Охраняется Законом РФ об авторском праве. Воспроизведение всей книги или любой ее части воспрещается без письменного разрешения издателя. Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.

Посвящается Ине, Джейн, Карен

ВВЕДЕНИЕ

«Кронштадтские события явились как бы молнией, которая осветила действительность ярче, чем что бы то ни было», – сказал Ленин^[1].

В марте 1921 года моряки, «краса и гордость» русской революции, в крепости на Финском заливе подняли восстание против правительства большевиков, которым сами же помогли захватить власть. Под лозунгом «свободных Советов» они создали революционную коммуну, просуществовавшую шестнадцать дней. После долгой и яростной борьбы правительственные войска подавили мятеж с тяжелыми потерями с обеих сторон.

Восстание мгновенно вызвало ожесточенные споры, которые никогда полностью не утихали. Почему восстали моряки? По версии большевиков, они были агентами белогвардейского заговора, тайно готовившегося на Западе русской эмиграцией и сторонниками со стороны союзников. Но с точки зрения сочувствующих, моряки были мучениками революции, боровшимися против диктатуры большевиков. В их глазах подавление восстания было неоправданно жестоким, что разрушило миф о Советской России как о «рабоче-крестьянском государстве». Впоследствии некоторые зарубежные коммунисты пересмотрели свое отношение к правительству, которое смогло так безжалостно расправиться с собственным народом. Кронштадт был первым опытом в череде последующих событий, которые заставят разочарованных радикалов порвать с движением. Уничтожение кулаков, большая чистка, советско-германский пакт, разоблачение Хрущевым Сталина – все это каждый раз приводило к отказу от членства в коммунистической партии и к разочарованию сторонников, считавших подобные действия предательством революции.

«Такой отправной точкой, несомненно, стал Кронштадт, – написал в 1949 году Луи Фишер, – до его появления можно было колебаться, сомневаться и даже не соглашаться и все же открещиваться от нападок. На протяжении многих лет у меня не было своего «Кронштадта»^[2].

Кто-то нашел свой «Кронштадт» позже, во время восстания в Венгрии в 1956 году. В Будапеште, как в Кронштадте, мятежники стремились преобразовать авторитарный, бюрократический режим в социалистическую демократию. Для большевиков подобные действия таили большую опасность, чем открытая оппозиция принципам социализма. Венгрия, а затем Чехословакия в 1968 году были опасны не потому, что контрреволюционны, а потому, что, подобно Кронштадту, их концепция революции и социализма противоречила концепции советского руководства; Москва, как и в 1921 году, объявила эти восстания контрреволюционными заговорами, а затем подавила их. События в Будапеште, отмечал один из критиков советской политики, вновь показали, что коммунисты не остановятся ни перед чем, чтобы уничтожить тех, кто бросает вызов их власти.

Однако не стоит углубляться в такие сравнения. События, происходящие в других странах через десятки лет после Кронштадта, могут только внешне походить на события в Кронштадте. В 1921 году Советская Россия не была всесильной державой – это было молодое государство, столкнувшееся со своим мятежным населением и с непримиримыми врагами за границей, которые жаждали отобрать власть у большевиков. Здесь наиболее важно, что Кронштадт находился на территории Советской России и на большевиков обрушился мятеж, вспыхнувший на собственном флоте, на важнейшей стратегической заставе, охраняющей западные подступы к Петрограду. Они опасались, что Кронштадт может положить начало восстанию по всей России или стать плацдармом для новой антисоветской интервенции. Стало очевидно, что русская эмиграция пытается оказать помощь мятежникам и воспользоваться ситуацией в собственных интересах. Конечно, никакие действия белоэмигрантов не могут оправдать жестокости большевиков в отношении балтийских моряков, но объясняют поспешность, с какой правительство стремилось подавить восстание. Через несколько недель на Финском заливе должен был растаять лед, и тогда с Запада могло поступить продовольствие, медикаменты, боеприпасы и подкрепление, что превращало крепость в базу для новой интервенции. Похоже, Ленина и Троцкого искренне волновало именно это.

