Умей хотеть и будешь свободным.

И. Тургенев

Глава 1

Больше всего на свете я ненавижу оправдываться, звук фена, гречку и белое. От него ужасно отстирывается кровь. Вот как сейчас – багровая клякса лишь сильнее въедалась в ткань. И ладно бы это было мое любимое платье! Это было мое единственное платье…

Кран подавился водой, закашлял, выплевывая последние капли, и утробно взвыл. Я торопливо закрутила допотопный вентиль. В наступившей тишине тонко звенело в ушах, загустевший воздух царапал легкие. Мыльные разводы на кафеле завились спиралью и помчались по кругу. Раз, два, три, не считай и не смотри… Зажмуриться, присесть на край ванны. Вот, почти хорошо. Не видно ни трещин на эмали, паутиной опутавших дно, ни пробки на ржавой цепочке, ни провисших бельевых веревок. Сплошной гранж, и пахнет сыростью.

Впрочем, начиналось все еще хуже…

Вообще, плохая примета – открыть глаза и увидеть незнакомый потолок. Он, как водится, оказался белым. Каким еще ему быть? Потолков я в своей жизни повидала немало, и они редко бывали других цветов. Этот мне решительно не понравился. Слишком ровный, будто придуманный. Хотелось его пощупать, почувствовать шероховатости, найти ямку, отколупать кусок штукатурки. Убедиться, что он настоящий. Только было не достать. Никак. Тянешь руки, тянешь, и ничего. Один воздух. Сбоку плавало окно с черными силуэтами деревьев, покачивалась тумбочка, заваленная фломастерами и листами в клетку. Кошмар.

Я спустила ноги с кровати, встала. Тумбочка метнулась навстречу, спикировал задетый листок. Схема какая-то. Линии, линии, красные, черные. Лабиринт… Фу, хватит их с меня. Теперь прямо, и только прямо! Энергия пульсировала – вспышками, волнами, мутными кругами. Шаг. Второй… Стена с выпуклыми листочками на цветочных обоях. Шелковистые на ощупь… Клочки под ногтями, царапины поверх распускающегося бутона. И давно забытое чувство – боль. Пальцы жгло, кожу саднило. Это было так… Чудесно, совершенно чудесно. Как и скрип мысли, единственной – неужели получилось?

Остальное далось проще: повернуть дверную ручку, переступить порог. Вперед – в коридор, длинный, белый, с глянцевым полом. В стенах окна, словно без рам вовсе. Вдох, выдох. Подойти ближе, вплотную. Коснуться лбом стекла, сфокусировать взгляд. Вырванная из хаоса и темноты реальность. Пустые лавочки, лужи на асфальте, ворох желтых листьев, раздетые деревья. Осень. Обидно. Лето улизнуло…

Сзади шаги и голос. Резкий, настойчивый. Ни слова не разобрать, лишь звон и дребезжание осколков рассеченного воздуха. Я заткнула уши ладонями и сосчитала до трех. Не помогло. Всплеск чужого интереса, прикосновение к плечу. Что надо?!

Я обернулась. Тетка в белом халате, шевеление приоткрытых губ, испытующий взгляд. Не люблю, когда смотрят. Особенно так пристально. Почти как эта чертова гречка, у которой совсем не поймешь, где спрятаны глазки. А они у нее точно есть, и смотрят-смотрят-смотрят!

Пальцы-сардельки выныривают из белого рукава, тянут назад, подталкивают к палате. Пусти! Колебание энергии, рывок сквозь барьер. Обрывки мыслей, мешанина чувств и череда картинок, запредельно ярких, до тошноты.

Тетка вздрогнула и осела на пол. Замолчала наконец-то!

Звенеть перестало. Я знала, в какую сторону идти. Все выходы, подсобки и когда чья смена в клинике. И что Михалыч вечно тырит колбасу из общего холодильника. Колбаса… Нет, некогда. Точно помнила – надо торопиться. Вспомнить бы еще куда и зачем…

