Рецензенты:

Доктор исторических наук, профессор СПбГУ Е. В. Петров

Кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Санкт-Петербургского института истории РАН В. Ю. Черняев

© Содружество «Посев», 2013

© Базанов П. Н., 2013

Введение

Почти забытая военная и политическая организация Русского Зарубежья – Братство Русской Правды (далее БРП) – гораздо меньше известна современным исследователям, чем, например, Русский Обще-Воинский Союз (РОВС) или фашистские партии русской эмиграции. Среди эмигрантских политических организаций БРП отличалось «активизмом» и даже склонностью к террористической деятельности. «Николаевские» монархические организации надеялись на иностранную интервенцию, «кирилловцы» – на военный переворот при посредстве военспецов РККА. Стратегия РОВС сначала покоилась на ожидании «Весеннего похода», а затем (при А. П. Кутепове) формировалась под влиянием «Треста». БРП, в отличие от них всех, опиралось на собственные силы как в области пропаганды, так и в области военно-террористической.

БРП как единое целое существовало с 1921 г. (организационно и структурно оформилось в июне 1922 г.)^[1] до 1934 г., а ее отдельные организации дожили до 1940 г.

Братство действовало с одобрения великого князя Николая Николаевича и с благословения главы Русской Православной Церкви за границей митрополита Антония (Храповицкого), положительно к его деятельности относился и философ И. А. Ильин, и генерал-лейтенант П. Н. Врангель. В составе руководства БРП были известные русские эмигранты: поэт С. А. Соколов-Кречетов, герцог Г. Н. Лейхтенбергский, генерал П. Н. Краснов, светлейший князь А. П. Ливен, писатель А. В. Амфитеатров, публицист В. Л. Бурцев, генерал-лейтенанты Д. Л. Хорват и М. К. Дитерихс, генерал-майор А. А. Лампе, предприниматель Н. Е. Парамонов, авантюрист А. А. Вонсяцкий, общественный деятель С. Н. Палеолог, архитектор Н. И. Котович и др.

В полемику по поводу БРП оказались втянуты П. Б. Струве, А. И. Гучков, С. П. Мельгунов, А. П. Кутепов, Ю. Ф. Семенов и мн. др.

Братство никогда не смогло бы возникнуть, если бы остаткам антибольшевистского партизанского и подпольного движения в СССР и странах-лимитрофах не нужна была агитационная и финансовая поддержка Русского Зарубежья.

Эмблема БРП

История БРП неразрывна с проблематикой эмигрантского «активизма», зачастую сводимого современными исследователями к терроризму и экстремизму. При этом «экстремизм» воспринимается в современной интерпретации, прежде всего, как стремление к насильственному свержению законной власти. Такое понимание термина неприменимо к ситуации, возникшей в результате революции 1917 г. и Гражданской войны, когда вопрос о легитимности решался современниками (как, впрочем, решается и большинством исследователей) в силу личных политических пристрастий. Следовательно, наличие и степень экстремизма победителей и побежденных определялись весьма субъективно и, так сказать, исключительно в свою пользу.

Определение внутренней политики ВКП (б) и Совнаркома как экстремистской (встречаются даже определения «большевицкий оккупационный режим», «война против собственного народа», «социальный геноцид» и т. д.) выдавало индульгенцию на любые действия против советской власти. И, наоборот, если считать власть коммунистов (в сменовеховской традиции) с 1920 г. властью единственно законной и национальной, то любые действия против нее – это экстремизм и измена Родине.

«Активизм» более широкое явление, чем экстремизм. Кроме того, «активизм» – это не только физическое противостояние большевикам, но и противостояние моральное, идеологическое, агитационно-пропагандистское. Сам термин «активизм» возник в среде русской эмиграции в начале 1920-х гг. «Активизм» противопоставлялся сменовеховцам и возвращенцам с их призывами признать советскую власть как народную (русскую) и национальную (великоросскую). «Активисты» выступали и против «фиолетовых» эмигрантов, которые считали правильным не возобновлять боевые действия, а сначала создать новую идеологию, способную опровергнуть коммунистическое учение. «Активизм» был выражением настроений той части теоретиков и практиков контрреволюции, которая не смогла смириться с победой красных в Гражданской войне.

