© В. А. Ионова, перевод, 2025

© Издание на русском языке, оформление.

ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025

Издательство Азбука^®

Посвящается Меган

I

Ты говоришь, только я решаю – рассказывать или нет. Ты наклоняешься, ставишь передо мной коробку с бумажными платочками, и твое черное кожаное кресло издает стон, будто оно живое. Как будто это та самая корова, которой оно было, пока кто-то не убил ее и не сделал из нее кресло для кабинета мозгоправа в психушке.

Ты скрещиваешь обтянутые чулками ноги, и чулки шуршат.

– Ты помнишь, с чего все началось? – спрашиваешь ты.

Я точно помню.

Последнее соревнование по пересеченке, и я только что преодолела шестикилометровую^[1] отметку. Меня обогнали все, как неделю назад и две недели назад тоже. Все – за исключением одной девочки из другой команды. Только мы вдвоем оставались на последнем участке маршрута – там, где тропа петляет по лесу и выходит к задней стене школы. Наши косые тени скользили по земле; мало-помалу они слились в одну, а потом ее тень обогнала мою.

Передо мной мелькали подошвы ее кроссовок – вверх, вниз, одна, потом другая, ребристая сетка, перевернутое вверх ногами название бренда. Мои шаги стучали в такт ее шагам. Мои ноги ступали туда, где только что были ее ноги. Она сворачивала, я сворачивала. Она вдыхала, я вдыхала.

А потом она исчезла.

Я даже представить ее себе больше не могла. Но что напугало меня, по-настоящему напугало, так это то, что я не помнила, в какой момент перестала ее видеть. Тогда я поняла: если я не вижу ее, то никто не видит меня.

В стороне проплывали звуки соревнования. Свисток. Слабые, приглушенные перчатками хлопки. Я по-прежнему бежала, но уже не по маршруту, удаляясь от финиша, – через парковку с машинами, мимо флагштока, мимо вывески «ДОМ ЛЬВОВ»^[2]. Мимо закусочных, автосервисов и магазинов бытовой техники. Мимо новых домов и мимо парка. Пока каким-то образом не оказалась у въезда в наш жилой квартал.

Уже начинало темнеть, я замедлила темп и пошла шагом вдоль домов с желтыми квадратами окон, за которыми матери готовили ужин, вдоль домов с голубыми квадратами окон, за которыми дети смотрели телевизор, – к нашему дому с пустой парковкой и выключенным светом.

Я вошла и нажала на выключатель. Взрыв света. Кухня сползла в сторону, потом вернулась на место.

Я прислонилась к двери.

– Я дома, – сказала я в пустоту.

Комната качнулась влево, потом вправо, потом выровнялась.

Я вцепилась в край обеденного стола и попыталась вспомнить: мы перестали здесь есть, потому что стол всегда был завален каким-то хламом, или стол всегда был завален каким-то хламом, потому что мы перестали здесь есть?

На столе лежали рулон фетра, клеевой пистолет, ажурная салфетка, каталог «Крафтовая кухня». Рядом с каталогом – специальный нож для рукоделия, на рукоятке слово «Exacto». Гладкий, наподобие перьевой ручки, а на конце – треугольное лезвие. Я взяла его и приложила лезвие к салфетке. Крошечные узелки разошлись тут же. Я тронула лезвием ленточку, обвязанную вокруг столешницы, и нажала, совсем чуть-чуть. Лента распалась на две части и бесшумно соскользнула на пол. Тогда я приложила лезвие к своей ладони.

Кожу на голове начало покалывать. Пол вздыбился мне навстречу, мое тело куда-то повело спиралью. Потом я оказалась на потолке, смотрящей вниз в ожидании, что будет дальше. А дальше было то, что идеально ровная полоска крови выступила из-под лезвия. Полоска раздулась в длинный толстый пузырь, роскошный алый пузырь, который становился все больше и больше. Я наблюдала сверху, ждала, насколько он увеличится, прежде чем лопнет. Когда он лопнул, мне стало кайфово. Я наконец-то почувствовала себя довольной. А затем – измотанной.

Впрочем, тебе я ничего этого не рассказываю. Просто прижимаю локти к телу. Мой мозг быстро перематывает видео вперед. Видео без саундтрека.

В конце концов ты вздыхаешь, встаешь и произносишь:

– На сегодня наше время вышло.

