«…сомневаюсь, что найдется еще такая дура, которая полюбит тебя со всеми твоими задвигами. А я… да, я – та дура, Олеженька, у которой счастье тобой начиналось и тобой же закончилось.»

(с) Яна

Говорят, человек может справиться со всем, что выпадает на его долю, ибо нам не даётся больше, чем мы способны вынести. До сегодняшнего дня я был с этим абсолютно согласен. Мне вообще казалось, что в этой жизни не осталось ничего, что могло бы выбить меня из колеи.

Я отгородился.

Отгородился от всего, что способно было пошатнуть моё душевное равновесие: от малейших привязанностей и чувств, от людей, прошлого и воспоминаний. Я намертво замуровал себя в стены цинизма, безразличия и пустоты.

Полнейший душевный коллапс. Эмоциональная контузия.

Только дети напоминали мне о том, что я всё ещё живой, что там – внутри, за этими стенами осталось то немногое, не убитое едкой ненавистью, сумасшедшей злобой и дикой, агонизирующей болью.

Только дети и Она…

Её проклятущий взгляд, сразивший меня когда-то наповал. Он до сих пор, словно дефибриллятор по сердцу, прошивал насквозь. Стоило только взглянуть в эти полные задушенной боли и невыносимой горечи, глаза, как оно заводилось, оживало на секунду в каком-то мстительном биении.

Да, на короткий миг я испытывал удовлетворение от её боли. Захлебываясь ей, пил жадными глотками, пытаясь заполнить мёртвую пустоту, что она оставила после себя, но уже в следующее мгновение меня начинало выворачивать наизнанку, и эта пустота, подобно раковой опухоли разрасталась во мне еще сильнее, чем прежде.

Я не мог находиться рядом с Чайкой, дышать с ней одним воздухом не мог, и в тоже время у меня не хватало сил полностью вычеркнуть её из своей жизни, мне необходима была доза её боли, её раскаянья и вины. Мне нужно было знать, что она всё ещё…

Зачем? Возможно, из-за уязвлённого самолюбия, а может, потому что не смотря ни на что, и как бы не отнекивался, и не отрицал, я тоже…

Я тоже, мать её, всё ещё…

Хотя в последнее время, казалось, что, наконец, отболело, что больше не ломает по ней, не скручивает от желания поехать и… Не знаю, что бы я сделал после этого «и». До сих пор не знаю, хотя, к моему стыду, шанс был.

Однажды, давно ещё, на заре её звёздной карьеры, в СМИ пустили слух, что она якобы начала встречаться с каким-то популярным рэпером. Я не был в курсе планов Илоны, и как придурок, повёлся. Меня эта новость ошарашила настолько, что я перестал соображать. Увидел Чайку на фото в обнимку с каким-то г*ндоном, и перемкнуло от бешенства. Она была такой довольной и смотрела на него так, как только эта сука умеет: сводя с ума, отключая у мужика всякую разумную мысль, кроме нестерпимого, навязчивого желания оттрахать её. И у меня тоже разум отключился.

Озверев, я приперся к ней на квартиру, но её не оказалось дома. Это привело меня в ещё большую ярость. Будучи на взводе, сразу же решил, что она у своего хахаля. Но вместо того, чтобы поехать домой, остался ждать в машине, как конченый псих, хлеща какое-то дешёвое пойло из магазина напротив.

Внутри у меня всё кипело, на части рвало от бушующих в душе противоречий. Я вспоминал её бесконечное враньё, её измены и представлял, как убиваю: душу, крепко сжимая тонкую шею, глядя в лживые глаза. И в тоже время мне хотелось без лишних разговоров поставить её раком к стене и отодрать, как дешёвую шлюху, коей она и являлась.

Хотелось вот так примитивно выпустить пар, выплеснуть всё, что накопилось, что я так и не высказал. Хотелось… Да чего таить?! Просто хотелось. До дрожи. До боли. До ломоты. Утонуть в ней, раствориться и забыть. Обо всем забыть, стереть напрочь память, чтобы просто любить её без всяких «но» и быть счастливым в неведении. Пусть, как лох, как последний кретин лишь бы не эта сжирающая заживо пустота.

Да, иногда я считал, что лучше бы Чайке удалось дурануть меня. Так было бы проще и легче. А правда… Да кому она нахрен нужна?! Мир борется не за правду, а за счастье и плевать всем, каким путём это счастье достается. Вот такие мысли всплывали по временам. И я презирал себя за эти приступы малодушия, и ненавидел Чайку за всё, что она с нами сделала.