По авторитетному мнению историка К. А. Чистякова, написавшему единственную работу по происхождению понятия, наиболее раннее упоминание этого термина содержится в работах П. Б. Струве. Известный общественный деятель считал «активистами» представителей тех организаций, которые ведут активную борьбу с большевиками.^[2] Со временем этот термин получил более широкое толкование: «активистами» стали называть всех, кто активно боролся с советской властью. Он все чаще стал использоваться многими учеными, военными, общественными деятелями, публицистами (И. А. Ильин, П. Н. Краснов, Н. А. Цуриков, В. Л. Бурцев, М. П. Арцыбашев, С. С. Маслов, В. В. Шульгин и др.).

«Активизм» – политическая доктрина той части российской эмиграции, которая вела активную борьбу с большевистской властью в России с целью ее свержения. Эта борьба включала в себя выработку идеологических установок, пропагандистскую деятельность, организацию террористических актов (как против представителей СССР за рубежом, так и эмигрантов-предателей), а также проникновение на территорию России с террористическими, диверсионными и разведывательными целями. Она велась как «активистскими» организациями, так и отдельными эмигрантами.^[3] «Идеологи “активизма” исходили из того, что русский народ ненавидит советскую власть, и выражали уверенность в том, что рано или поздно эта власть падет».^[4]

По мнению К. А. Чистякова, заметное влияние на «активистские» идеологию и настроения эмиграции оказали левые течения (эсеры, меньшевики, анархисты) благодаря как их революционизму (склонности к насильственным, радикальным мерам), так и немалому практическому опыту террористической деятельности.^[5]

Активистский плакат белой эмиграции за 1932 г.

Подавляющее большинство эмигрантов жили вплоть до начала 1940-х гг. в ожидании «Весеннего похода» и со следующей политической установкой: Гражданская война в России не окончилась, а как бы на время притухла и поэтому может в любой момент вновь разгореться. Русское Зарубежье покоилось на идеологическом основании не добровольной эмиграции, а «политического беженства», что обусловливало возращение на Родину только после свержения большевистского режима, осуществленного любым возможным способом. Сторонники «активизма» в целом, и БРП в частности, выделялись из общей эмигрантской массы тем, что предпочитали действовать самостоятельно, не желая перекладывать на других решение своей судьбы и судьбы родной страны.

Большинство представителей первой волны русской эмиграции были военными, прошедшими фронты Первой мировой и Гражданской войн, для них боевые действия воспринимались как единственная возможность борьбы с большевиками. Не надо забывать и о характере первой эмиграции – как об эмиграции патриотов, которые никогда бы из своей страны не уехали. Многие из них предпочли бы гибель (безразлично, от своей руки или от руки врага), если бы не надежда продолжить борьбу за границей. Ностальгия по Родине, искренняя любовь к России, к ее несчастному народу, соблазненному большевиками, заставляли идти на любые, самые экстремистские действия.

Подобные настроения усиливались особенностями жизни за рубежом. Полностью можно согласиться с К. А. Чистяковым. Тяжелые материальные условия, унизительное бесправие в чужих странах, страдания из-за утраты привычного социального статуса, неустроенность быта, неуверенность в завтрашнем дне, страстное желание отомстить виновникам всех бед, обрушившихся на них и на Россию, толкали эмигрантов, особенно военных и молодежь, на самые крайние шаги.^[6]