Дважды в день у нас Группа. Если верить брошюрке, которую выдают в приемной, групповая терапия – «краеугольный камень лечебной философии» здесь, в «Горе и псих-ты». Так-то это место называется «Море и пихты», хотя тут нет ни моря, ни пихт. Моя соседка по комнате, Сидни, переделывает все названия, это она придумала «Псих-ты». Меня она прозвала ЛМ – «лечебное молчание».

Мы, кстати, считаемся тут гостьями. А наши проблемы – затруднениями. Большинство девчонок здесь с анорексией. Это у нас гостьи с пищевыми затруднениями. Некоторые наркоманки. Это гостьи с наркологическими затруднениями. Остальные типа меня – всякие прочие психи. Мы гостьи с поведенческими затруднениями. Медсестры называются сотрудницами. Само место – реабилитационным центром. А не психушкой.

На Группе нет специального распределения мест, но люди сами рассаживаются по типу своих затруднений. Те, которые про еду, – Тара, ужасно тощая девчонка, которая вечно носит бейсболку, чтобы прикрывать голову там, где у нее выпали волосы; Бекка, еще одна жутко худая девчонка, которая носит детские белые колготки, и они морщатся у нее на щиколотках, а перевели ее сюда прямо из больницы после сердечного приступа; и Дебби – очень, очень толстая девушка, которая говорит, что она здесь дольше всех, – все они сидят на пластиковых оранжевых стульях рядом с Клэр, ведущей Группы. Гостьи, злоупотребляющие веществами, – Сидни, которая утверждает, что у нее зависимость от всех когда-либо испробованных наркотиков, и Тиффани, которая выглядит нормальной, но, вообще-то, находится здесь, чтобы не идти в тюрьму за курение дури, – сидят вместе по другую сторону от Клэр.

Я сижу отдельно от всех, выбираю самый дальний от Клэр и самый ближний к окну стул. Окно всегда закрыто, хотя здесь вечно градусов сто. Сегодня, когда Клэр предлагает кому-нибудь начать, я решаю заучить, в каком порядке стоят машины на парковке. Коричневая, белая, синяя, бежевая. Коричневая, белая, синяя, бежевая.

– Итак, дамы, – говорит Клэр. – Кто будет первой? – Клэр складывает пальцы в подобие маленькой палатки и ждет. Я на своем обычном месте отклоняюсь назад, исчезая из ее поля зрения.

Тара крутит волосы, Дебби разглаживает на животе свитшот, Бекка сползает со стула и усаживается на ковре рядом с Дебби, поджав под себя ноги в стиле девочек-скаутов. Никто не отвечает.

Дебби жует свою жвачку для похудения. Тиффани, которая зачем-то вечно носит сумочку через плечо, теребит ее застежку.

– Ну же, смелее, – говорит Клэр. – Вчера был день посещений. Наверняка есть что рассказать.

Я добавляю к своему списку новые машины. Коричневая, белая, синяя, бежевая, зеленая, красная. Коричневая, белая, синяя, бежевая, зеленая, красная.

– Ладно, ладно, – говорит Дебби, как будто все уговаривали ее что-то сказать. – Я могу начать.

Тут и там ерзанье. Тиффани закатывает глаза. Тара, которая настолько ослабела от голода, что на Группе все время прислоняется головой к стене, закрывает глаза и задремывает.

– Это было ужасно, – говорит Дебби. – Не для меня. А для бедной Бекки. – Она мягко сжимает хрупкое Беккино плечо. – Вот погодите, я расскажу вам, как…

Тиффани вздыхает, ее громадная грудная клетка поднимается и опускается.

– Не для тебя, да, Дебби? Тогда почему это вчера вечером я видела, как у сестринского поста ты умоляла проводить тебя к торговому автомату?

Дебби краснеет.

– Что ты все время рвешься обсуждать чужие проблемы? – говорит Тиффани. – Как насчет своих? Твой-то день посещений как прошел, а, Дебби?

Дебби смотрит на нее.

– Да нормально.

– Точно? – говорит Сидни довольно недобро.

– Точно, – говорит Дебби.

– Хрень полная, – говорит Тиффани. У нее изо рта вылетают крошечные капли слюны.

Для Дебби это ругательство. Она ненавидит, когда ругаются. Температура в комнате поднимается до ста десяти.

– Дебби, – сурово говорит Клэр, – что ты чувствуешь, когда Тиффани так выражается?