Советские авторы, в значительной мере исказив факты, изложенные несколькими западными историками, выставляли мятежников либо простаками, позволившими одурачить себя, либо агентами белогвардейского заговора. В этой книге делается попытка рассказать о восстании беспристрастно. Для решения этой задачи следовало дать обзор политических и социальных событий, поскольку Кронштадтское восстание было только частью серьезного кризиса, отметившего переход от политики военного коммунизма к новой экономической политике – нэп, кризиса, который Ленин оценивал как самый серьезный с момента прихода к власти. Кроме того, было необходимо установить связь Кронштадтского мятежа со стихийными восстаниями в России в целом. Подобный подход, хочется надеяться, прольет свет на позицию и поведение мятежников.

Помимо этого, есть ряд вопросов, требующих подробного рассмотрения. Среди наиболее важных – социальный состав флота, роль народного недовольства, причастность белой эмиграции, суть идеологии мятежников. На некоторые вопросы невозможно дать однозначный и окончательный ответ до тех пор, пока не будут открыты для доступа советские архивы, что вряд ли произойдет в ближайшее время. Тем не менее в книге дается по возможности полная картина восстания, представлены ссылки на документы из западных архивов и на советские издания, которые, зачастую являясь сугубо пропагандистской литературой, при внимательном изучении помогли пролить свет на некоторые наиболее существенные проблемы.

В первую очередь важно исследовать противоречивые мотивы мятежников и их противников, большевиков. С одной стороны, моряки были революционными фанатиками и, как любые фанатики, стремились вернуть те их идеалы, которые теперь «осквернены властями». С другой стороны, большевики, выйдя победителями из кровавой Гражданской войны, не могли допустить никаких открытых вызовов своей власти. В этом конфликте каждая сторона вела себя в соответствии с собственными целями и стремлениями. Но не следует забывать о моральном аспекте. Положение, в котором оказался Кронштадт, может вызвать у историка сочувствие к мятежникам, однако следует признать, что большевики имели основания для усмирения мятежников. Осознание этого приведет к пониманию всей полноты трагедии Кронштадта.

Глава 1
КРИЗИС ВОЕННОГО КОММУНИЗМА

Осенью 1920 года в Советской России начался непростой переходный период – от войны к миру. Наконец-то над страной, которая в течение более шести лет находилась в состоянии непрекращающихся переворотов – мировая война, революция, Гражданская война, – стал рассеиваться туман. 12 октября Советская Россия заключила перемирие с Польшей. Спустя три недели последний белый генерал, барон Петр Врангель, покинул Россию, и Гражданская война, хоть и оставившая после себя растерзанную, обескровленную страну, была выиграна большевиками. На юге еще действовал Нестор Махно, но в ноябре 1920 года его некогда огромная армия была уничтожена и больше не представляла угрозы для Москвы. Красная армия отвоевала Сибирь, Украину, Туркестан, Донецкий угольный бассейн и нефтяные месторождения Баку, а в феврале 1921 года и Кавказ, захватив Тифлис и свергнув меньшевистское правительство Грузии. Таким образом, советская власть, судьба которой в течение трех лет висела на волоске, теперь была установлена на большей части необозримой территории России.

Окончание Гражданской войны ознаменовало новую эру в отношениях Советской России с другими государствами. Большевики, похоронив надежду на мировой революционный переворот, стремились получить хотя бы небольшую передышку. В свою очередь, западные державы не уповали более на крах большевизма. Обе стороны стремились нормализовать отношения, и к концу 1920 года не было причин, препятствующих обоюдному желанию. Две из них, стоявшие на пути признания Советской России и возобновления с ней торговых отношений – экономическая блокада и вооруженная интервенция, – были уничтожены; в январе 1921 года Советы приняли решение снять блокаду. В 1920 году Россия заключила мирные договоры с балтийскими соседями: Эстонией, Латвией, Литвой и Финляндией; в феврале 1921 года были подписаны договоры о дружбе и сотрудничестве с Персией и Афганистаном, а в марте с Турцией. Советские комиссары, Леонид Красин в Лондоне и Вацлав Боровский в Риме, добились подписания торговых соглашений с Англией и Италией, что сулило хорошие перспективы.

Однако, несмотря на эти положительные моменты, зима 1920/1921 года явилась чрезвычайно критическим периодом в истории Советского государства. Не случайно в декабре 1920 года, выступая на VIII съезде Советов, Ленин заявил, что осуществить плавный переход к мирной экономике и перестройке общества будет непросто.