Одной из причин эмигрантского экстремизма было внутреннее положение в СССР. «Активизм» был категорией не только Зарубежной России. В СССР довольно многие группы людей не признавали советскую власть даже после окончания Гражданской войны. Сторонники Православной Катакомбной Церкви не желали идти ни на какие компромиссы с безбожной, антирелигиозной властью. Крестьянское население прямо или косвенно поддерживало бандитское движение. В уголовном мире России после 1917 г. возникла группа жиганов, не признававших советской власти по идейным соображениям и отказывавшихся от работы и любых контактов с администрацией. В СССР возникла огромная социальная категория – «бывших», включавшая широкий круг от представителей высшей аристократии и богатейших купцов до малосостоятельных домовладельцев (вплоть до лесников и сплавщиков леса). Все они были официально объявлены гражданами второго сорта, лишены политических, значительной части гражданских прав, и находились под постоянной угрозой ареста. В СССР осталось много участников Белого и Зеленого движений, скрывавших свое прошлое, но постоянно выявлявшихся и подвергавшихся аресту органами «революционной защиты». В 1920-е гг. миллионы русских оказались в униженном национальном положении. Большевики, провозгласившие лозунг «Россия – тюрьма народов», считали русский народ тюремщиком и эксплуататором, который должен отдавать долги другим народам. Политика создания союзных и автономных республик без учета реального этнографического состава населения, практика «коренизации» вызывали массовое возмущение.

В середине 1920-х гг. эти противоречия отчасти смягчались НЭПом. Проведение форсированной индустриализации, ухудшение положения рабочего класса и городского населения снова активировали недовольство в СССР. Второе дыхание массовых восстаний в сельской местности началось после начала проведения коллективизации. «Сплав кулака как класса» (т. е. уничтожение самой трудолюбивой части крестьянства), борьба с подкулачниками, насильственная организация колхозов вылились в уничтожение крестьянства и фактическое введение второго крепостного права. В результате сельское население переставало работать, в стране начался голод, крестьяне побежали в города, а в приграничных районах – и за рубеж. Те, кто смог выбраться из СССР, с радостью принимали предложения «братчиков» вернуться «на советскую сторону» и поквитаться с коммунистами и комсомольцами.

Таким образом, можно полностью присоединиться к мнению К. А. Чистякова, что эмигрантский «активизм» и его крайнее проявление – терроризм явились, во-первых, продолжением антибольшевистской борьбы периода Гражданской войны, во-вторых, питались тяжелыми материальными и духовными условиями жизни на чужбине и, в-третьих, были вызваны внутренней и внешней политикой Советского государства.^[7]

Вся деятельность БРП – это пример воплощения «активизма» русской эмиграции.

В СССР Братство впервые открыто упоминается в материалах выездной сессии Верховного суда СССР во главе с В. В. Ульрихом «Процесса монархистов-террористов» 20–23 сентября 1927 г..^[8]

В 1938 г. «Ленфильм» снял пропагандистский фильм «На границе». Фильм был подготовлен по «литературным материалам» «классика» советской эпохи, лауреата четырех Сталинских премий писателя П. А. Павленко. Режиссером и сценаристом выступил Александр Иванов. Сюжет банален для кинематографа 1930-х гг.: советско-маньчжурское пограничье, ходоки и диверсанты русские белогвардейцы – агенты японцев – постоянно пытаются проникнуть в СССР. Советская семья Власовых и бойцы погранзаставы во главе с капитаном Тарасовым (артист Николай Крючков) неизменно всех побеждают и ловят. В сцене допроса главного отрицательного героя – члена троцкистско-зиновьевской группы, бежавшего в Китай из Владивостока, поэта (подражающего С. А. Есенину!) Волкова, выясняется одна примечательная подробность. Волков (артист Эраст Гарин), долго отрицавший, что он диверсант, на 61-й минуте фильма признается: «Меня послало Братство Русской Правды»! Упоминание БРП в агитке «На границе» явно появилось под влиянием материалов процесса, по итогам которого был осужден атаман Иннокентий Кобылкин.

Эта книга является первой страницей в изучении истории Братства Русской Правды – забытой организации Русского Зарубежья. Автор надеется, что после выхода исследования наступит период научного интереса к БРП и появятся работы, посвященные конкретным аспектам деятельности Братства, местным организациям, конкретным персоналиям.

* * *

Автор выражает глубокую благодарность за помощь, ценные советы и моральную поддержку научному редактору, доктору филологических наук А. В. Шевцову.