Дебби пожимает плечами:

– Да мне все равно.

Сидни наставляет трясущийся палец на Дебби.

– А вот и не все равно, – говорит она. – Тебя это бесит. Почему ты не признаешь это, Дебби?

Все ждут.

– Ну, я бы предпочла, чтобы она не ругалась. – Дебби обращается к Клэр.

– А чего ты на меня не смотришь? – говорит Тиффани. – Чего ты не скажешь: «Тиффани, мне не нравится, когда ты говоришь хрень. Не могла бы ты следить за своим долбаным языком?»

Тара хихикает. Сидни пытается не хихикать.

Губы Дебби вытягиваются в узкую полоску – подобие улыбки, потом ее подбородок начинает дрожать; я вытираю ладони о джинсы.

– Я знаю, вы все ненавидите меня, потому что я не такая, как вы, – говорит она. Она очень старается не расплакаться, и от этих усилий ее лицо сильно краснеет.

– Я не ненавижу тебя, – говорит Бекка, поворачиваясь в сторону Дебби.

– Не знаю, как вы все, а я хочу окончить программу, – говорит Дебби. – Я не хочу вечно сидеть тут и слушать, как люди жалуются на свое поганое детство.

Тиффани поднимает руки вверх типа «я сдаюсь».

– Кто-нибудь хочет что-то добавить? – спрашивает Клэр.

Я сижу совершенно неподвижно. Клэр – сущий ястреб в том, что касается языка тела. Грызешь ногти – хочешь высказаться. Наклоняешься вперед – хочешь высказаться. Отклоняешься назад – хочешь высказаться. Я не шевелюсь.

Сидни покашливает.

– Мне все равно, можем поговорить о моем дне посещений, – говорит она.

Народ выдыхает.

– Моя мать все время сбрызгивала рот «бинакой»^[3], но она явно успела залить в себя лимонадика до приезда. Мой отец все время смотрел на часы и кому-то звонил по мобильному, а моя сестра делала домашку по математике.

В мозгу сама собой всплывает формула перевода градусов по Фаренгейту в градусы по Цельсию. Я пытаюсь высчитать, сколько получается по Цельсию, если по Фаренгейту сто десять.

– В случае моей семьи… – Сидни стучит по кончику ручки, стряхивая воображаемый пепел с воображаемой сигареты, – это качественно проведенное совместное время.

Народ смеется; как по мне, это немного перебор.

– Как ты чувствовала себя, пока они были здесь? – спрашивает Клэр.

– Норм. – Улыбка на лице Сидни чуть-чуть гаснет. – В смысле, все как дома.

Это шутка. Но никто не смеется. Сидни обводит всех взглядом.

– Слушайте, у меня есть стратегия. Зачем чего-то ожидать? Не жди ничего – и не придется разочаровываться.

Тара поднимает руку.

– Получилось?

Сидни не понимает.

– Что получилось?

– Не разочароваться?

Сидни все еще не врубается.

– В смысле, я надеюсь, ты поймешь меня правильно, – говорит Тара, – но минуту назад ты обвинила Дебби в том, что она притворяется, будто не злится. Ну а мне кажется, что ты сама злишься. На маму, папу и сестру. – Тара откидывается на спинку стула. Она даже говорить устает.

– Сестра меня не бесит, – говорит Сидни. – Она не виновата. Ну типа, а вам бы понравилось проводить субботу с кучей придурков? – Она прикрывает ладонью рот. – Не хочу никого обидеть и все такое. Просто мы-то все свое время проводим с придурками, но это другое. Мы сами придурки.

Раздаются смешки.

Сидни продолжает:

– Да мама-то ладно. Ну а что ей – сидеть тут и ерзать, ждать счастливого часа в баре? Ага, щас. Но вот папа…

Я расцепляю руки и снова обхватываю себя. Плохое движение. Клэр замечает. К счастью, Сидни продолжает говорить.

– Не знаю. Ему трудно со всем таким…

Сидни скручивает край свитера; руки у нее трясутся очень сильно. Она типа смеется. Затем без какого-либо предупреждения она начинает плакать.

– Я не злюсь, – говорит она. – Это… просто я… я не знаю, разочарована, что ли.

