Литовцы, как большие любители природы, в своих песнях почти на каждом шагу выводили на сцену предметы природы царства растительного и животного, которые имели то или другое символическое значение. Ничто не имеет в народных литовских песнях такого символического значения, как желтые цветы руты, которые так же, как и у славянских народов, есть символ девственности, и ни одна девическая песня не обходилась без руты. Девица цветет своим девством, бережет свое девство – это выражается образом, что девица ходит в рутяном огороде и поливает руту; цветение руты символизирует расцвет девической красоты. Бросить рутяной венок в воду – значит прекращение девства. Вместе с рутою нередко упоминается и лилия, которая также символизирует красоту и целомудрие; но лилия служит для выражения и любовного чувства, чем никогда не бывает рута; благосклонность девицы в песнях молодец сравнивает с лилиею, но никогда с рутою. Лилия и роза в песнях означают девицу, а пион – молодца; эти цветы в песнях символизируют любовную чету. Зеленый цветок майоран, часто употребляемый в литовских песнях, всегда означает символ дружелюбия, гостеприимства, учтивости, точно как василек в Малороссии. Знакомство девицы с чувством любви выражается в песнях собиранием майорана или покупкою его. Подарок девицею жениху букета из цветов майорана означает ее согласие на брак.
Из деревьев и кустарников литовская поэзия, как древняя, так и новая, любит розовый куст, дуб, клен, липу и березу. О розовом кусте сохранилось несколько песен – ясно, что это обломки каких-то мифологических рассказов; о липе, дубе и других осталось тоже много песен. Из всех деревьев дуб чаще всего упоминается, но это и понятно: дуб в религиозных верованиях литовцев был самым священным деревом.
В литовских песнях нередко можно встретить выражение о превращении души молодца в цветок или души отца в дуб. Из этого можно заключить, как и заключают некоторые, о веровании древних литовцев в переселение душ после смерти в другие тела.
Из царства животного в литовских песнях больше всего упоминаются птицы, а именно: кукушка, предвозвестница правды и будущего, голубь, соловей, ласточка, зяблик и другие.
Вот для образца несколько литовских древних песен, взятых нами из сочинения Киркора и Кукольника «Черты из истории и жизни литовского народа»:
Месяц женился на солнце,
То была первая весна.
Солнце встало очень рано,
Месяц, устыдясь, сокрылся.
Месяц блуждал один
И влюбился в Денницу,
И рассердился Перкун
И рассек его мечом.
– Зачем ты оставил солнце?
Зачем влюбился в Денницу?
Зачем таскаешься один по ночам?
Денница приготовляла свадьбу (пир).
Перкун въехал через ворота
И разбил зеленый дуб.
– Кровью, что брызнула из дуба,
Замаралось мое платье
И запятнался венок.
Плакала дочь солнца,
Три года листья собирала,
Иссохшие листья.
– Где я, любезная мать,
Платье вымою?
Где выполощу эту кровь?
– Иди, моя милая дочка,
К тому озеру,
В которое втекают девять ручьев.
– Где я, любезная мать,
Высушу мое платье?
Где его развешаю на ветре?
– О, милая дочь моя,
В саду, в садике,
Где растет девять роз.
– Когда я, любезная мать,
Надену свое платье?
Когда будет чисто?
– О, дочь милая!
В тот день, когда на небе
Засветит девять солнц[49].
Лайма зовет, Лайма кричит
И бежит босиком по берегу.
Я взобралась на гору,
Увидела трех рыбаков,
Трех на море пловцов.
– Не видали ль вы брата
На высоком море?
– О, девица, о, лилия.
Брат твой утонул,
Лежит в море на дне,
Песком омывает ему лицо,
Волна играет с его волосами.
– О, рыбаки, о, друзья!
Не вытащите ли вы мне брата
Из глубокого моря?
– Что нам дашь, если вытащим?
– Одному шелковый пояс,
Другому золотое колечко,
Третьему мне нечего дать,
Буду служить у него,
У молодого кормчего.
Кормчий хороший человек,
Умеет править судном
По ветру и против ветра.
– Милое солнышко, божеская дочка!
Где ты так долго бывало?
Где так долго замешкалось?
Куда от нас удалилось?
– За морями, за горами
Я стерегло детей-сирот,
Грело бедных пастушков.