В тот вечер эта ненависть достигла апогея. До чего бы она меня пьяного довела, одному богу известно, но Чайка, к счастью, заявилась только под утро, к тому времени алкоголь и эмоции практически перестали дурманить мою голову. Я перекипел, эмоционально выгорел, а потому смотрел, как она выходит из машины без особого интереса и уж тем более, желания подойти. Да и зачем? По её виду было понятно, что ни о каком любовнике не может быть и речи.

Уставшая, как собака, не накрашенная, в трениках и с растрепанной шишкой на голове она бы под дулом пистолета не отправилась к мужику, не считая, конечно, нашего первого раза. Воспоминания о Чайке в тот вечер вызвали у меня невольную улыбку, которая тут же сменилась глухой болью и горечью от того, что нельзя отмотать ленту жизни назад и сделать все правильно.

Интересно, как бы всё сложилось, если бы мы не наломали столько дров? Какой бы стала Янка без всей этой грязи, в которой мы медленно, но верно утопили друг друга?

Этого я уже никогда не узнаю, но, несмотря ни на что, мне хотелось верить, что мы могли бы быть счастливы вместе. Ведь были же! Пусть недолго, с переменным успехом, но были. Так были, что теперь жизнь казалась невыносимо – бессмысленной, особенно, от понимания, что так, как раньше больше никогда не будет, что больше уже вообще ничего не будет. Я не позволю.

В конце концов, зачем, если меня клинит: то убить её хочется, то отыметь, то ещё как-нибудь унизить, растоптать, размазать?! И ведь она бы это всё мне позволила, слова бы не сказала. Но опять же зачем? Разве мы бы стали чище, искупавшись в очередных помоях?

Поэтому я просто сидел, смотрел на неё больным с похмелья взглядом, понимая, что пора уже поставить точку, пора отпустить.

И я вроде как отпустил: перестал вмешиваться в её жизнь, направлять и контролировать каждый шаг, свёл к минимуму потенциальные встречи и вообще всякое общение. В какой-то момент стало даже легче, я успокоился, привык к своей жизни «наполовину», довольствуясь тем, что есть, не сравнивая и не вспоминая. Меня больше не ломало, не клинило, не рвало на части при виде Чайки. Это радовало, я, можно сказать, был от этого почти счастлив, не понимая главного – что всё так или иначе сводиться к ней. Но судьба или кто там за это ответственный, как и всегда, не позволила мне насладиться фейковым покоем. Впечатала мордой в реальность, вышибая из меня весь дух, деля в очередной раз мою жизнь на «до» и «после».

И вот сижу я, смотрю на свои окровавленные ладони и понимаю, что никакого «после» для меня уже не будет, если с Янкой что-то случиться. Ничего больше не будет, ибо она и была всем – смыслом моей жизни. Что бы я ни делал, прямо или косвенно было связанно с ней: все эти мои попытки отпустить, забыть, вычеркнуть. Я только этим и жил последние шесть лет. Все мои силы, мысли и стремления были направленны на то, чтобы убедить себя, что не люблю её больше. И ведь я преуспел в самообмане, решив, что моё спокойствие – это то самое «отпустил», но на самом деле я просто, наконец, простил её. По-настоящему простил, поэтому меня больше не душила злоба и ненависть, не тяготило её присутствие, и не возникало грязных желаний. Я сбросил с себя этот, прижимающий к самой земле, груз, но я не отпустил её, не отпустил и никогда не отпускал. Я наказывал её из года в год, зная, что всегда могу вернуться, что она ждёт. А теперь…

Я еще мало, что понимал, но одно знал точно – для меня все кончиться, если она умрёт. Я не смогу жить в мире, где её нет, где нет ни единой возможности вернуться. Кого мне тогда «забывать», кого «не любить», кого «отпускать»? Что вообще делать и как жить после всего этого, зная, что не уберег, что столько лет потратил впустую, а ведь мог…

Боже, сколько всего я мог! Сколько всего могли мы, если бы я послушал отца и мать, и усмирил свой «желчный, дрянной характер», если бы поставил интересы ребенка и семьи выше собственных? Но что толку теперь об этом говорить? Хуже мне уже не станет и уж тем более, лучше, сколько бы не утверждали, что человек может со всем справиться.

Нет, не со всем. Не со смертью любимого человека точно. А Янка… Янка была, есть и будет моей любимой женщиной. Сколько бы я не отрицал, сколько бы не подавлял, не пытался утопить в алкоголе и других женщинах, люблю её. Все ещё люблю и всегда буду!

–Папа! – вдруг ворвался в мои мысли дрожащий, испуганный голосок сына.

