Удивительно осознавать, что эта книга во многом сформировала мой круг чтения. Многие книги из моей библиотеки были куплены именно для расширения знаний по затронутым Перри Андерсоном темам, от наследия Рима до книг по Реформации и Тридцатилетней войне (прочитал-то я далеко не все, что хотел, зато шкафы забил). Думаю, что такая степень влияния может считаться большим достоинством книги.
Это не академическая история, в том смысле, что автор не писал свою работу в рамках академического института. Поэтому он не был обязан соблюдать канон формата текста – от вступления с разбором историографии через анализ к синтезу. Канон этот выработан потом и кровью, такая методология позволила придать исторической науке стройности, оставив за ее пределами публицистов и пропагандистов (и, добавлю, канон этот заставляет неопытных авторов не растекаться мысью по древу). Но, как и любой канон, его иногда надо нарушать.
Андерсон написал книгу в рамках другой, марксисткой традиции. Язык его приятен, лаконичен и изящен (В паре мест мне было интересно – как переводчик справился с некоторыми местами, поэтому я заглядывал в российское издание. Так вот, не блестит этот перевод, ой не блестит). Но больше и лучше языка сама структура текста – автор делит Европу на Западную и Восточную, поэтому и текст разделен на две части, посвященные этим половинам субконтинента. В каждой части сначала идет методологическое эссе, пытающееся построить непротиворечивую теорию зарождения, развития и падения абсолютизма в этой части Европы, а потом региональные особенности вскрываются на конкретных примерах. Для большей барочной убедительности за собственно книгой об абсолютизме следуют два эссе: о феодализме в Японии (столь удивительно похожем на классический европейский, что это, по мысли автора, крайне упростило переход к капитализму) и об «азиатском способе производства».
Сама эта избыточность так покоряет, что чтение превращается в удовольствие. Автор никуда не спешит, он может позволить себе аккуратно разбирать кейсы и переходы, соединяя множественные региональные частности в колоссальную картину последней попытки знати остаться у руля. Но дело даже не в этой взаимоувязанности, автор делает свое дело так мастерски, что, пожалуй, он был бы убедителен, даже если бы доказывал какую-нибудь ерунду.
Но, к счастью, доказывает он не ерунду. Автор спорит с классиками марксизма, утверждавшими, пусть и не совсем последовательно, что абсолютизм – это точка равновесия между народившейся буржуазией и старой аристократией. Нет, считает автор, абсолютизм – это последняя стадия господства старого порядка, реакция на развитие товарно-денежных отношений, передача (порой вовсе не добровольная) части суверенитета локальной знатью централизованным государствам, действующим в рамках классовых интересов знати. Историки-марксисты, говорит автор, долго либо обсуждали идеальный тип абсолютизма, либо копались в конкретных его проявлениях, а Андерсон попробовал соединить все это, создав коллективный портрет на фоне эпохи.
Во многих чертах видно, что нарратив автора – дитя своей эпохи. Вполне очевидно, что само разделение Европы на две зоны, так сказать от Штеттина до Триеста (повторим за Черчиллем) – очевидное влияние Холодной войны. Но я скорее о другом, о том, что книга автора хорошо встает в ряд известных работ второй половины XX века, когда стало казаться, что на основе обширной историографии можно уже перейти к «большим нарративам» - концепциям, которые воплощают философию истории. Можно вспомнить хотя бы Валлерстайна с его мир-системой, Манна с его источниками власти и Арриги в его поиском логики гегемонии. Да, книга Перри Андерсона более локальна в том смысле, что имеет дело с конкретным этапом мировой истории (он много раз в тексте обещал написать последующую работу о буржуазных революциях, но, судя по списку его книг, обещания не сдержал), однако и она написана на основе вторичных источников. Колоссального количества вторичных источников, англоязычных, советских, итальянских, французских и немецких (в последних двух пунктах вызывая мою зависть, ибо эти языки мне неизвестны), но все же вторичных, т.е. при написании своей работы на их основе автор возводит ошибки и промахи этих текстов в степень.
Падение СССР и постмодернизм прикрутили фитилек – писать большие нарративы стало немодно, ибо критиковать их легко, а верифицировать невозможно. Поэтому мы имеем дело, если говорить правду, с вымершим жанром. Однако в любом вымершем жанре есть свои алмазы, вернее, удивительно хорошо ограненные бриллианты. И книга Андерсона явно достойна такого сравнения.
Кстати, о советских источниках. Далеко не в первый раз я обращаю внимание на то, что советской исторической науке не был свойственен локализм – советские источники во многих западных книгах упоминаются в связи с античностью, генезисом капитализма, особенностями Франции и Англии, да в связи с чем угодно. В книге Андерсона советские источники были почти во всех разделах, кроме, пожалуй, рассказа о Китае (в разделе о японском феодализме собственно советских источников не было, но была ссылка на книгу японского исследователя, которая на тот момент выходила только на японском и русском, что тоже говорит о том, как к истории относились в тот момент в СССР). Кроме давно знакомых Поршнева (после уважительного, хотя и несколько ернического комментария Андерсона я когда-то несколько его книг прочитал одним рывком) и Люблинской (все, не могу больше сопротивляться, куплю ее книгу про Ришелье) в этот раз я обратил внимание на ссылки на Чистозвонова и Зельина. Есть у меня ощущение, что это еще одна зона потерянного влияния, ведущие (известные мне) отечественные специалисты так или иначе вовлечены в Russian studies.
Что не менее любопытно, так это то, что современные академические историки пытаются имитировать сам формат компаративистских исследований. Можно, наверно, говорить о новом витке спирали. Так, например, такие сравнительные исследования различных государств характерны для современной историографии империй. Большая глубина достигается (или, по крайней мере, делается такая попытка), за счет привлечения различных исследователей, которые пишут разделы по отдельным странам, а редакторы пытаются найти общий знаменатель. Навскидку могу вспомнить хорошую книгу об империях (с Алексеем Миллером в качестве редактора) и известную мне, но еще не прочитанную о реформах в раннее новое время (с Михаилом Кромом в качестве редактора). Но при большей глубине такие книги несколько теряют из-за различной методологии, в этом аспекте искушенный, образованный и целеустремленный исследователь все равно даст заметную фору узким специалистам.
Пересказывать перипетии классового союза монархии и знати кажется мне лишним, собственно, все желающие могут прочитать об этом в книге. Позволю себе привести только один пример, который хорошо иллюстрирует объяснительную силу такой теоретической рамки. Почему дворянству в России удалось добиться закрепощения крестьян в середине XVII века, когда с формальной точки зрения, если считать государство надклассовым инструментом, необходимость в дворянской коннице упала из-за военной революции почти до минимума? Именно потому, что государство не нейтральный орган, а классовый инструмент, и социальные интересы государства и дворянства в этот момент совпадали.
P.S. В этот раз я неожиданно споткнулся о богатство языка автора в первых главах. Это меня подзадорило, ведь я уже привык, что в нехудожественных текстах моего словарного запаса вполне хватает. Одного не пойму, как я в первый раз-то читал?