Предисловие

Всегда сложно писать о человеке, которого ты знал лично, сидел за одним столом у него в гостях, который оставил в твоей памяти яркий след.

Генерал-майор Петр Львович Боград принадлежал к тем фронтовикам, которые прошли Великую Отечественную войну с первого до последнего дня.

Великую Отечественную войну он встретил в местечке Плунге на бывшей литовско-германской границе, куда прибыл поздним вечером 21 июня 1941 года старшим команды из тридцати шести новоиспеченных лейтенантов Камышловского пехотного училища, направленных в распоряжение 204-го мотострелкового полка.

А дальше – отступление до Пскова, командование ротой полка, собранного из разбитых частей, ранение.

После госпиталя Петра Бограда направили в Москву на стрелковые курсы повышения квалификации «Выстрел». 16 октября 1941 года срочно из офицерских курсов был сформирован батальон и брошен в бой под Клин.

Затем – Северо-Западный фронт. Командование батальоном, бои в Заполярье под Кандалакшей в составе 122-й стрелковой дивизии.

С осени 1944 года в составе 2-го и 3-го Украинских фронтов Петр Боград прошел Румынию, Венгрию и закончил войну подполковником на южной границе Австрии и Югославии в должности начальника оперативного отделения штаба 122-й стрелковой дивизии.

По окончании войны П. Л. Боград закончил Военную академию имени М. В. Фрунзе и служил на различных командных должностях, от командира полка до заместителя командующего войсками Приволжского военного округа. Служба П. Л. Бограда в рядах Советской армии продолжалась до конца 1980-х годов.

Петр Львович Боград активно поддерживал и способствовал сотрудничеству ветеранских организаций России, Израиля, США.

В Московском научно-просветительном центре «Холокост» он возглавлял военно-историческую секцию, часто выступал с интереснейшими докладами о малоизвестных широкой общественности военных событиях XX века.

Изучение архива П. Л. Бограда было начато нами еще при его жизни, вместе с ним. К великому сожалению, он серьезно взялся за написание мемуаров слишком поздно, времени не хватило.

В 2004–2007 годах весь архив (воспоминания, фотографии, рабочие тетради, аудиозаписи) генерал-майора П. Л. Бограда поступил в НПЦ «Холокост» и послужил основой для подготовки этой книги.

Л. А. Терушкин

Д. А. Алексеев

Детство

Я родился в 1920 году 12 августа в местечке Доброе. Оно находится на юге Украины, примерно в 45–50 километрах севернее Николаева. Наша еврейская колония была образована в начале XIX века. Первые поселенцы, десять семей, там появились в 1802 году. Я думаю, что они прежде жили в районах Витебска, Могилева, Польши, а также в Литве, потому что в нашей деревне использовался еврейский говор на идиш с польским, а также с литовским акцентом.

Колонии образовались еще до организации черты оседлости. Было очень много недовольства евреями в народе. Сами евреи пришли к царю и попросили разрешения уехать на юг, получить там земли и создать соответствующий своей культуре образ жизни. Они получили разрешение, и началось перемещение. Обеспечение их было очень незначительное. Больше всего людей оседало в Херсонской губернии.

Весной 1801 года в этом регионе было основано восемь еврейских колоний, в них жили 19 семей (около тысячи человек). Материальное положение их было катастрофическим. Это были несчастные люди. Они жили в жалких домишках, в ужасной скученности, страдали от болезней, им недоставало самых простых рабочих орудий и медикаментов. Царские чиновники обманывали и обсчитывали евреев, присваивали себе часть ассигнований, которые правительство через них переводило поселенцам.

Но наконец нашелся честный и умный русский следователь, присланный из Петербурга. Он обнаружил, что инспектора попечительского ведомства передали поселенцам намного меньше телег, плугов, борон и другого инвентаря, чем значилось в отчетных ведомостях, а рабочие волы, закупленные ими для поселенцев, были стары и работать не могли.

Постепенно, после многих лет голода и страданий, дела еврейских поселенцев начали налаживаться. Материальное положение их укрепилось, болезни и смертность пошли на убыль, поселенцы научились разным ремеслам, в их семьях выросли дети, привычные к труду. Особенно начали расцветать колонии к середине XIX века. К этому времени на юге Украины (Одесская и Херсонская области) насчитывалось более 20 еврейских колоний. Были целые районы еврейских поселений.

Основа жизни колонии – сельскохозяйственный труд.

Я хорошо помню нашу колонию Доброе. Это был большой населенный пункт, расположенный на площади более восьми квадратных километров, численностью жителей более восьми тысяч человек. Имелась еврейская школа-семилетка, и были еще две школы-четырехлетки – еврейская и немецкая.