Несмотря на то что война была выиграна, а внешнее положение России заметно улучшалось, большевики столкнулись с серьезными внутренними проблемами. Страна была измучена, доведена до банкротства. За два последних года резко возросла смертность. Миллионы стали жертвами голода и эпидемий, не считая миллионного числа погибших на полях сражений. В стране царила разруха, Россия испытывала те же страдания, что и во времена потрясений и смут, отличавших начало XVII века в России. Сельское хозяйство, промышленность, транспорт находились на грани коллапса.

Пришло время залечивать раны, а для этого требовались изменения во внутренней политике, которые бы ослабили напряженность внутри страны. В первую очередь следовало отказаться от политической доктрины военного коммунизма, созданной на скорую руку и соответствующей чрезвычайным требованиям Гражданской войны. Как следует из самого названия, политика военного коммунизма отличалась системой жесткой регламентации и принуждения. Политика централизации государственного управления во всех сферах социальной жизни была продиктована дефицитом, экономическими требованиями военного времени. Краеугольным камнем этой политики была насильственная конфискация зерна у крестьянства. В сельскую местность направлялись вооруженные продовольственные отряды (продотряды) из числа рабочих и солдат, занимавшиеся изъятием продовольствия, чтобы накормить города и обеспечить продовольствием пятимиллионную Красную армию. Несмотря на приказ оставлять крестьянам продукцию, достаточную для их собственных нужд, члены продотрядов под дулом пистолетов отнимали у крестьян зерно, запасенное для будущего сева или личных потребностей. «Сущность военного коммунизма, – признавал Ленин, – заключалась в том, что мы фактически брали у крестьян излишки, а иногда и не только излишки, но и часть зерна, необходимого для еды. Мы забирали его, чтобы удовлетворить требования армии и поддержать рабочих»^[3].

Помимо зерна и другого продовольствия, продотряды отбирали лошадей, фураж, повозки – одним словом, все, что требовалось воюющей стране, зачастую без оплаты, оставляя таким образом крестьян без таких предметов первой необходимости, как сахар, соль, керосин, не говоря уже о мыле, спичках, обуви, табаке, гвоздях.

Принудительная реквизиция (так называемая продразверстка), несомненно, спасла большевистский режим от поражения, поскольку без нее не смогли бы выжить ни армия, ни городское население, являвшиеся основной опорой правительства. Но неизбежной ценой продразверстки стало отчуждение крестьянства. Реакция крестьян, вынужденных отдавать под угрозой применения оружия продовольственные излишки и лишенных товаров первой необходимости, была абсолютно предсказуемой: зачастую продотряды, если даже не встречали открытого сопротивления, сталкивались с тактикой уклонения, на которую был горазд изобретательный крестьянский ум. По данным 1920 года, от продотрядов было успешно скрыто более трети общего объема урожая.

Кроме того, крестьяне стали обрабатывать только то количество земли, которое обеспечивало их собственные нужды; таким образом, к концу 1920 года в европейской части России засеянные площади составляли только три пятых от засеянных в 1913 году – последнем мирном году перед Первой мировой войной и революцией.

Значительное сокращение посевных площадей в период Гражданской войны, безусловно, можно отнести на счет разрухи, которой подверглась деревня, но политика продразверстки тоже немало способствовала катастрофическому снижению уровня сельскохозяйственного производства. К 1921 году общий выпуск продукции упал почти вдвое, а прирост поголовья скота составлял примерно две трети от довоенного уровня. Но более всего сократились площади, отведенные под лен и сахарную свеклу: они уменьшились в пять и десять раз соответственно относительно прежнего уровня.

Принудительная конфискация послужила одновременно разжиганию извечного противостояния между русским крестьянством и городским населением. Ленин давно понял, что при существующей экономической и социальной отсталости России для победы его партии, а впоследствии и для удержания власти необходим временный союз с крестьянством, по крайней мере нейтралитет. Именно по этой причине в декабре 1917 года в первую очередь было сформировано коалиционное правительство с левыми эсерами; и, возможно, по этой же причине на пост председателя Всероссийского центрального исполнительного комитета (ВЦИК) был избран Михаил Иванович Калинин – один из немногих видных большевиков, о ком было известно, что он крестьянского происхождения. Основным же средством, которое должно было обеспечить поддержку крестьянства, являлось выполнение их давней мечты о «черном переделе», перераспределении земли. Большевистские декреты о земле от 26 октября 1917 года и 19 февраля 1918 года находились в очень тесной связи со стремлениями крестьянских масс к уравнительности.