Я впиваюсь в бока руками, мне неловко за Сидни, вроде как бывало в началке, когда кто-нибудь писался в штаны. Я ненавижу Группу. Всегда заканчивается тем, что кто-нибудь говорит такие вещи, из-за которых выглядит жалко.

– Они хотя бы пришли, – говорит Тиффани. – Мой отец вообще не приехал.

Еще кое-что приходит мне на ум. Образ моего отца – как в день посещений он идет по тропинке, руки спрятаны в рукавах, голова опущена в попытке закрыться от ветра. Я стучу по стеклу в приемной комнате. Он поднимает глаза, и я вижу, что у него очки и красное лицо и что это вообще не мой папа, а чей-то чужой. Я возвращаюсь к заучиванию порядка машин на парковке.

– Что ты чувствуешь из-за этого? – спрашивает Клэр у Тиффани.

– Пошел он. Вот что я чувствую.

Я скрещиваю, а затем перекрещиваю руки на груди.

Клэр выпускает когти.

– Кэлли.

От звуков моего имени меня накрывает волной жара. Я прищуриваюсь, будто пытаюсь разглядеть на парковке нечто совершенно завораживающее, и думаю: коричневая, белая, белая, синяя, бежевая. Сбилась, придется начинать сначала.

– Кэлли? – Клэр не отстает. – Хочешь рассказать, как прошел твой день посещений?

Муха застряла между стеклом и сеткой. Каждый раз, врезаясь в стекло, она как будто удивляется. Но потом снова отползает и опять впиливается в стекло.

– Кэлли?

Я прячу глаза за шторкой волос и жду. Через какое-то время кто-то с другой стороны круга начинает говорить. Я не могу разобрать слов. Все, что я слышу, – это мушиное взззж-взззж, когда она бьется в стекло.

Раздается взрыв болтовни, все выходят из комнаты. Я зависаю дольше всех девчонок, потом иду по коридору и проверяю, что написано мелом на доске у поста сотрудниц. На доске список наших имен и занятий после Группы. Тиффани идет на управление гневом. Тара идет на расслабляющую терапию. Также Сидни и Тиффани идут в медчасть сдавать анализ мочи – там проверяют, чтобы они ничего не употребляли. Бекка, Дебби и Тара тоже туда идут – там проверяют, чтобы они употребили всякое: Тара и Бекка – витамины и пищевые добавки, Бекка – лекарство от сердца, Дебби – «прозак». Потом Дебби идет в спортзал и там занимается с инструктором на тренажерах. Тару и Бекку забирают на медленную прогулку по территории, чтобы они ни в коем случае не занимались на тренажерах.

Напротив моего имени ничего нет. Меня никуда не забирают.

Я сворачиваю за угол, пока никто не заметил меня возле доски, потому что на днях я случайно услышала, как Дебби, которая вечно болтается возле поста сотрудниц, рассказывала Бекке, что работники «Псих-ты» никак не могут решить, что со мной делать.

Когда ты на Первом уровне (новая гостья или гостья, демонстрирующая неподобающее поведение), тебе никуда нельзя ходить без сопровождения. Второму уровню (все, кто набрал десять очков за подобающее поведение) разрешено ходить в гостиную или на свои процедуры самостоятельно, но в прачечную или к торговым аппаратам – только с кем-то. Третий уровень (те, кто почти окончил программу, типа Дебби) – сами сопровождают. Но если это Третий уровень с пищевыми затруднениями, то к торговым аппаратам они тоже ходят или с сотрудницами, или с кем-то еще из Третьего уровня. Сложно вникнуть во всю эту систему «Псих-ты». Как по мне, проще всего быть на Первом уровне.

Поскольку я на Первом уровне, единственное место, куда мне можно, пока у всех остальных занятия, – это Класс. Там рулит сотрудница по имени Синтия, которая сидит у входа и в большой рабочей тетради отвечает на разные вопросы, выбирая один из вариантов ответа. Единственное, что хорошего в Классе днем – помимо того, что обычно я там одна, – так это тишина. Там везде понавешены знаки, вежливо напоминающие нам, гостьям, что нужно уважать потребность других в тишине; здесь, по крайней мере, я точно демонстрирую подобающее поведение.

Стены тут обиты пробковым покрытием, и прошлые гостьи наоставляли на нем граффити. Я провожу много времени, изучая их послания – имена и комментарии вроде «это место отстой» или «миссис Брайант сука». (Миссис Брайант – или та дама, которая работает в приемном отделении, или директор, я не уверена.) Но по большей части я слушаю шорох страниц, переворачиваемых Синтией.