– Милое солнышко, божеская дочка!
Кто тебе утром раскладывает огонек?
Кто тебе покрывает
Твое ложе утром?
– Денница и Вечерница,
Денница раскладывает огонь,
Вечерница стелет ложе,
Я имею много детей
И большие богатства.
– Земля мать, земля родительница цветов!
Где мне посадить розовую ветку?
– Здесь на высоком холме,
Над пристанью, над морем.
– Земля мать, земля родительница цветов!
Где найду я отца и мать?
– Оставленное бедное дитя!
Иди на высокий холм.
Над пристанью, над морем
Там выросло из розовой ветки
Высокое розовое деревцо,
С ветвями под самые облака.
Я взобралась высоко
По розовым ветвям,
Там встретила я милого юношу
На божеском конике.
– Ах, юноша! Милый витязь!
Не видел ли ты моих отца и мать?
– О, девица, милая девица!
Сойди вниз, в бездну!
Там твой отец и мать
Празднуют свадьбу сестры.
Сошла я в бездну.
– Добрый день! Ясный день, отец мой!
Добрый день, ясный день, матушка!
Зачем вы меня маленькую
Посреди чужих оставили?
Я стала взрослою девицею,
А теперь нашла люльку,
В которой играла, будучи ребенком.
– Пой, сестрица!
Почему не поешь?
Почему на руки Оперлась, грустя?
– Как же мне петь,
Как мне быть веселой?
В садике беда:
Садик разорен,
Рута истоптана,
Розы вырваны,
Лилии рассыпаны,
Роса отряхнута.
– Не ветер ли подул с полуночи?
Не река ли вышла из берегов?
Не Перкун ли загремел?
Не молнию ли сбросил?
– Ветер не веял с полуночи,
Ни река не выходила из берегов,
Ни Перкун не гремел,
Ни молния не спадала.
Бородатые люди,
Люди от моря,
Вышли на берег,
Садик разорили,
Руту истоптали,
Розу общипали,
Лилию рассыпали
И росу отряхнули.
И я – я сама
С трудом укрылась
Под ветвями,
Под темным веночком.
Над морем, над пристанью
Возносится белая гора;
На горе, на холме
Стоит зеленый дуб.
Я, бедный, туда поплыл.
Обнял его руками,
– О, любезный мой дуб!
Не превратился ли ты в отца моего,
А зеленые твои ветви
Не превратились ли в белые руки?
А зеленые твои листья —
В дружеские слова?
Ах! Я, бедный, отошел оттуда,
Плача горькими слезами,
Потому что дуб не превратился
В любезного отца,
Ни зеленые листья —
В дружеские слова.
Летел каунис (амур литовский) издалека,
Где царствует вечное лето;
Сказал мне миленький карлик,
Что там воюет мой милый,
Приедет на сивом коне
С богатою добычею?
О, возвратись мой милый божок!
Возьми его на крылья свои!
Принеси мне его здорового,
Я не хочу дорогих камней,
Довольно мне его объятий.
Садила зеленую руту,
Поливала своими слезами,
Забор был для нее оградой
Затем, чтобы стать венками.
Ты будешь для меня украшеньем.
Расти, веселая, на гряде,
Напейся моими слезами и потом,
Пока не приедет мой милый!
Пусть не вредят тебе злые ветры,
Пусть дождь тебя не клонит к земле,
Пусть прохлаждает тебя Пуцис с Пуцятами (Зефир),
Милые друзья цветов.
Из-под клена ключ течет
Прозрачной воды.
Дочери солнца рано
Шли умыть в нем лица.
Под клен к источнику
Шла я умыть лицо,
Упало в воду мое колечко.
Пришли божии сыны
С шелковою сетью.
Добыли мне дорогое кольцо
Из глубокого источника.
Приехал юноша
На гнедом коньке,
А гнедой конек имел
Подковки золотые.
– Сойди, сойди, девица!
Подойди, милая девушка!
Я скажу тебе словечко,
Подумаем думку,
Что глубже воды?
Милее молодости?
– Не пойду, юноша,
Мать будет бранить,
Будет бранить седая,
Когда поздно возвращусь.
Ветер ли завыл?
Леса ли зашумели?