Заимствуя аграрную программу эсеров, чьи доктрины находились в соответствии с устремлениями крестьянства, молодое советское правительство отменило частную собственность на землю и приказало поровну распределить землю среди тех, кто возделывает ее своими руками, без применения наемного труда.

Декреты о земле придали новый импульс процессу, начавшемуся несколькими месяцами ранее, летом 1917 года, когда крестьяне стали захватывать земли помещиков, и к 1920 году земля была поделена более чем на двадцать миллионов небольших наделов, на которых трудились крестьянские семьи.

Однако не приходится удивляться, что традиционное недоверие к официальным декретам, исходившим от государства, несколько умеряло энтузиазм крестьян, приветствовавших первые большевистские законы. Для крестьян большевистская революция означала прежде всего удовлетворение «голода по земле» и уничтожение помещиков, и теперь им хотелось, чтобы их просто оставили в покое. Обосновавшись на своих новых земельных наделах, они старались уберечься от любых внешних вторжений. Но Гражданская война затягивалась. В деревнях появились продотряды, и постепенно крестьяне стали рассматривать большевиков скорее как противников, чем друзей и благодетелей. Ленин и его партия прогнали господ и дали людям землю, жаловались крестьяне, только для того, чтобы отбирать выращенный ими урожай и их право использовать свою землю по собственному разумению. Недовольство было вызвано и появлением во время Гражданской войны коллективных хозяйств (колхозов), под которые власти отдавали большие наделы из помещичьих усадьб. Крестьяне считали, что настоящий «черный передел» – это когда вся земля поровну поделена между людьми и, конечно, нет никакой «платы за рабский труд», как в государственных хозяйствах. «Крестьянин думает: если есть большие хозяйства, то я опять наемный работник», – писал Ленин^[4].

В результате этой политики многие крестьяне пришли к выводу, что большевики и коммунисты совершенно разные люди^[5]. С первыми они связывали драгоценный подарок в виде земли, а вторых злобно обвиняли – особенно Троцкого, Зиновьева и прочих коммунистических лидеров, чье «вражеское» происхождение было общеизвестно, – в том, что они придумали новую форму закабаления крестьян, но уже со стороны государства, а не помещиков. «Мы большевики, а не коммунисты. Мы за большевиков, потому что они выгнали помещиков, но мы не за коммунистов, потому что они против личных наделов» – так Ленин определил отношение крестьян к большевикам и коммунистам в 1921 году^[6]. Спустя год настроение у крестьян изменилось, правда незначительно. Такой вывод можно сделать из полицейского отчета, пришедшего из Смоленской губернии: «Крестьяне постоянно выражают недовольство советским правительством и коммунистами. В разговорах середняков и бедняков, не говоря уже о кулаках, только и слышится: «Они хотят для нас не свободы, а рабства. Вернулись времена Годунова, когда крестьяне были собственностью хозяина и был отменен Юрьев день. Теперь мы принадлежим еврейской буржуазии, таким как Модковский, Ронзон и т. п.»^[7].

Однако во время Гражданской войны большая часть крестьян была лояльна советскому режиму, считая его меньшим злом, чем белый. Боязнь возвращения дворянства и потери земли перевешивала у крестьян глубокую неприязнь к правящей партии. Надо признать, что в деревнях продотрядам нередко оказывали вооруженное сопротивление, при котором большевики несли потери, однако оно не стало серьезной угрозой власти. После поражения армии Врангеля осенью 1920 года положение резко изменилось. Теперь, когда отпала угроза со стороны белых, возмущение крестьян продразверсткой вспыхнуло с новой силой. По России прокатилась волна крестьянских восстаний, и наиболее крупные из них в Тамбовской губернии, на Средней Волге, Украине, Северном Кавказе, в Западной Сибири.

Зимой 1920/21 года мятежи быстро набирали силу. В этот период десятки и сотни тысяч солдат вернулись в свои деревни и пополнили ряды восставших крестьян.