В Добром была целая улица немецких поселенцев-колонистов. Я не знаю, в каком году они появились. Улица, где они жили, называлась Советской. Они были довольно зажиточными, работали в колхозе. Все так тесно переплелось, что трудно было разобрать, кто еврей, а кто не еврей. Язык немецкий почти слился с идиш.

В Добром было четыре синагоги. Самая большая стояла напротив нашего дома. Она была примерно на 600–700 посадочных мест.

Искусственно устроенные пруды как бы разделяли село на три части. В общественных прудах разводили рыбу разных сортов (сазан, карп, карась), и жители имели возможность ловить рыбу. Население занималось, главным образом, хлебопашеством и животноводством. Очень многие занимались виноградарством. Виноградники были вынесены за пределы колонии, где большинство семей имели по 0,25 десятины земли.

Я помню, как аккуратно были устроены участки: на каждом имелся шалаш, в котором работники могли в жару или дождь передохнуть и поесть. Был на 10–15 участков один колодец. Вода в наших местах ценилась на вес золота. В Причерноморье всегда были проблемы с питьевой водой. Виноградники охранял один человек – Ареле Спелярский. Маленького роста, всегда заросший, обвешанный множеством свистков разной тональности. Никто не знал, когда он спит, когда ест. Днем и ночью раздавались трели его свистков, что значило – Ареле не спит, охрана на месте. Урожаи винограда были очень велики. В жаркую погоду, если попросить напиться воды, у нас предлагали медную кружку с виноградным вином.

Климат в наших краях способствовал также и высоким урожаям колосовых. Посевная начиналась в начале марта, а уборка заканчивалась в августе. На всю колонию была одна молотилка и один паровик, и в годы большого урожая обмолот проводился последовательно по группам, а в обычные годы обмолот зерна проводился на токах в каждом дворе, самым примитивным способом. Вначале специальным камнем с парой лошадей, а затем специальной доской и также парой лошадей. В 1920-х годах возникла проблема с хранением зерна, и на сходе колонии решили построить большой элеватор на десятки тысяч тонн. Это было очень красивое сооружение, которое было видно за много километров.

Большинство колонистов жили зажиточно, но было и немало бедных семей, которым по возможности оказывалась помощь. Рабочие колонии трудились на трех маслозаводах и на паровой мельнице, была также крупная молочная ферма, где производились масло и сыр высокого качества, который закупали Одесса и Николаев. В 1926 году в деревне появился первый колесный трактор, присланный, как говорили, организацией «Джойнт». Это было большое событие, вся колония сбежалась смотреть на это чудо. Электричество появилось только в 1938 году. Дома освещали керосиновыми лампами, свечами. Радио впервые мы услышали в 1933 году, когда я уже закончил 7 классов.

Папу моего звали Лев (еврейское имя – Лейб) Боград. Он родился в 1896 году. Он хорошо читал и писал по-русски. Вначале он работал гуртоправом, то есть занимался перегонкой скота для скототорговцев. Потом научился варить сыр, окончил курсы, на которых учился несколько лет, и стал лучшим сыроваром в области. В нашей деревне у него было кустарное производство. Потом отец переехал из деревни в Николаев, устроился на завод, где производство сыра было механизировано. Там он был начальником сыроваренного цеха, делал разные сорта сыра. Папа характером был в дедушку, был добрым человеком.

Маму звали Соня. Она была 1897 года рождения. В молодости она была модисткой. Ее девичья фамилия Найдина. Мама моя родилась в Смеле, это на Украине, от Киева километров четыреста. Она была человеком очень строгих правил в смысле нравственности, держала нас с братом строго, не давала распускаться. Мальчишки в деревне бегали без штанов. Мама никогда этого не разрешала. Всегда чистенькие белые рубашечки, а уж если начинала нас мыть, то так отдраивала, что мы кричали: «Боже мой!» Она была очень аккуратным человеком. В день своей смерти она встала, приняла душ и умерла. Это был 1985 год. Мама окончила начальную еврейскую школу (4 класса), была грамотной, умела читать и писать на идиш и по-русски.

У мамы и папы было два сына – я, родившийся в 1920 году, и мой брат Рувим, 1924 года рождения. Брат был очень хорошим парнем. Он был небольшого роста, курчавый, блондин. Моя мама тоже была блондинкой. День, когда он родился, я как сейчас помню. Это было 21 января 1924 года. Мама лежала на кровати, и ноги ее были привязаны полотенцем к ножкам кровати. Мой дядя, младший брат мамы, закутал меня в платок и увел из дома. А потом я помню, как брат лежал в кровати и играл золотым кольцом, которое моя бабушка спускала ему на нитке. Потом он вырос, пошел в школу, учился очень хорошо. Его из третьего класса перевели в пятый, такой он был способный. В хедере он не учился. Рувим начал ходить в школу в 1931 году, тогда уже синагогу превратили в клуб. В 1938 году он закончил семь классов и поступил в Одесский еврейский машиностроительный техникум. Я его перед началом учебного года отвез в Одессу, устроил на частной квартире.

