Пролог. Посильная помощь

Двадцать лет назад

Синий отблеск пробился сквозь шторы. Дом сотрясли громовые раскаты. Женя не спал, его веки распахнулись за мгновения до вспышки. Грохот не застал врасплох, а лишь провёл черту между сном и явью, расслоил бесцветное месиво на стены, потолок и дверь.

Стрелки часов замедлили ход. Ещё одна вспышка. Ещё один залп призрачной батареи. Водоотлив словно расстреливали из пневматических ружей. Окно скрипело под напором воды, будто дом обсыпали гравием.

Женя спрятался под одеялом. Даже самые смелые дети нуждаются в поддержке, пусть она и жестка, как хватка стального манипулятора.

– Мам… мам!

Робкий зов потонул в рокоте и шерсти. Сердце Жени ёкнуло, но росток гордости сопротивлялся панике.

«Крики для слабаков, таких здесь нет».

Новая вспышка осветила стены, насколько позволяли шторы. Последовавшие раскаты прозвучали не тише предыдущих. Вздохнув, Женя выбрался из-под одеяла и слез с кровати: заснуть казалось невозможным.

Вдоль противоположной стены забугрилось одеяло. Женя подошёл ближе. Вика ворочалась во сне. Её лицо часто меняло выражение и смешно подёргивалось. Круглое, веснушчатое и со вздёрнутым носиком, оно напоминало папино.

«Может, снится что-то. Мне бы заснуть…»

Поборов искушение растормошить сестру, Женя вышел из комнаты, а затем обернулся. Скрип двери потревожил Вику, но не более того. Сновидения крепко держались за зрителя.

Родительская спальня была погружена в тишину. Из-под двери лился свет, недостаточный, чтобы успокоить, но достаточный, чтобы приободрить.

Окно в торце не зашторили, вспышки молний освещали коридор и выход на лестницу. Ничего из того, чего следовало бояться, на глаза не показывалось, однако колени у Жени дрожали, и к двери он приближался слишком медленно. В животе повисла ледяная тяжесть; хотелось помчаться все равно куда, но тело будто противилось приказам разума.

На середине пути Женя осознал, что слышит не только заоконный вой и скрип отдельных половиц. Шаги, напряжённое дыхание… Хлопок, будто из бутылки вылетела пробка. На секунду свет из-за двери вспыхнул ещё сильнее, но почти сразу же обрёл прежнюю яркость. В спальне засновали тени.

«Мама с папой не спят, они ходят».

Женя с сестрой уже расспрашивали родителей, почему те иногда не спят допоздна, но ответы о «взрослых играх» и «выражениях симпатии» не прояснили ситуацию. Загадкой осталась и причина, по которой мамина сестра и её подруга живут с ними под одной крышей.

Движения за дверью казались непривычными, беспорядочными, рваными. Кровать скрипела, что-то падало на пол, звенело. Тени расходились, а затем преследовали друг друга, словно играли в пятнашки. Женя знал, что родители иногда ссорятся, но до сериальных сцен с битьём посуды никогда не доходило. Женя не помнил, чтобы мама когда-либо кричала. Она всегда говорила, если не шептала, но, когда злилась, её не могли не услышать. Когда мама заглядывала Жене в лицо и чего-то требовала, всё на свете для него исчезало, оставались только серые, как грозовые тучи, глаза и глубокий, строгий голос.

Тени соединились в одну. Сквозь ночной шум пробился хрип, затем и шёпот. Женя напряг слух, пытаясь расслышать слова или по крайней мере понять, кто говорит. Замедлился, хотя, казалось бы, куда уж ещё медленнее.

– Мне жаль.

Вопль, переходящий в сдавленный хрип, раздался и тотчас умолк.

Тень за дверью дёрнулась и замерла. Женя тоже замер. В голове гудело, как возле электроподстанции. Этот гул – всё, что Женя слышал в течение нескольких невыразимо долгих секунд. Из воздуха будто выкачали все остальные звуки, даже гроза за окном онемела: вспыхнула очередная молния, но за нею не следовал гром. Быть может, она ударила где-то невообразимо далеко…

Наконец, звуки вернулись. Женя сглотнул и продолжил шагать к двери. Тень за ней тоже зашевелились. Одна тень. Вторая двигалась только вместе с ней, только когда они были рядом.

Женя терял из виду проём между дверью и полом. Его взгляд сконцентрировался на ручке. Незримая возня становилась всё громче.

Ладонь замерла в сантиметре от ручки.

Скрипнула кровать. Возня прекратилась.

– Входи.

Женя приоткрыл дверь. В ноздри ударил кисловатый запах дыма.

«Мама зажгла новые свечи?»