Лилии ли поколебались? —
Не ветер выл,
Не лес шумел,
Не лилии колебались,
Сестра плакала —
Милая девица!
Венок ее колебался.
Не плачь, сестрица,
Милая девица!
Завтра хуже заплачешь,
Когда обрежут волосы
Шелковой косы —
Достояние твое;
Когда скинут перстень
С белой ручки твоей —
Украшение твое.
– Для чего обратился взор твой,
Любезный юноша,
На девицу сироту?
Когда я не имею
Ни отца, ни матери,
Ни родных нигде.
Растет в лесу зеленый дуб;
Но то не мой отец.
О, если бы он был мой отец!
– Ветви – его руки,
Листья – слова!
– Тише, не плачь, девица,
Милая лилия,
О грустных днях твоих!
Умеешь ли прясть,
В пяльцах ткать?
На зеленом лугу сено гресть?
– Умею хорошо прясть,
В пяльцах ткать,
На зеленом лугу сено гресть.
Что за чудо, большое чудо!
Я сеяла руту, – цветут розы.
Плети, девица, плети веночек,
Венок из зеленой руты.
Иди, девица, к воде,
Поднялся северный ветер,
Сорвал мне венок с головы,
Занес на высокое море.
Трое юношей на зеленом лугу,
Сено косили на зеленом лугу.
– Кто из вас хочет быть моим милым?
Кто поплывет за моим венком?
– Я буду твоим милым,
За венком поплыву
На высокое море.
Венок приплыл к берегу,
Юноша погиб в глубине.
Веночек лежал на руках,
Юноша на досках.
Летел черный ворон
И нес белую руку,
А на ней золотое кольцо.
– Спрашиваю тебя, милая птица,
Где ты, черный ворон,
Достал белую руку?
Где – золотое кольцо?
– Я был на большой войне:
Там бились большою битвой,
Там сплетались леса мечей,
Там вырыли стрелы ямы,
Там кровь текла реками,
Там лежал не один сын,
Плакал не один отец.
– О, горе, это мое кольцо!
Уже мой юноша не возвратится,
Пусть льются мои слезы!
Я бедная девица,
Оставленная сирота,
Привыкла переносить
Горькую бедность.
О, если бы я имела
Родную мать!
Покровительницу!
Давно уже спит она
На высоком холме
В своей могиле.
А на ней дрожит, блестит,
Ясно как серебро —
Роса в листьях руты.
Течет в источнике
Чистая вода,
Над источником,
Над водою.
О чем грустит девица?
– Как мне не грустить?
Как мне не жаловаться?
Я не имела
Ничего от того,
Кого ношу в сердце!
Но среди бессонной ночи
Я сказала словцо:
Навсегда!
И никогда
С ним не расстанусь,
Я желала бы лучше,
Чтоб с душою тело
Рассталось —
Чем я с ним,
С моим любезным юношей.
Миленькая Летува,
Дорогая свобода,
Ты скрылась в пространстве небес.
Где ж тебя искать?
Разве только на лоне смерти?
Пусть смотрит, куда хочет, несчастный!
Взгляни на восток,
Взгляни на запад:
Бедность, принуждение, притеснение,
Пот от трудов, кровь от ударов
Залили пространную землю.
Миленькая Летува,
Дорогая свобода,
Сойди с неба – сжалься!
Кто хочет жить среди горя,
Проливать горькие слезы, —
Пусть идет и сделается
Женою барщинника.
Пойдет на барщину
В красный двор,
Где и в слезах
Поставят за жернова.
Возвратится с барщины
Назад из двора,
Неся милые слова
И горькие слезы.
Которая не хочет в горе
Проливать горьких слез —
Пусть будет невестою,
Женою лесничего.
Он пойдет в зеленый лес,
В березовую рощу;
Оставит ее сладко спящею,
Покрытою периной.
Он возвратится из лесу,
Из зеленой рощи,
Принесет дичь
И милое словечко.
Последние две песни относятся к XVII в., когда литовские и западнорусские крестьяне попали под власть польских помещиков и арендаторов. Положение крестьян в Литовском государстве с этого времени сделалось самым безвыходным и самым безотрадным; особенно тяжело было положение крестьян православных под владычеством пана-католика; если кто из православных крестьян хотел хоть сколько-нибудь облегчить свою участь, то должен был перейти или в католичество, или в унию, другого исхода не было; да и то, впрочем, облегчение, по перемене веры, было временное. Но о всем этом мы подробно скажем в своем месте.
