Часть первая
РАССВЕТ

Глава 1
Я ПРИСЯГАЮ…

Был чудный день, который я никогда не забуду.

Шесть сотен парней 27-го гитлеровского молодежного отряда города Виттенберге собрались в Хафельском лесу и выстроились в каре.

Отделения Клауса Ранке и Георга Бетевски построились по обеим сторонам просеки. Местная группа Людвига Зомстера, которой предстояло принять присягу, расположилась на ее дальнем конце, откуда начиналась лесная дорога.

Повсюду слышался глухой гул ожидания и нетерпения. Здесь собрались посланцы со всего Бранденбурга. Кажется, даже из Берлина, хотя он находился более чем в сотне километров от Виттенберге.

В сотне метров перед нами стоит высокая трибуна, ощетинившаяся микрофонами и региональными флагами гитлерюгенда. К земле величественно свешивается огромный флаг с черной свастикой в белом круге на красном фоне, покрывая всю переднюю часть подиума.

Мы ждем Шира (прозвище Бальдура фон Шираха, рейхсминистра и главы гитлерюгенда) с начала полудня. Он прибывает из Берлина специально для того, чтобы выступить перед нами. Никто не сомневается, что существует прямая связь между появлением представителя фюрера в Хафельском лесу и маршем на Вену, неизбежность которого предрекают все прусские и бранденбургские газеты.

Австрийский канцлер Курт фон Шушниг давно уже вознамерился определить при помощи плебисцита настроения австрийцев в пользу или против Германии. Но позавчера, 11 марта 1938 года, венское правительство получило ультиматум с требованием немедленно отменить этот фарс.

Пока никто не знает, каким будет ответ Шушнига.

Внезапно раздается рев толпы.

Вслед за эскортом мотоциклистов в черных защитных шлемах в конце просеки появляется везущий Шира серый «Опель-капитан» с золотистым флажком. Рейхсминистр, стоя в пассажирском отсеке машины с вытяжным верхом, улыбается и помахивает рукой. Другой рукой он держится за стеклянную перегородку. Шир выглядит удивительно молодым и лучезарным.

Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь ветви высоких сосен, играют некоторое время на полированной поверхности автомобиля, который замедляет ход и останавливается рядом с трибуной.

Фон Ширах проворно выходит из «Опеля», проходит несколько метров, быстро взбирается по деревянным ступенькам, поправляет один из микрофонов и поворачивается к нам лицом.

– Хайль Гитлер! Друзья, у меня для вас важные новости. Отныне Третий рейх приобретает семь новых провинций.

Буря аплодисментов встречает слова Шира, который заставляет ее умолкнуть взмахом руки.

– Вчера, 12 марта, Форарльберг, Тироль, Зальцбург и восточные территории вернулись в лоно великой Германской конфедерации! Зейс-Инкварт, рейхсминистр, занял место бывшего австрийского канцлера.

Сомкнутые ряды толпы вновь разражаются продолжительной овацией.

– Друзья, – продолжает Шир, вновь выставляя обе руки для сдерживания аплодисментов, – не будем забывать, что эта победа выбивает первое звено цепи – цепи, выкованной диктатом Версальского договора и призванной поработить нас!

Буря ликования приветствует эти слова.

Энтузиазм толпы бьет через край. Я чувствую необыкновенное возбуждение. Речь Шира туманит голову. Пальцы непроизвольно сжимают новый кинжал, только что выданный мне. Они лихорадочно ощупывают надпись готическим шрифтом, выгравированную на рукоятке: Treue bis auf dem Tod («Преданный до смерти»). Лезвие острое как бритва, но в данный момент я мог бы без колебаний обхватить его ладонью. Тогда бы первая капля крови, обагрившая чистую сталь, была бы моей собственной кровью.

Бальдур фон Ширах продолжает говорить. В адресованной нам продолжительной речи он затрагивает расовую проблему, и прежде всего в вопросах, касающихся немцев.

– Все вы, – говорит он, – представляете Германию на марше, являетесь символом нашего будущего, прочным фундаментом, на котором будет покоиться судьба Третьего рейха Великой Германии. В основе тотальной реорганизации нации лежат глубоко укоренившиеся и мощные мотивы. Вспомните, что Земля находится в состоянии вечной эволюции. На наших глазах происходят биологические и психологические метаморфозы в человеке. Они прямо влияют на еще не родившиеся поколения.

