Усевшись на подоконник с чашкой недопитого чая, она уставилась на вечерний город.
Вдали, похожие на группу восставших из Мирового океана динозавров, делая миллиметровые шажочки, на нее надвигались величественные и грозные, наряженные в неоновую рекламу башни Сити.
Она задумала было сделать снимок в поддержку родного города, который – ну в самом деле! – ничем не хуже Сеула, но вставать и идти за мобильным было лень.
Из башен напротив – таких же, как и ее, одноподъездно-минималистичных, практично-скорбных в своем темно-коричневом или темно-сером цвете —таращились своим холодным светом огни.
Укутанные искусственными огнями, сидели в клетушках птички – и каждая, вплоть до марта этого года, говорила на своем, понятном только ей языке. Сколько же миллионов языков существовало в этом городе?
Бессчетное множество…
Языков одиночек, пишущих о себе, снимающих себя, жалеющих себя, ласкающих себя, заботящихся о себе, боящихся вирусов, бактерий, тайфунов и землетрясений, очередного конца света и живых людей рядом и оттого пытающихся увековечить каждый свой шаг вспышкой мобильной камеры…
Выходит, этот сраный ковид заставил всех выучить универсальные слова и вытащил, наконец, из людей не только страх, но и сострадание к ближнему.