Когда я первый раз читал Сатирикон (случилось это когда мне не было 18, и это была вторая моя книга из античных времен, после «Дафнис и Хлоя» Лонга ) я, признаться, побаивался. Побаивался именно расстояния, отделяющего читателя от писателя – две тысячи лет это вам не кот чихнул. Тем более, что за плечами уже были «Декамерон» и «Гаргантюа и Пантагрюэль» . Но совершилось чудо, что может подтвердить любой читающий - расстояние, отделяющее современного человека от Боккаччо и Рабле намного больше, чем расстояние от Петрония. И знаете что? Сатирикон был и остается самым лучшим произведением античной литературы, которое я прочитал (а с тех пор я прочитал немало). Если бы существовал литературный джинн, и ему можно было бы загадать любое желание из литературы – мое желание было бы, пусть откопают где-нибудь библиотеку, и там будут все таблички с романом Петрония. Не жалкие обрывки, которыми мы сейчас довольствуемся, а именно все.
Много лет после этого я возвращаюсь к данному произведению, и оно не теряет для меня актуальность и интереса, и, что самое главное – известные мне способы «проникновения» в анатомию данного текста, похоже, не работают. По крайней мере тот обычный набор скальпелей, которые я используются, требуют другой манеры применения.
Самая главная отличительная черта произведения (если на секунду забыть, что ему больше 2000 лет), это то гармоничное смешение высокого и низкого, поэтического и вульгарного, разврата и любви, нравственности и глубочайшего морального падения. Казалось бы, много таких произведений, которые пытаются сочетать – но у них не получается это сделать легко и естественно. У меня есть объяснение – Сатирикон написан во времена, когда тема, условно, гомосексуальность главных героев (и много чего еще. Как, например, тема скотоложества у Апулея ) не была табуированной общественной культурой и моралью. Когда вы читаете даже «фривольные» новеллы Боккаччо (в сравнении с античной литературой в целом, типа комедий Аристофана , или отдельных произведений, типа «Золотого осла» Апулея – Боккаччо завзятый моралист и скучный брюзга) – вы ощущаете, что они написаны уже в традиционной христианской культуре, и главные герои хоть и скандализируют читателя своими историями, но все-таки сам момент скандализации идет именно на основе их четкого понимания запретного и допустимого. Это как четкое представление слепого, что где-то рядом есть стена – как-бы нарочито легко он не двигался, мы чувствуем в его движениях, что он осторожен. Он не видит стены, но она есть – и в реальности и, что самое главное, в его голове. Но этой стены еще нет у Петрония – нормы общественной морали, привнесенные иудаизмом и закрепившиеся в христианстве, вообще не имеют особого значения для интеллигента из Рима I в. н.э. (времена Нерона).
Разумеется, плотно разрезавший автора и последующего читателя изменившийся культурный код не может не ставить в тупик. Кто-то может увидеть там порнографию или пропаганду нетрадиционных сексуальных отношений (хотя по тем временам они были вполне себе традиционные, по крайней мере общество относилось к ним совершенно иначе). Кто-то – чистую историю любви. Кто-то – авантюрно-плутовской роман. Но это все-равно попытка подтянуть большой текст, фактически, из другого мира, под наши имеющиеся и сформированные в определенной культурной среде представления. Прокрустово ложе сегодняшней «большой» литературы со всем литературоведением оказывается слишком мелко для самого древнего в истории человечества романа. Даже вопрос формы данного произведения, равно как и его жанрового определения, дискуссионный, и решен скорее волевым актом, чем консенсусом филологов и литературоведов.
Разумеется, вынесенные из своей культурной среды, фактически, «инопланетный» роман, оказывается крепким орешком не только для читателей и литературоведов. Вспомнить фильм Феллини, чтоб понять, что режиссер просто не знал, как подступиться к такому произведению – даже для прославленного режиссера-итальянца (итальянцы – наследники того самого древнего Рима, если что) это оказалось невыполнимой задачей именно в плане органичного воспроизводства той культурной ткани, из которой плетет повествование Петроний. И если мечты Энклопия о своем «юном» друге Гитоне у Фелинни это вызов, то у Петрония это просто жизнь – простая и органичная, и оттого такая, которая не может эпатировать (но все-таки эпатирует нас, людей из другой эпохи).
