В конце июня клубы открылись.
Клиент шел как после бомбежки – посеревший и зашуганный.
Те, кто успел переболеть, хоть и хвастались антителами, выглядели какими-то обескровленными. Вчерашние многофункционалы, способные за урок не только учиться танцевать, но и между делом решать по телефону деловые вопросы, стали сыпаться на простейших шагах и быстро уставать.
А те, кого вирус обошел стороной, заходили в клуб в натянутых по глаза масках. Особо умиляли мужчины, каких-то полгода назад норовившие, будто случайно, при разучении фигур сальсы или вальса пристроить ладонь «не совсем туда». Теперь, встав на расстоянии, они едва держали ее за руки и после каждой мелодии обрабатывали руки стоявшим на подоконнике антисептиком.
Все разговоры и «дембелей», как называла Ника переболевших, и «проскочивших» сводились к тому же, что и в чатах: кто, как, когда и в какой форме переболел.
Складывалось ощущение, что за полгода у людей не осталось в жизни ничего стоящего, кроме его величества Ковида.