От бронзовых бра у изголовья кровати исходил мягкий оранжевый свет. Постель заправлена, но покрывало будто основательно измяли, а затем торопливо разгладили складки. На полу блестел фарфоровый черепок. Ковёр лежал свёрнутый в трубочку, широкий посередине и узкий по краям, будто удав после удачной охоты. Прежде ничего подобного Женя не видел.

Мать сидела на краю кровати, понурив голову. Распущенные волосы скрывали лицо. Шёлковый халат переливался серебром. Женя прикрыл за собой дверь, и Мать медленно повернула голову на скрип. Уголки бледных губ едва заметно приподнялись, а в глазах блеснул тусклый огонёк.

– Подойди ко мне.

Женя послушался, не зная, куда деть свои руки: сцеплял пальцы в замок, прижимал кисти к груди, прятал за спину. Спальня ощущалась огромной и пустой, будто актовый зал, подготовленный для танцев, а путь от порога до кровати – непривычно длинным.

Мать устало обняла Женю. Тот вздрогнул: холод пальцев ощущался даже сквозь пижаму, а в маленькую ключицу уткнулся непривычно горячий лоб. Женя чувствовал, как успокаивалось прерывистое дыхание Матери и как намокала ткань у него на груди.

– Что тебя тревожит? – наконец спросила Мать.

Женя тоже её обнял.

– Мамочка, я не могу заснуть.

– Я знаю. – Мать мягко высвободилась из объятий. – Но это следствие, не причина. Что тебя тревожит?

Поначалу нежный голос Матери быстро обрёл привычные властные нотки. Если бы не странный румянец на её щеках, этот разговор мало бы чем отличался от остальных.

– Вы ссорились, я слышал в коридоре…

Мать поморщилась.

– …и мне стало страшно. Мамочка, где папа?

После этих слов бледные ладони обхватили Женино лицо. Подушечки ледяных пальцев мягко массировали детские виски, а длинные фаланги накручивали кучерявые волосы. Мать смотрела на сына, но мысли её явно были обращены к чему-то другому.

Наконец, Мать ответила:

– Он покинул нас.

– Папа ушёл?

Женя не поверил своим ушам. В тот миг мысли не носились в его голове стаей ворон, а ползли медленно и тяжело, подобно катку, чтобы спустя полминуты снести хлипкий забор самообладания.

– Да, ушёл. Не смог принять наш путь.

– А когда он вернётся?.. Мама, когда он вернётся?

– Он не вернётся, мой мальчик.

Последние слова Мать произнесла напряжённым шёпотом. Женя всхлипнул, его горло вмиг пересохло, а вся утерянная влага, казалось, хлынула наружу в виде слёз.

– Так бывает, сердце моё. – Мать вытерла сыновьи слёзы тыльной стороной ладони. – Бывает, что кто-то встаёт у тебя на пути. Кто-то очень близкий… становится чужим. И не оставляет иного выбора, кроме как сокрушить его либо погибнуть самому…

Женино лицо налилось кровью, рот раскрылся, как у выброшенной на берег рыбы. Спазмы сотрясли горло; в груди разрослась пустота, словно Женю пробило чугунным ядром.

– Будет непривычно, но мы выдержим. Ты и я…

– И Вика, – выдавил из себя Женя. Сам он не услышал своих слов, но Мать, похоже, прочла по губам.

– И Вика. А теперь мне нужна твоя помощь. – Мать встала с кровати и указала на ковёр. – Отнесём его в оранжерею. Берись за любой край.

– Угу.

Женя обошёл кровать, вцепился в ковёр со своей стороны и попытался поднять. Безуспешно. Огромный рулон оказался куда тяжелее, чем Женя ожидал. Плотная ткань не гнулась, словно в неё обернули манекен или шпалу.

– Уфф! – Со второй попытки Женя кое-как поднял свой край ковра.

«Даже папа не смог бы поднять его один».

– Будь это легко, я бы не просила тебя о помощи. – Мать прижала свой край ковра к боку и встала в полный рост. – Идём. Не урони.

Стоило Матери сдвинуться с места, Женя едва не выпустил ношу из рук. Понимая, что неудачно взялся и распределил вес, мальчик чувствовал себя скорее балластом, нежели помощником.

Коридор и дверные проёмы казались слишком узкими, но Мать, чуть замедляясь, без труда проходила сама и протискивала ношу. От волнения у Жени потели ладони. Мысли терзала тревога.

В один миг Женя уткнулся грудью в ковёр: маленькая процессия остановилась. Передышка перед следующим рывком. Женя хотел было опустить ковёр и взяться за него получше, но не успел. Мать вышла на лестницу, начался спуск. Край ковра задрался и на мгновение поравнялся с Жениным лицом.