Я диким, дезориентированным взглядом огляделся вокруг, не понимая, что вообще происходит, и что здесь делают все эти разряженные люди, заполняющие коридор у операционной. Меня трясло, как в лихорадке от ужаса и напряжения. Я вообще не соображал. В крови по-прежнему кипел адреналин, поэтому, когда увидел заплаканного Сашку на руках у кого-то из родственников – в тот момент я даже людей не узнавал, находясь в состоянии аффекта – я просто сорвался, слетел с катушек, дав волю отчаянью и панике.

–Какого хера вы его сюда притащили?! Совсем дебилы?! – заорал я на всю клинику, и преодолев разделяющее нас расстояние, выхватил сына из рук, как оказалось, сестры.

–Папа, – всхлипнул он, и прижавшись ко мне, разразился еще большими слезами. Было ясно, что у ребёнка испуг и шок. Меня это всё довело до такого бешенства, что я напрочь утратил контроль.

Что я орал и кому, не помню, но судя по ошарашенным лицам родных и сбежавшихся на шум медсестер, явно перегнул палку. К счастью, мой припадок длился недолго, до меня вскоре дошло, что своими криками я еще больше пугаю сына.

Уткнувшись мне в плечо, Саша дрожал всем тельцем, плача навзрыд. Его дрожь передалась и мне. И как-то так резко отпустило, что силы покинули. Меня вдруг по голове шарахнуло осознанием того, что я по чистой случайности не потерял сына.

Господи, если бы с ним что-то произошло, я… Я не знаю, что бы было и знать не хочу, но уже от одной мысли внутри все сжалось, меня заколотило всего, как припадочного от накатившего ужаса. Я прижал Сашку еще сильнее и уткнувшись носом в его волосы, втянул сладкий аромат своего ребёнка, испытывая такое облегчение, что слезы навернулись на глаза.

–Сынок, – выдохнул я, целуя его в висок. – Не плач, зайчонок, не плач. Папа рядом…

Я что-то ещё приговаривал, расхаживая взад-вперед, целовал Сашку, качал, как маленького, и не понимал, как мог оставить его на попечение каким-то нянькам? Как мог фактически отнять у него мать? Ведь я сделал всё, чтобы Чайка приняла предложение Мачабели. Я создал настолько психологически -невыносимую обстановку для неё, что ей просто ничего иного не оставалось. Я всё-таки использовал сына, чтобы отомстить ей. Изощрённо, тонко и под личиной помощи, но мои мотивы были исключительно эгоистичны, и если отбросить все нюансы, то получается, я поступил с Сашей в точности, как когда-то с Лесей. Но если тогда у меня было хоть какое-то оправдание, то сейчас нет. В угоду своим страхам, слабостям и мстительности я лишил его нормальной семьи.

–Где мама? – заикаясь, спросил он, потирая кулачками свои покрасневшие глазки.

–Сынок, – тяжело сглотнув, заглянул я ему в лицо, пытаясь подобрать слова, в который раз поражаясь, до чего же он похож на Янку: тот же ротик в форме лука, тот же чуть вздернутый, аккуратный носик, тот же разрез глаз, только цвет мой, а остальное всё её, даже веснушки на носу, как у неё, и меня это всегда умиляло, вызывало какой-то трепет. Сейчас же, я вдруг с ужасом подумал, а что если всё не случайно? Что если наши судьбы расписаны от и до, и то, что он похож на неё – это такая насмешка, прощальный подарок?

Где-то на краю сознания, я понимал, что это просто фееричный бред, но в том состоянии, в котором я находился идиотские мысли, пожалуй, были в норме.

–Я хочу к маме! – так и не дождавшись от меня ответа, расплакался Сашка. – Где моя мама?

–Сынок, мама… Мама сейчас у доктора, она…, – попытался я что-то объяснить, но Саша вдруг перебил меня, тихо спросив:

–Она умрёт?

От этого вопроса я растерялся, не зная, что ответить. Я не мог врать, не мог обнадёживать ребёнка, поэтому сказал, как есть:

–Я очень надеюсь, что нет, сынок. Очень…

У Саши задрожали губки, но словно всё поняв, он тяжело вздохнул, и опустив голову мне на плечо, стал тихо, как-то так беззвучно плакать.

Я очень хотел его успокоить, сказать, что с мамой всё будет в порядке, но я не мог обещать того, в чем не был уверен, поэтому просто поглаживал его по спинке и расхаживая по коридору, напевал какую-то песенку, не обращая внимания на родных.

Мама и Алёнка пару раз пытались забрать у меня Сашку и вразумить, что нужно сменить окровавленную одежду и самому пройти осмотр у врача, но я отмахивался от них, не в силах больше ни о чём думать, кроме Янки.

Я не знал ни одной молитвы, но я молился со всем отчаяньем и страхом, как ребёнок повторяя всего лишь одно слово: «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!».