В результате получается странная вещь – первый роман оказывается шире последующей литературы. Причем жалкие обрывки трех глав, известные нам, шире по всем фронтам – по литературным приемам (эти постоянные скачки от высокой поэзии «под Гомера» до низких и бездарных стихов; от высокого описательного штиля возвышенных чувств до грязных похотливых мыслей), по форме (что это? Роман – не роман. Повесть – не повесть. Поэма – не поэма), по содержанию (на обложке +18, хотя ставить надо +21, а по современным российским меркам вообще сжечь). Каким инструментарием его исследовать? Скальпель мой не то чтоб туповат, а просто не той формы – ткань повествования им нормально не разрезается. Собственно, любой современный писатель, реши он написать эту историю сейчас – неминуемо столкнулся бы с «неестественностью» повествования. Писать историю про воров, убийц, мошенников, осквернителей храмов, гомосексуалистов, педофилов (и все в одном лице) невозможно без осознания эпатажа темы. Внутренний барьер в голове, созданный культурой, – намного крепче любых других барьеров. В итоге и получается тот самый странный и неповторимый, в современной культуре, текст. Всегда, когда читаешь, думаешь – смог бы или не смог сделать что-то подобное – вот сделать подобный текст я бы не смог.
Произведение это, прочитанное еще в молодости, стало для меня огромным источником житейской мудрости. В каком литературном произведении я мог бы узнать стопроцентную истину, подтверждаемую мной в жизни многократно – что если у мужчины «большое орудие», то он никогда не пропадет, и всегда будет хорошо устроен, и что «большое орудие» намного выгоднее чем большой ум? А? Кто мне сказал бы эту правду? А за истинность этого тезиса я ручаюсь больше чем на 100% - личных примеров из жизни тому было предостаточно (не спрашивайте меня, что мне помогло в жизни больше, но знайте, что большой ум несет больше проблем для человека, его карьеры, жизни в современном социуме, чем большой уд. И да, уд несет несравненно больше плюсов, чем ум– здесь за 2000 лет вообще ничего не изменилось).
Отдельные пассажи книги просто шокируют – насколько это точно и актуально:
«- Не понимаю, как это бедность может быть сестрой высокого ума…»
Ну т.е. фраза «Если ты такой умный, то почему такой бедный» была афоризмом еще во времена Христа.
«- Скажи, пожалуйста, что это за болезнь у тебя? Неполных два часа говорил я с тобою, и за это время ты произнес больше поэтических слов, чем человеческих. Не удивительно, что народ преследует тебя камнями.»
Любой, кто встречался с людьми, считавшими себя поэтами, знаю, что они невыносимы в попытках ознакомить тебя со своими стихами, и да, желание гнать их камнями возникает очень быстро.
Примеров таких «житейских» наблюдений в Сатириконе десятки, если не сотни. Поразительно – он описывает наш мир, но делает это так, как я никогда не видел. Такой близкий, и такой далекий.
Для всех ли эта книга? Нет, не для всех. Я боюсь, огромное количество людей просто не сможет абстрагироваться от сюжетной канвы повествования – кстати, подозрительно низкие оценки для такого искрометного романа. Прочитанный данный роман в молодости расширяет мировоззрение, но, когда оно уже закостенело, – сокрушение его явно не будет безболезненным. Возможно, это, отчасти, объясняется тем, что наш человек просто не ждет подвоха от «старой книги» - раньше то все были духовнее, честнее, добрее и умнее (и уж понятно, что гомосексуализм занесли проклятые американцы, чтоб русский народ не размножался – очевидно же). Модернистский (для эпохи написания Сатирикона) тренд на романтизацию архаики – это тоже неотъемлемый атрибут христианского понимания исторического процесса.
Это самый древний роман, известный человечеству, и сохранившийся в таком виде, когда мы можем хоть немого прочувствовать и сюжет, и главных героев. И знаете – это один из лучших романов именно на основе того, во что превратилась литература позже, при христианстве. Как Голливуд мы ругаем за шаблонные сюжеты – дескать, где разнообразие? Но почему мы не ругаем литературу – ведь получается, что современная высокотехнологическая литература это и есть Голливуд – та же шаблонность сюжетов, то же «тупое» деление на обычный фильм и порнографию, и, если в одном появляются элементы другого, – мы все относим к одному жанру. Неудивительно, что японцы, у которых в голове полярность не так ясно выражена (сказываются культурные различия) – таки смогли сделать что-то похожее на новое слово в искусстве (я про аниме), а современный кинематограф делится на качественный оригинал (мэйд ин Голливуд), и дешевые подделки с периферии. Благодаря Сатирикону этот процесс становится нагляден еще и в литературе.
Этот роман дышит жизнью – это не картонные фигуры Рабле, это не боязливый морализм Боккаччо, вообще, без этого средневекового душка, так характерного для Чосера – это нечто большее, нечто куда более сложное и интересное, потому что иное. Может, когда познакомимся с инопланетянами – они расширят наше понимание литературы еще раз. Пока же чего-то более «иного» чем этот «привет из прошлого» у нас нет. К сожалению. Эх, джинн, найдись пожалуйста, я загадаю тебе желание выдать мне оставшиеся главы.
Да, и экранизировать Сатирикон нормально мог бы только Пьер Паоло Пазолини. У всех остальных бы не вышло, а у Пазолини бы получилось.