тарелке, когда дашь ему отдохнуть перед подачей.

В голосе шефа слышатся какие-то противные нотки, хотя, возможно, мне это только кажется. А его близость нервирует. Не зря наше знакомство два десятка лет назад началось с ударом погремушкой точно в лоб Орловского. Сейчас мне тоже хочется чем-нибудь в него запустить.

− Я повар, и я знаю, что я делаю!

Схватив сковородку за ручку, охаю, когда поверх моих пальцев смыкается ладонь Андрея. Он настойчиво пытается снять стейк с огня, я − точно так же настойчиво пытаюсь ему помешать.

− Отпусти, − шепчет он предупредительно мне на ухо.

− И не подумаю.

− Я шеф, и я знаю, что делаю, − передразнивает он меня.

Я делаю какое-то неуловимое даже для самой себя движение, ударяясь затылком о грудную клетку Орловского. И он сдавленно охает и… отпускает ручку. Кусок мяса, взметнувшись в воздух, пролетает пару метров, чудом никого не зацепив по дороге, и плюхается на пол.

Чёрт! Теперь всё переделывать… И не только переделывать.

− Штраф в размере стоимости трёх стейков, − тихо говорит Орловский прежде, чем отправляться готовить Нисуаз. − И только попробуй передержать следующий.

Не передержу. Отработать в минус этот день и задолжать шефу − слишком непозволительная роскошь даже для меня. Я вздыхаю, заново ставя сковороду на огонь. Совсем скоро домой. А завтра − выходной. И только благодаря этим мыслям я чувствую себя более-менее успокоившейся.

Утро врывается в мой сон c головной болью и насморком. Открываю глаза с трудом, а они слезятся − то ли аллергия на что-то, то ли умудрилась простыть прямо посреди июня. На сотовом − три пропущенных от матери Орловского, которую в нерабочее время я зову просто тётей Таней. Интересно, зачем она мне названивала, да ещё и так настойчиво? Может, Андрей рассказал, что вчера я загубила отличный кусок мраморной говядины? Нет, на него это непохоже. Он был занозой в заднице, но не ябедой. Значит, причина совсем не в её заносчивом сыночке.

− Тёть Тань, вы мне звонили? − говорю я в трубку с истинно французским прононсом.

− Оу, − отвечает она без приветствия. − Вопрос отменяется. Ты заболела?

В её голосе − искреннее участие, и связано оно совсем не с тем, что я завтра могу не выйти на работу. Она действительно волнуется за меня.

− Есть немного. К завтрашнему дню приду в норму.

− Хорошо. Но если разболеешься − никаких выходов на работу! Андрей найдёт тебе подмену.

О, да. И сделает это с огромным удовольствием.

− Нет. Я сейчас же буду лечиться всеми возможными и невозможными способами.

Перебросившись парой слов, мы заканчиваем беседу, а я плетусь на кухню, чтобы найти таблетки и закинуться лекарствами, способными убрать это ужасающее состояние.

− Пей до дна!

− Что там?

− Перцовка. Пей!

Я подношу ко рту наполненную до краёв стопку, больше похожую по объёму на маленький стакан. От одного запаха глаза слезятся, а нос сам по себе прочищается. Правда, ненадолго.

Марина настойчиво подталкивает стопку под донышко, и я всё же делаю щедрый, в половину содержимого, глоток. Надо будет убить лучшую подругу. Лучше − дважды! − ещё мелькают в моей голове мысли, когда губы, нёбо и горло опаляет такой нестерпимой остротой, что я чувствую себя огнедышащим драконом. Из глаз помимо воли брызгают слёзы. Маринка смотрит на меня выжидающе, сидящая чуть поодаль Катька − округлив глаза.

Простуда действительно отходит на второй план. Ей просто не остаётся места среди приступа удушающего кашля, который сменяет эффект слезотечения.

− Я… когда-нибудь… убью тебя, Марина, − обещаю, когда ко мне возвращается возможность говорить.

− Нормально вообще! Я тебе тут жизнь спасаю, а ты членовредительством грозишься, − притворно-обидчиво сокрушается подруга.

− Это теперь так называется?

− Ага. Ну хоть немного помогло?

− Неа. Но я запьянела.

Насморк действительно исчез. Или мне просто стало всё равно, течёт у меня из носа или нет. По венам разлилось такое приятное тепло, от которого хотелось улыбаться во весь рот. И даже перцовое послевкусие на губах не казалось таким уж противным.