Шир делает паузу. Когда возобновляет речь, то чеканит каждое слово.

– Мы, немцы, не готовы подвергаться таким мутациям, подобно низшим животным, подобно бессловесному скоту. Наоборот, мы должны контролировать и определять такие перемены. Должны способствовать им. Мы должны достичь статуса самого совершенного человеческого существа – сверхчеловека! – опередив другие народы и расы, находящиеся в состоянии упадка или даже полной деградации.

Рейхсминистр медленно формулирует каждую фразу, в то время как лес погрузился в глубокую тишину.

– Достижение этой цели, – заключает он, – достижение победы, полной победы, которая вознаградит нас за жертвы, является императивом, противиться которому на нашем пути нельзя позволить никому и ничему. Одна из наших первоочередных целей состоит в достижении всеми силами ментальной и физической чистоты германского народа. Вы, молодежь, – будущая элита нашей расы. Важно, чтобы вы берегли ваши тела, вашу кровь, ваши мышцы, а ваши умы должны особенно тщательно избегать порочащих контактов! Так чтобы однажды вы смогли предложить себя своему Отечеству чистыми и незапятнанными. Задача наших воспитателей заключается в том, чтобы сделать вас правителями завтрашней Европы. Вы должны сохранять в сердце верность миссии, которую доверяет вам наш фюрер, – беспрекословно соблюдать дисциплину и выполнять приказы, какими бы они ни были. Хайль Гитлер!

Последовал громоподобный взрыв горячего энтузиазма, оглушающий и непрерывный.

Шир улыбается, помахивает рукой, затем поворачивается к группе официальных лиц, стоящих позади него. Словно повинуясь какому-то импульсу, он неожиданно сбегает по ступенькам с трибуны.

Хотя это не предусмотрено программой мероприятия, он направляется в нашу сторону и начинает инспектировать нас. Во время прохода между рядами у него для каждого находится ободряющее слово. Он расспрашивает гефольгшафтфюрера^[1] о его спортивных успехах или дружески треплет щеку какого-нибудь парнишки, который становится от смущения пунцово-красным. Мы преисполнены гордости и счастья.

Час спустя начинается церемония посвящения новичков в члены гитлерюгенда.

По резкому свистку шесть шарфюреров (Scharfürer) местной группы Зомстера выступают вперед и образуют полукруг у подножия трибуны.

Затем от фланговых формирований отделяются по шесть знаменосцев и движутся в направлении парней из группы Зомстера. Когда они становятся лицом к лицу, резкая команда приводит их в стойку «смирно».

Берлми, дирижер оркестра, подает знак.

Волнующая, величественная и раскатистая мелодия песни о Хорсте Весселе сопровождает медленное склонение знамен.

Посерьезневший Шир, глядя прямо перед собой, произносит соответственные слова клятвы.

Все шарфюреры, положив указательный и средний пальцы на древка знамен, повторяют за ним:

– Клянетесь ли вы в том, что, подобно своим предкам, рыцарям священной Германской империи, будете всегда помогать другим немцам, которые являются вашими братьями? Будете ли вы бесстрашно защищать женщин и детей? Готовы ли помогать другим в беде? Готовы ли целиком посвятить себя идеям немецкого дела?

– Клянемся!

Рев голосов заполняет просеку, несется ввысь среди темных сосен, заглушая птичий щебет и жужжание насекомых. Клятва хранить верность четыре года несется эхом от дерева к дереву, от долины к долине, постепенно затихая на берегах текущей вдали реки Хафель.

– Клянетесь ли вы в любых условиях и даже при угрозе смерти сохранять верность клятве, которую дали своим руководителям, стране и фюреру – канцлеру Адольфу Гитлеру?

– Клянемся!

Берлми снова поворачивается к оркестру.

Начинают играть трубы, саксофоны и флейты, бить барабаны. Они исполняют волнующую песню Deutsch mein Bruder («Немец мой брат»), за которой следует мощная, торжественная мелодия Deutschland über alles («Германия превыше всего»).