Мальчик не хотел заглядывать внутрь, но случилось то, что случилось. Он даже не успел понять, что увидел, но семена ужаса уже были посеяны: волосы на макушке встали дыбом, а к затылку будто прильнул воздушный шарик.

Под кольцами ткани, в пяти-шести сантиметрах от Жениных ладошек покоились волосатые ноги.

– Папа…

– Тсс. Незачем будить остальных, – обронила Мать, не оборачиваясь.

Женя мотнул головой. Жгучее желание разреветься унялось, но не исчезло до конца. Руки дрожали от напряжения. Казалось, подушечки пальцев вот-вот лопнут и из-под ногтей заструится кровь. Дышал Женя шумно и часто, это отвлекало от боли, удерживало от крика. Придавало сил, чтобы не выпустить из рук этот злосчастный ковёр.

«Нельзя ронять. Мама расстроится!»

– Я люблю тебя.

Голос Матери звучал ясно и громко, словно их с Женей ничего не разделяло, а за стенами не бушевала гроза. Шум казался меньшим злом: по мере их приближения к оранжерее, воздух становился всё более душным.

Процессия замерла перед дверью. Женя знал, что сад для Матери нечто больше, чем островок тепла и зелени посреди сугробов, и что он всегда закрыт. Тётя Алиса рассказывала, что замок на двери – это наименьшая из трудностей, с которой столкнётся нарушитель; что в оранжерее быстро дохли мухи и тля, а тётушкин кот обходил это место стороной.

– Мама, а ты ключ взяла?

Мать перехватила ковёр и обернулась к Жене.

– В самом деле, – в голосе Матери не было ни досады, ни огорчения. – Хочешь сбегать за ним?

– А где?..

– В прикроватном столике. С правой стороны. Только не шуми.

– Угу.

Подавив порыв бросить ношу, Женя опустил ковёр, медленно и аккуратно. Мать сделала то же самое. Рулон качнулся по инерции и замер. Женя вздрогнул от нежданного прикосновения: нечто тёплое пробежало по щиколотке, оставляя за собой липкий, как от слизня, след.

– Не шуми.

Пот, всего лишь пот.

***

Неожиданно для себя Женя вновь оказался перед входом в оранжерею. Подъём на второй этаж в спальню, поиски ключа, возвращение к Матери – всё это пролетело, смялось, будто банка из-под газировки. Как если бы Женя заснул, прошёл по дороге грёз и теперь пробудился. Воспоминания о пережитом тускнели и ускользали из силков памяти; ступени сменялись досками пола, стенами, покрывалом, залитым оранжевыми лучами.

Женя не помнил, как передал ключ и нашёл ли его вообще. Не помнил, как Мать открыла дверь. Не помнил, как помог втащить ковёр внутрь. Быть может, ничего этого и не было, но факт остаётся фактом: путь в сумрачную оранжерею открыт, Мать нависла над садовым столом, а ковёр лежит у её ног.

– Мама?

Мать не откликнулась. В её задумчивом взгляде, переходившем с грабель на секатор, с сучкорезов – на компостер, воедино слились погребальная тоска и приземлённость могильщика, оценивающего крепость лопаты. Оглядев имевшийся арсенал, Мать понурила голову и замерла. Халат не колыхался, грудь вздымалась едва заметно. Мать казалась манекеном, безучастно ловящим взгляды прохожих по обе стороны витрины; лишь длинные распущенные волосы нарушали эту схожесть.

Женя почесал запястье: кожа зудела от пота.

– Хм? – Мать вяло оглянулась на Женю и прищурилась.

«Ты ещё здесь?»

Женя открыл рот, но промолчал. Что-то вертелось на языке. Что-то следовало, требовалось донести до Матери, но Женя смог выразить свои чувства лишь выражением лица. Разум не поспевал за эмоциями. Какая-то деталь, нечто мимолётное показалось Жене странным, но он не мог объяснить, что именно. Возможно, Мать почувствовала то же самое, но из ступора её вывела именно реакция сына.

«Ему не следует видеть это».

– Дальше я сама, – Мать сняла со стенда сучкорез и потянулась к топору. – Иди спать.

У Жени и в мыслях не было перечить Матери, но он помедлил. То, что случилось ранее, повторилось: какое-то движение нарушило кинематографичную неподвижность окружения. Мать нехотя обернулась; её и Женин взгляды устремились в одну сторону, сошлись в одной точке. Что-то явно было не так…

Жене показалось, что ковёр шевелится.

Очередная вспышка озарила лицо Матери. Вытянутое, костлявое, с хмурым, горящим недобрым огнём взглядом – оно могло напугать любого, даже самого храброго мальчика. Когда Мать перевела взгляд на Женю – за миг до погружения оранжереи во мрак, – его колени задрожали.

– Иди. Спать.