− Запьянела? Этим надо воспользоваться, − решает Маринка, устраиваясь в кресле удобнее. − Рассказывай, как ты со своим шефом. Что у вас?

− У нас?

− Ну, да. У вас.

− А что может быть у нас? Он меня доводит, я не сдаюсь.

− Ладно тебе. Андрей просто прелесть.

− Это пока ты не на моём месте. Была бы на моём, он бы к тебе цеплялся.

− Завидую.

− Нечему. Иногда мне кажется, я не выдержу и сяду по статье сто пятой.

− И лишишь генофонд такого мужчины? Какая ты злая.

− У меня есть на то все основания! − Я выставляю указательный палец вверх, давая понять, что готова отстаивать свою позицию относительно Орловского до победного. Но пересказать то, что подруги знают наизусть и без моих повторений, не успеваю − раздаётся звонок в дверь.

− Ты пиццу заказала? − удивлённо спрашивает Катя.

Я пожимаю плечами. Больше гостей я не ждала, ничего с доставкой на дом не заказывала. Значит, кто-то из соседей. Я открываю дверь, не глядя в глазок, и зря. На пороге стоит Орловский собственной персоной.

− Выглядишь ужасно, − говорит он, и мне лишь на мгновение кажется, что в его взгляде мелькает тревога. Привидится же такое.

− Спасибо.

− Надеюсь, самочувствие лучше вида.

− Надейся. Тебя каким ветром сюда принесло?

− Попутным. Мама попросила заехать и привезти тебе это.

Он вручает мне пакет, который я инстинктивно прижимаю к груди. Даже заложенный нос не мешает мне понять по запаху, что Орловский привёз имбирь, лимон и что-то ещё, корицу, что ли?

− Спасибо, − снова повторяю я.

И на этом вроде бы можно было завершить разговор, но этот засранец стоит и не уходит. Вот только смотрит совсем не на меня. Его взгляд направлен куда-то мне за спину, а на лице при этом появляется довольная ухмылочка. Слышу, как сзади переговариваются девчонки.

− Так. Передача «Навести больного» завершена. Можешь ехать, − говорю я ему и пытаюсь закрыть дверь, что Орловский не даёт сделать, придержав её рукой.

И почему сейчас внутри рождается какое-то странное чувство? Будто у меня пытаются забрать что-то моё, принадлежащее мне с самого детства? Нехорошее такое ощущение, которое надо бы гнать метлой куда подальше.

− Пухляшик, ты почему такая злая? − интересуется Андрей, всё так же заглядывая в квартиру. − И невоспитанная. Пригласила бы в гости.

− Ещё чего! Не хватало в ресторане эпидемию устроить.

− Зря опасаешься. К твоей заразности я привык давным-давно. У меня на неё стойкий иммунитет.

Он вдруг перевёл взгляд на моё лицо и, вскинув брови, наклонился прямо к губам. Дурацкое предположение, что Андрей вот-вот меня поцелует, заставило меня впасть в такой ступор, что я лишь испуганно воззрилась на его рот в каких-то паре сантиметров от моего и забыла, как делать следующий вдох.

− Пухляш… ты что − пила? − поинтересовался он тихо, как будто был моим старшим братом, который поймал меня на месте преступления.

− Немножко, − пискнула я, отступая на шаг. − И вообще! Это не твоё дело.

Я всё же совладала с дверью, захлопывая её перед носом Орловского прежде, чем он успел предпринять попытку ворваться в квартиру, чему бы Катя и Марина были только рады.

− Зачем ты его выставила? − удивилась последняя, когда я вернулась в комнату и водрузила пакет на кофейный столик.

− Затем! Нечего портить мне единственный выходной. Я и так на его морду лица завтра насмотрюсь.

− Везёт тебе. Он красавчик.

− Он? Ты с кем-то спутала этого… Орловского.

− Не глупи, Рит. То, что он красивый и сексуальный, не заметила бы только слепая.

− Значит, я ко всему ещё и незрячая.

Я достала из пакета лимоны, упаковку аспирина, несколько энергетических батончиков и большую бутылку домашнего морса. А на самом дне обнаружила сложенный вчетверо листок.