Я пошел в хедер по настоянию бабушки в 1926 году. Мне хотелось вольности, но бабушка сказала: «Нет, в хедер, и все». Там я научился читать и писать на идиш. Как сейчас помню, как я читаю буквы: алеф, бейт, гимел. И тут мне на стол падает конфета. Надо мной стоит ребе и говорит на идиш: «Это тебе послал Бог». Я благодарю ребе и думаю: как же это Бог смог мне прислать эту конфету. Смотрю наверх: ни щели, ни дырки нет. Я смотрю, а что Бог даст Борьке Минькову, и вижу, что ребе отгибает палец и из его кулака падает конфета. Я говорю: «Ребе, это же вы бросаете!» Ребе отвечает мне: «Ах ты, мамзер!» – и бьет линейкой по рукам. «Мамзер» в переводе значит «незаконнорожденный», это такое ругательство. С тех пор, как ни странно, я перестал верить в Бога. Потом я учился в еврейской семилетней школе. Все предметы преподавались нам на идиш.

В начале 1920-х наша молодежь организовала сельскохозяйственную коммуну «Новый быт», по сути прообраз израильских кибуцев. Но, к сожалению, вскоре директивно начали создавать колхозы. Было создано два колхоза. Первый – на базе коммуны «Новый быт», второй – «Вперед». В середине 1930-х годов создали третий колхоз, «Красный луч». Голод 1930-х годов тяжело сказался на этих колхозах, однако хороший урожай кукурузы, припрятанный руководством колхозов нашей колонии, обеспечил колхозникам минимальный уровень жизни, у нас не было умерших от голода. В пяти километрах от колонии была создана специальная сельскохозяйственная ферма, где дети колхозников получали среднее агрономическое образование. Детство было прекрасным, я с радостью делал все, любую работу. Я вместе со взрослыми после занятий работал на винограднике, в поле, на току, убирал кукурузу и подсолнух.

Забегая вперед, скажу, что война оказалась переломным моментом в жизни моей родной колонии. С начала войны все годные к службе мужчины ушли на фронт. Часть жителей ушла на восток Украины. А многие жители остались, остались и дедушка с бабушкой, они пытались уехать из колонии на повозке, но немцы их перехватили и вернули обратно.

Фашисты заняли село без единого выстрела в конце августа 1941 года, а 2 сентября оставшихся жителей – стариков, детей, больных – они согнали на край села и всех 257 человек расстреляли. Были расстреляны мои близкие: дедушка, бабушка, тетя Хая, Сура, жена Иосифа, дядя Вельвел, двоюродная сестра Бася в возрасте 15 лет. Расстреляли их на немецком кладбище возле оврага. Бабушка тогда ходить не могла, ее везли на повозке. Бася сбежала и спряталась в скирду соломы. Немцы вилами разворошили эту скирду, вытащили ее и убили.

Больше всего меня возмущает то, что большинство участников убийств были немцами, жителями нашей деревни. О том, что мои родные погибли, я узнал только после войны, хотя о том, что немцы свирепствуют, убивают евреев, я знал и во время войны. Мои папа и мама к началу войны жили в Николаеве. Отец работал технологом на молочном заводе. Потом началась война. Я родным успел из Пскова дать телеграмму, что скоро буду участвовать в боях, и выслал им аттестат, и, кстати сказать, по этому аттестату они всю войну получали деньги. В начале августа немцы подходили к Николаеву. Мама и папа пешком пошли вдоль Днепра. Там переправились на другую сторону, сели на поезд и уехали в Саратов, где жила семья брата моей мамы. Дядю вскоре призвали в армию. Сначала они жили вместе с семьей дяди, а потом жили в Саратовской области, в деревне, где отец работал на элеваторе.

В 1970 году я побывал в родной колонии. Это уже была не наша колония. Все, что создавалось долгими годами, было разрушено, сады и виноградники варварски выкорчеваны. От нашей колонии осталась только школа, заросшие пруды и плохонький памятник на братской могиле расстрелянных. Больше туда приезжать у меня желания нет. После войны туда переселили украинцев из Западной Украины. Все, построенное прежде с любовью, разрушено, в руинах.