Города и управление у древних литовцев. По единогласному свидетельству древних писателей русских, польских и немецких, литовцы до половины XIII в. не имели у себя городов. Русские летописцы, сообщая о походах русских князей на литовские племена в X, XI и XII вв., ни слова не говорят о литовских городах. Польский хронист Мартин Галл[50], передавая сведения в своей хронике под 1110 г. о походе польского короля Болеслава III на одно из литовских племен, именно пруссов, говорит следующее: «Болеслав вошел в землю пруссов по льду замерзших озер и болот, представлявших единственный путь в их страну; но, переправившись чрез озера и болота и достигнув населенной страны, он не мог остановиться на одном месте; он не мог занять ни замков, ни городов, которых там вовсе нет, ибо страна защищена только естественным местоположением своим, составляя острова среди озер и болот; вся земля распределена там по жребию в потомственное пользование жителям-земледельцам. Итак, воинственный Болеслав, пройдя в разных направлениях по стране этого варварского народа, собрал огромную добычу, увел в рабство бесчисленное множество мужчин и женщин, мальчиков и девочек, рабов и рабынь, сжег многие села и постройки, и без боя с добычею возвратился домой в Польшу». Почти то же самое говорят и другие писатели о других литовских племенах, то есть, что они не имели городов и жили среди озер и болот. Вместо городов литовцы имели села и деревни и некоторые укрепленные местности, куда скрывались в случае нападения неприятелей. Правда, на некоторых окраинах литовской территории в XII в. упоминаются города, но они построены русскими, таковы: Гродна, Новогрудок и другие. Собственно же литовские города упоминаются не ранее второй половины XIII в. или первой половины XIV в., таковы: Кернов, Эйрагола, Голынаны, Вильна, Троки и Лида.
Как до половины XIII в. мы не находим в Литве городов, так до половины XIII в. мы не находим там и монархической власти, которой бы подчинялась сколько-нибудь значительная часть литовского племени. Последнего рода факт тоже подтверждается единогласным свидетельством и русских, и польских, и немецких писателей. Если в летописях, при столкновении соседей с литовцами, упоминается о князьях их (кунигасах, как их обыкновенно называли), то это были не более и не менее как правители отдельных сельских общин, вроде наших волостных старшин. Одним словом, до половины XIII в. ни одно из литовских племен, даже часть их, не составило из себя более или менее крепкого и сильного политического организма: все они жили врассыпную и дробились на мелкие и слабые политические единицы; две, три деревни, иногда четыре или пять, взятых вместе, представляли отдельный и самостоятельный центр, с отдельным и самостоятельным своим кунигасом. Если жители этих маленьких политических центров и сплачивались когда, то только для отражения или нападения на общего врага, то есть на время, и потом снова рассыпались, как беда миновалась.
Но несмотря на раздробленность политическую, литовцы крепко связаны были своим, общим всем племенам, религиозным культом. Последний проявился у них также и многими видимыми признаками народного единства, именно: центральным для всех племен литовских святилищем Ромове; общим сословием жрецов и общим почитанием и безусловным повиновением их главному первосвященнику Криве-Кривейто. Справедливо говорит профессор В.Б. Антонович, что если бы литовцев не тревожили извне и дали бы им возможность развиваться самим по себе, то у них образовалось бы теократическое государство. Но этого не случилось, и не случилось потому только, что напор соседей заставил их сплотиться в более сильный и крепкий политический центр. Явление это обнаружилось в литовском племени во второй половине XIII в., и то не на собственной чистой литовской территории, а на чужой, русской. Но об этом после.
Законы. К числу объединяющих признаков раздробленных литовских племен на бесчисленное множество маленьких самостоятельных политических единиц относятся их общие древние законы. Законов этих было немного. Вот они:
1. Никаких богов, кроме отечественных, не принимать без позволения и повеления Криве-Кривейто.
2. Богам угодно, чтобы Криве-Кривейто был верховным правителем и толкователем их воли, а вайделотам оказывалось уважение.
3. Богов должно чтить и им покоряться: ибо по их милости имеем землю, на которой живем и которая нас питает, а после дадут еще обильнейшие земли.