«Выходи на работу быстрее, Пухляш. Мясо будет скучать по полётам, если ты не появишься завтра же :)»

Оригинальный способ поддержать и пожелать здоровья. В стиле Орловского. Я неодобрительно хмыкнула и скомкала послание. Только почему на моих губах помимо воли появилась довольная улыбка?

Наверное, я бы даже успела скиснуть и заскучать, если бы в моей жизни не было Андрея. Это ради него я похудела на двадцать килограммов, когда мне осточертело, что он дразнит меня Пухляшом. И хоть прозвище осталось, как приклеенное, и не было на свете силы, которая бы заставила Орловского передумать и перестать меня так называть, изменения пошли мне на пользу.

В шестнадцать я окончательно расцвела, на меня стали засматриваться парни, с одним из них я даже пробыла в довольно долгих отношениях по меркам подростков, у которых вечный ветер в голове. Целых полгода. Правда, дальше поцелуев и объятий дело не дошло, но зато я поняла, что привлекательна. И что извечные шутки Орловского, который отпускал их в мою сторону по поводу и без, − уже не раздражают и не злят как раньше. И теперь я могу сносить их стойко, а не прячась в своей комнате и не вымачивая в слезах подушку, как то было в тринадцать.

Всё менялось, но одно оставалось константой − в моей жизни был Андрей. Правда, будучи подростком, я и представить не могла, что однажды он станет моим шефом, но даже с этим смирилась довольно быстро.

− Ты помнишь, что завтра ресторан закроется на спецобслуживание? − спрашивает у меня тётя Таня ближе к закрытию «Стяга» в один из летних дней.

Разумеется, я это помню. Вот только присутствовать на мероприятии, на котором мне могут быть и не рады, не планирую. Даже если это…

− Да, помню, у вашего сына день рождения, Татьяна Алексеевна.

− И я надеюсь, ты поможешь приготовить ужин.

− Я?

− Да, ты.

Она кивает, и за показной серьёзностью и деловым тоном мне мерещится улыбка. Как будто знает что-то, что неведомо даже мне.

− Почему я? В ресторане же есть другие повара.

− Потому что на тебя я могу положиться. Ты мне практически родная.

− Угу. Вам да. А вот Андрей может быть и не рад этому.

− Глупости. Он тебя любит.

Она проводит по моему лицу рукой в знакомом с детства жесте и отходит, оставляя меня в полном недоумении. Орловский меня… любит? Что за несусветная чушь? Этот тип любит только себя и ещё − подтрунивать надо мной. А больше ничего. И даже если тётя Таня имела ввиду любовь, которая бывает у брата к сестре − я в это не верю. Андрей испытывает ко мне какие угодно чувства, но только не любовь. И убедить меня в обратном практически невозможно.

В зале народу не слишком много, но создают они столько шума, что я раз за разом выглядываю из кухни из чистого любопытства посмотреть, кто приехал на день рождения Орловского. Хрупкую блондинку, будто бы сделанную из фарфора, я замечаю сразу. И с первого же взгляда она мне решительно не нравится. Особенно то, как нарочито смеётся, как кладёт руку на колено сидящего рядом с ней Андрея. А он вместо того, чтобы встать и отойти, очень даже флиртует с ней в ответ. Хотя, встать и отойти он должен только в моих фантазиях, обычно Орловский всегда не прочь вот так поулыбаться всяким блондинкам, брюнеткам и рыжим.

− Вер, а кто это там рядом с Андреем Николаевичем? − как можно более равнодушно спрашиваю у су-шефа и по совместительству «справочного бюро» всего ресторана.

Вера знает всё и обо всех за редким исключением, но не треплется на каждом углу, не сплетничает и не обсуждает чужую жизнь, просто знает и всё. Выглянув из-за двери в кухню, хмурится некоторое время, а потом выдаёт, повернувшись ко мне:

− Так это же девушка шефа.

Следующий вопрос так и застывает на моих губах, когда я перевариваю то, что мне рассказала Вера. У Орловского есть девушка, а я узнаю это вот так, вскользь? Застав его практически на месте преступления с оружием в руках?

− Оу. И давно они вместе?

− Нет. Пару месяцев назад познакомились в самолёте.

− Ясно. А чего он её скрывал?

− Кого?

− Ну, девушку свою.

− Где скрывал?

− Понятно. Это просто я не видела их вместе.