Я усаживаюсь на своем любимом месте в конце Класса, в самом дальнем от Синтии углу, и притворяюсь, что делаю задание по геометрии, которое прислала моя школа. На самом деле я наблюдаю за псом, живущим рядом с подсобкой. Он только и делает, что спит и прогуливается. В основном спит, но прямо сейчас ходит взад-вперед перед будкой. Он как сумасшедший лает на грузовик, приехавший с какой-то доставкой. Он семенит вперед, сколько позволяет цепь, гавкает, потом поворачивает и семенит обратно. Потом он разворачивается и повторяет все снова. Он прошел взад-вперед так много раз, что протоптал тропинку перед своим домиком.

Я сижу там и наблюдаю, как он поднимает пыль, рыся взад и вперед, взад и вперед, и никто не обращает на него внимания. Через некоторое время я встаю и пересаживаюсь за другую парту лицом к стене.

Ума, Третий уровень из другой группы, появляется в дверях, как всегда вовремя, чтобы проводить меня на индивидуалку. Ума – ужасно стеснительная девчонка с плохой кожей и манерой засовывать подбородок в ворот водолазки. Каждый день она подходит к дверям в одно и то же время и просто ждет, когда я ее замечу. Со вжатым в грудь подбородком и засунутыми в карманы руками вид у нее такой, будто ей ужасно неловко, так что я всегда сразу встаю и иду к ней.

По правде говоря, я совершенно не против, чтобы Ума меня сопровождала. Мне, вообще-то, нравится слушать скрип наших кед по полу коридора и не беспокоиться о том, что Ума попытается заговорить со мной. Кажется, и Уме нормально сопровождать меня, потому что, когда мы приходим к твоему кабинету, она иногда зависает там ненадолго, хотя, строго говоря, не обязана.

После ее ухода в коридоре только я и маленький пластиковый НЛО на полу перед твоим кабинетом. Миссис Брайант, которая показывала мне все в первый и день и которую я с тех пор ни разу не видела, сказала, что НЛО (он выглядит как пластиковый колпак для вечеринок, только с моторчиком внутри) называется генератор белого шума. Она сказала, у всех терапевтов стоит такое перед дверями, чтобы люди в коридоре не слышали, что говорят другие гости в кабинете. (Впрочем, НЛО не глушит вопли и рыдания.)

Поскольку я не разговариваю (а также не воплю и не рыдаю), ты могла бы и выключить НЛО на время нашей сессии: так «Псих-ты» сэкономил бы на электричестве. Я размышляю, не сказать ли тебе об этом, но ведь тогда потребуется заговорить, а значит, потребуется включить НЛО.

Ты открываешь дверь и приглашаешь меня войти. Я думаю, как было бы славно прилечь на диван и подремать ближайший час, но просто сажусь на свое обычное место – в самом дальнем углу от тебя и твоего кресла из мертвой коровы. Ты садишься и спрашиваешь о дне посещений.

– Как все прошло?

Я изучаю твои туфли. Маленькие черные ведьминские туфли с серебряными пряжками.

– Как прошла твоя встреча с семьей?

Похоже, туфли сделаны из ткани, и они слишком изящные для реального мира.

– Ты хочешь мне что-нибудь рассказать?

Я прикидываю, не сказать ли какую-нибудь полную глупость. Что-нибудь настолько нудно-нормальное, чтобы ты наконец сдалась и оставила меня в покое. Я думаю, не сказать ли, что моя мама пришла в своем нарядном шерстяном пальто – в том, которое она надевает в церковь и на прием к врачу. Или, может, сказать тебе, что она выглядела усталой, как люди «ДО» на картинках «ДО» и «ПОСЛЕ» в ее журналах. Или как она начала массировать лоб, едва зашла в приемную комнату.

Сэм выглядел одновременно испуганным и взбудораженным. И кажется, он еще тощее, чем раньше; на нем был объемный красный свитшот, но ингалятор в кармане рубашки под свитшотом все равно торчал бугром. Он дал мне обнять себя, а потом сунул мне в руки открытку.

– Это тебе, я сам сделал, – сказал он.

Вся открытка была в кошках. Кошки танцуют. Кошки прыгают на скакалке. Кошки пьют чай. Кошки играют в баскетбол.