4. Соседей, чтущих наших богов, должно считать друзьями, а противящихся нашим богам никогда не принимать в дружбу и вести с ними войну.
5. Каждый может иметь трех жен, с тем условием, чтобы первая была из нашего рода, остальные могут быть из рода туземцев или пришельцев.
6. У кого будут болезненные жены, дети, братья, сестры, челядь или сам будет удручен болезнию, тому позволительно и похвально себя сжечь или страждущее лицо, потому что слуги наших богов должны смеяться, а не стенать.
7. Кто в здравом рассудке захочет себя, свое дитя или кого-либо из челяди сжечь в жертву богам, тому не запрещать, потому что чрез огонь люди освящаются и становятся достойными жить и веселиться с богами.
8. Кто нарушил супружескую верность – муж или жена, – того по уличении сжечь в отдалении от лица богов, прах рассеять по дорогам, а потомство лишается права поступать в вайделоты.
9. Если жена не слушается мужа, то он волен ее сжечь, а сестры ее покроются стыдом за то, что не учили ее покорности богам и мужу.
10. Кто грубо оскорбит женщину, того она может сжечь, потому что он наслаждался ее смущением.
11. Кто обидит честную девицу, тот должен жениться на ней; если же он женат, то его затравить собаками, потому что он обидел состояние богов, которые или женаты, или остались в девстве.
12. Кто убьет человека, того отдать родственникам убитого, и в их воле убить его или оставить живого.
13. Кто украдет, того в первый раз высечь, во второй – отколотить палками, а в третий – отдать на растерзание собакам в отдалении от лица богов.
14. Тот признается благородным, кто умеет ловко ездить на своих лошадях.
15. Никто не может принуждать к работе другого, для этого нужен взаимный договор.
16. У кого умрет жена, тот должен немедленно приискать себе другую, потому что неприлично долго тужить по жене.
17. Если умрет муж, оставив жену бездетную, то она может выйти замуж, не согрешая пред богами, но может поступить и в вайделотки.
Все эти законы были не писаны, а передавались народом из уст в уста по преданию. Писатели XV и XVI вв. говорят, что эти законы даны литовцам Брутеном и Вайдевутом. Они же передают также, что жена сына Вайдевута Варла, по имени Ерма, прибавила еще несколько законов, именно: если жена нарушит супружескую верность, то привязать ей на шею четыре камня и водить ее из селения в селение, пока криве не снимет с нее этого греха; если жена оскорбит мужа, то подвергнуть ее телесному наказанию розгами или палками; если жена ударит мужа, то отрезать ей нос.
Вообще, в древней Литве все преступления наказывались строго, особенно же за убийство; но если убийца убегал в места, посвященные богам, то был свободен от наказания.
Военное дело. Древние литовцы, поселившись в стране, по своим физическим условиям малодоступной для нападения соседей, первоначально совсем не вели войны и питали к ней отвращение, как это видно из сохранившихся древних песен. Но с течением времени привыкли к ней, полюбили ее и стали считать военные занятия благородным делом.
Войско литовцев делилось на конницу и пехоту. Вооружение его состояло из стрел, кривых сабель, пик, бердышей, стальных молотков и т. и.; огнестрельное оружие стало входить в употребление со времен Витовта. Во время битвы литовцы всегда обнаруживали необыкновенное мужество и стойкость. Для ограждения страны от вторжения неприятеля любили укреплять свои границы крепкими замками, в которые помещали сильные гарнизоны. При осаде крепостей употребляли стенобитные машины.
По словам Чацкого, у древних литовцев собирали войско посредством следующего оригинального способа: князь резал козу, в кровь ее погружал стрелу и затем вместе с обгоревшим куском дерева посылал от дома до дома; это было знаком, чтобы все собирались в поход и являлись к князю, в противном случае будут наказаны огнем и смертию. Выступая против неприятеля, литовцы имели обыкновение гадать: если из-за границы, наблюдали они, летели в Литву орел, белый голубь, ворон, журавль, драхва, то предвещали победу; если же встречались им на пути олень, волк, рысь, больной человек, то предвещали неудачу. В войске всегда имелось несколько хоругвей с изображением петуха или надписи богу Курко.
О проекте
О подписке