− Наверное. Ладно, давай закуски подавать.

− Угу.

В этот раз чувство, что кто-то не только покусился на «моё», но ещё и успел это самое «моё» у меня забрать, особенно острое, почти невыносимое. Нет, подумать только! У Орловского есть девушка, а я об этом ни сном, ни духом. И никто меня даже уведомлять об этом не собирался.

Срывая злость на ни в чём не повинном томате, я яростно кромсаю его на части, пока он не становится похож на пюре. Сальса из свежих овощей превращается в разноцветное месиво. И я чувствую удовлетворение, раскладывая её по салатникам.

Горячим занимается Вера, что даёт мне возможность немного остыть, выйдя из ресторана в заднюю дверь. И снова там меня ждёт сюрприз − Орловский собственной персоной. Один. Стоит боком ко мне, курит, зажав сигарету в зубах и засунув руки в карманы джинсов. Пока я размышляю, ретироваться мне по-тихому или просто развернуться и уйти − Андрей ведь всё равно не заметит − Орловский цедит, перекатив сигарету в уголок рта:

− Пухляш, сегодня твои кулинарные способности выше всяких похвал. Вот та каша из овощей… я не совсем понял, почему её было не перелить в стаканы?

Он поворачивается, и в глазах его замечаю улыбку. Или насмешку? Сейчас, когда мой мозг затуманен слишком долгим пребыванием в жарком помещении кухни, я не сразу могу разобрать, чего во взгляде Орловского больше.

− Я подумала, что твоей цапле будет удобнее клевать её с тарелки.

Сама не знаю, какой чёрт тянет меня за язык в этот момент. Охарактеризовать девушку шефа, да ещё и таким эпитетом − не лучшая идея. А уж показать, что её наличие меня задело − это просто «эпик фэйл».²

− Моя… цапля?

Вместо того, чтобы послать меня ко всем чертям, Орловский запрокидывает голову, и из его груди вырывается громкий смех. Я некоторое время наблюдаю сначала за тем, как выпадает из его рта сигарета, потом − за смеющимся Андреем. Помимо воли губы мои тоже растягиваются, и сдерживать это выше моих сил.

− Ладно, Пухляш. На сегодня тебе задание такое, − отсмеявшись, возвращается к разговору Орловский. − Сейчас переодеваешься и я тебя приглашаю принять участие в праздновании. Идёт?

− С чего бы вдруг? Я из твоих гостей только тётю Таню знаю.

− И?

− Без «и».

− Ну пообщаешься с ней, познакомишься с остальными. С цаплей вон.

В его глазах теперь точно насмешка − её уже не спутать ни с какими улыбками и прочими приступами веселья. Наверняка ожидает, что я откажусь и сбегу куда подальше. Например, домой. И это было бы весьма мудрое решение, но вместо него я киваю и говорю, как ни в чём не бывало:

− Окей. Сейчас только фартук сниму.

− Жду и надеюсь, Пухляш, − доносится мне в спину.

В такие моменты мне начинает казаться, что я вернулась в свои тринадцать. И мне приходится очень стараться, чтобы прогнать это дерьмовое ощущение.

Переговариваясь с тётей Таней под бокал вина и вполне сносное каре ягнёнка, приготовленное Верой, я раз за разом возвращаюсь взглядом к сидящей неподалёку парочке. Цапля, которую зовут ожидаемо вычурно Миленой, ластится к Орловскому, а тот, не обращая внимания на то, что не один, поглаживает её по колену, и с каждой минутой его рука поднимается всё выше, задирая край и без того короткой юбки.

На меня внимания он не обращает, но это привычно.

− Лапуль… ты чего, уснула? − слышу голос тёти Тани и вздрагиваю, переводя на неё взгляд.

− Нет, я задумалась.

− А! Так что тебе по цвету кажется? Если перекрасим стены в белое и синее?

− Будет хорошо. Только ресторан тогда закрывать придётся же.

− Ну, да. Я же тебе сказала, на неделю, не больше. Ты вообще меня слушала?

Конечно, я её слушала, но явно не слышала. Почему-то вид того, как Орловский весь погружён в свою цаплю, нервирует меня настолько, что все мои слуховые способности как ветром сдувает.

− Пухляшик, скажи мне, как ты относишься к карри? − внезапно спрашивает у меня Андрей, чем вводит в состояние ступора.

− К карри?