Эту книгу я слушала. Она входила в меня через уши, не через глаза. Более того... Текст читал сам автор, то есть участник описанных в повести событий. Правда, если бы муж не предупредил об этом заранее, я бы не догадалась. Голос в наушниках звучал спокойно. Голос не жаловался и не всхлипывал. Не вздыхал и не делал выразительных пауз. Он лишь рассказывал о том, что давно прошло. О том времени, когда сам голос ещё не басил и, простите за тавтологию, не имел права голоса.
Но если тон повествования был размеренным и практически бесцветным, то моё воображение рисовало яркие картины в мельчайших подробностях. Перед мысленным взором появлялись лица с морщинами в уголках рта и слезами на заплаканных глазах, выцветшие обои и детские колготки с пузырями на коленках, стоптанные пятки старых тапочек, шаркающих по линолеуму, разноцветные таблетки в прозрачных пузырьках... Я слышала звуки закрывающегося мусорного бака и запах паровых котлет. У меня сжимались кулаки от громоподобных проклятий «бабоньки», и сердце – от слабеньких протестов маленького мальчика.
Я слушала и думала – а что же творилось в душе самого автора, когда он читал эти строки и возвращался в детство? Как теперь отзываются в его сердце воспоминания, описанные им самим? И зачем вообще он выпустил их на бумагу – чтобы облегчить свою боль или чтобы предотвратить чужое горе?
Я слушала и верила каждому слову. И становилось жутко оттого, насколько уродливой и жестокой может сделаться любовь, доведённая до фанатизма и пропущенная через призму ревности, самодурства и тирании. Оттого, насколько разрушительно и саморазрушающе такое чувство.
Я слушала и разные чувства накрывали меня с головой, словно цунами.
Лютая ненависть к выжившей из ума старухе, которая смела говорить собственному внуку, что он сгниёт к шестнадцати годам. К старухе, которая отняла ребёнка у матери. Которая проклинала мужа и на протяжении едва ли не всей совместной жизни обвиняла его в предательстве.
Негодование от поведения деда. Неужели он был настолько слеп и непробиваем? Неужели был настолько слаб, что не мог противостоять супруге и защищать внука? Или жестокость заразна? Я смотрела потом в Интернете фотографии Всеволода Санаева... Очевидно, его благородное лицо всего лишь заслуга фотографа...
Сочувствие к маме Паши, ставшей жертвой тирании собственной матери. Я сочувствовала ей и ни в коем случае не могла винить в том, что на протяжении нескольких лет она не пыталась вернуть себе сына. Разве может бороться человек, если его всю жизнь убеждали в несостоятельности?
Жалость к маленькому мальчику, которому приходилось поддакивать бабке и смеяться над мамой, лишь бы его не трогали. Который прятал под подушку стеклянный шарик и держал на ладошке кругляшок от «Блошек». И который так любил свою чумочку.
А потом, уже в самом конце, на мою голову обрушился монолог старухи. Она говорила, стоя под дверью квартиры дочери, и жалость, невероятная жалость заполняла меня изнутри. Я вдруг поняла, насколько несчастна эта женщина и в какую пропасть себя загнала. Она стала своим собственным врагом и потеряла самое дорогое. Боже, как страшна и необратима ненависть, направленная против близких, любящих тебя людей...
...Долго, очень долго книга Санаева будет отзываться в моей душе. И хотя она принесла мне много переживаний и волнений, стала одной из любимых. Потому что это был честный рассказ. Потому что не закончился тупиком, а вывел на свет. И ещё потому... Потому что, когда я слушала, рядом тихо сопела моя дочка. А я смотрела на неё и думала: «Спи, родная, мама всегда будет с тобой».