Длинная трель свистка, и все закончено…

Шир снова салютует, подняв правую руку в приветствии. Он быстро спускается по ступенькам с трибуны и садится в «Опель-капитан». Почти одновременно машина трогается с места.

Толпа уже рассеялась. Она необычно молчалива.

Некоторое время мы не можем говорить, стараясь сохранить в памяти все, что происходило, подобно фотоизображению в объективе.

Лишь когда Ранке начинает орать как сумасшедший, мы покидаем ряды.

Мне кажется в этот момент, что Ранке совершил святотатство, что он разбил прекрасную и вечную мечту, мечту, которая вознесла нас под мелодии труб и звон литавр к вершинам славных подвигов, совершенных отцами и дедами на Марне (в 1914 и 1918 гг. – Ред.) и под Седаном. (В 1870 г., где капитулировала французская Шалонская армия Мак-Магона вместе с императором Наполеоном III. – Ред.) Мечту, которая позволила нам увидеть собственными глазами героическую атаку «уланов смерти», несущихся на врага с пиками наперевес.

Стиснув зубы и сжав пальцами кинжал, я повторяю слова надписи, выгравированной на рукоятке:

– Treue bis auf dem Tod (Преданный до смерти).

Именно это первое значительное событие в моей взрослой жизни подсказывает мне мысль о ведении дневника.

Вначале я хотел написать в форзаце тетради прекрасным готическим шрифтом «Журнал записей молодого немца о своей эпохе». Поразмыслив, решил, что это слишком претенциозно. Поэтому отказался от какого-либо заголовка.

Большинство курсантов школы Шиллера вели подробные записи всех своих мыслей и поступков. До сих пор я считал это смехотворным занятием или, в лучшем случае, пустой тратой времени.

Но затем изменил свое мнение.

Возвратившись воскресным вечером домой из Хафельского леса, я рассказал отцу о своем намерении. Отец рассмеялся и явно счел меня глупым юнцом. Он ничего не понял и в своем возрасте вряд ли был способен повысить свои интеллектуальные способности…

Отец всегда был чем-то недоволен, сварлив и озлоблен. Возможно, потому, что с возрастом понял: в основном его жизнь не удалась.

Мой дед был почтальоном, и, поскольку имел четырех детей, отцу не было позволено завершить образование. У него было нелегкое детство с начальным образованием и чередой скучных малооплачиваемых работ. Жалкая карьера, тоскливая жизнь, гнусное существование.

Его беспокоила лишь одна мысль: кто завтра будет кондуктором на пассажирских поездах на железной дороге Киль – Берлин? Причем кондуктором в вагонах второго класса! Вот таким был мой отец. Поразительно, с каким трудом родители приходят к пониманию того, что их заурядное жизненное положение оказывает сильное влияние на поведение и мировоззрение их детей.

Таким образом, убогий образ жизни отца, естественно, способствовал формированию у меня многих комплексов. Какое ужасное унижение общаться с друзьями, происходящими из семей, которые по социальному статусу выше положения твоей семьи!

Карл фон Рекнер, Михаэль Стинсман, Мици Брюдле и другие…

– Но разве ты не придешь, Петер Нойман, в воскресенье к нам домой? Мы прекрасно проведем время!

Пошли они к черту! Почему я должен принимать их приглашения только для того, чтобы они продемонстрировали превосходство своего социального положения и роскошную обстановку у них дома?

К тому же тот, кого приглашают, должен возвратить долг гостеприимства.

Но как я смогу пригласить на Хейлигенгассе, 37 Карла, Михаэля или Мици?

Моя мать, с вечно мокрыми руками, покрасневшими от стирки, принимая сына полковника, графа фон Рекнера, должна будет вытереть руки о фартук, прежде чем пригласить его в свою убогую кухню…

Я предвижу все это.

– Входите, дорогой! Я только уберу белье с плетеного кресла, и вы сможете сесть…

Лена, смешная девчонка!

Ей восемнадцать лет, на год больше, чем мне. Блондинка с узким лицом, с телом, отвечающим необходимым параметрам, и, помимо всех этих чудных качеств, обладающая таким обворожительно стервозным характером, какого я не встречал прежде.