Я вслушалась в заново склеенную из осколков тишину. Пространство наполнялось живыми отпечатками, светилось, предупреждало. Люди… Много, везде. Затаиться, проскочить? Нет. Никаких обходных путей. Напрямик, к цели. Через пронизанный светом коридор, мимо двух шушукающих на диване старух в одинаковых тапках с помпонами. Из сестринской пахло кофе и булочками, кто-то бубнил в телефон. Скольжение по вычищенному полу, приглушенное цоканье каблуков вслед. В голову лезла чушь. О том, что нужно забрать из ателье юбку, купить корм для Барсика и все-таки сказать соседке, чтобы убрала с лестничной площадки свой занозистый ящик с картошкой. Колготок не напасешься. Тьфу… Что самое мерзкое – сразу не разберешь, мои это мысли или нет. Мерцание страха и беспокойства, шум позади. Толпа вокруг той тетки, поднимают, протискивается доктор. Хорошо. Мне меньше внимания. За очередной аркой – вестибюль. Кожаные диванчики, фикусы в вазах, стойка с девицей, которую хозяйка Барсика не любит, потому что «эта фифа» не очень умная, и племянница директора в придачу. От охранника в углу полыхнуло удивлением, рот девицы превратился в ярко-алую букву «о», которая покатилась мне навстречу. И опять этот звон вместо слов… Подскакивает к горлу, душит, скребется в мозг. Цап-царап. Замешкаешься, будут лоскутики, а то и салат.

Багровая пелена перед глазами, два подцепленных сознания. В Лектуме для них есть темнота – спокойная, уютная. Готовая отпустить – потом. Это гораздо лучше, чем свет, холодный и бесконечный. Абсолютно беспощадный. Вцепится, и все. Поминай как звали.

Ноги подкосились, капнула кровь. Потекла по подбородку – влажная, горячая. Зато снова тишина… Блаженная. И на пути – никого.

В гардеробе пусто. На плечиках несколько плащей и единственное пальто. Оранжевое, с карманами. Выбор не ахти. Я закуталась в него – размера на два больше, зато теплое – сунула руки в карманы. В одном леденец в шуршащей обертке, в другом – платок носовой. Тонкий, с вышитым вензелем. «К». Катя? Кира? Клара? Карл у Клары украл кораллы. Хорошо хоть конфетку оставил, жадина. Тугие двери, лестница. Вечерний полумрак, моросящий дождь. За щекой похрупывал леденец, вкусно-мятный. Шлепанье тапочек по луже, свежий ветер в лицо. А дальше – туман. В голове, на холодной улице. Всюду. За воротами – дорога, череда проезжающих машин. Поймала первую попавшуюся. За рулем была Инночка, милая девочка, возвращалась домой. Она мечтала стать стилистом, где-то там училась, а вечерами консультировала в магазине косметики. Пахла всеми духами сразу и собирала коллекцию пустых флакончиков.

Сейчас Инночка думает, что я ее дальняя родственница, которая нагрянула погостить. Вещи? Какие вещи? Чемодан в поезде украли! Мы друг друга, конечно, обожаем, и сто лет не виделись. Идеальный расклад. Если не считать напрочь убитой съемной квартирки и пустого холодильника, в недрах которого затерялись трехлитровая банка соленых огурцов, буханка черного хлеба и одинокая луковица. Стоило все-таки прихватить из клиники колбасу…

Кап… Кап… Я выдохнула, осторожно открыла глаза. С зажатого в руках платья натекла лужа. Ногам было сыро и холодно, в задницу врезался мокрый край ванны. Отлично, ощущения вернулись. Немного здравого смысла тоже. На кой черт я стирала эту тряпку? Все равно ведь больше не надену. Енот-полоскун! Я зашвырнула под раковину бывшее платье, сдернула с крючка хозяйский махровый халат и вышла из ванной, на ходу запахиваясь и завязывая пояс двойным бантом, чтобы не волочился. Из-за облезлого шкафа, раскроившего комнату пополам, неслись всхлипы и размытый бубнеж. В мониторе бурлили мексиканские страсти. Рядом, на столе, стояла открытая трехлитровая банка с огурцами, по комнате плыл пряный запах чеснока. Инна всхлипнула последний раз и поерзала, устраиваясь поудобнее. Пошарила на ощупь в мутном рассоле, вытащила огурец с налипшей веточкой укропа, постучала о край банки и смачно захрустела, прильнув к экрану. Это надолго. И очень кстати. Я свернулась калачиком на диване и уткнулась в подушку. Если что – я сплю.

Так. Закутаться в плед. Он грубый и колется. Отлично – точно реальный. Нащупать границу легко – зыбкую, тонущую в океане энергии. Ухватиться за край и нырнуть в самую глубь Потока. Сразу, изо всех сил. Не осторожничая, не сомневаясь, не запоминая ничего вокруг. А зачем? Последнее, чего мне теперь стоит бояться – это ловушки…

Волны, волны, волны. Темнота кружила, обретая украденную форму и смысл. Картинка проявлялась все ярче. Заколоченные досками окна, копоть на обоях, обугленный массивный комод. Потолок в паутине, дымка полумрака. М-м-м… Я скучала!

Ключ в верхнем ящике. Длинный, с покореженными завитками и пятнами ржавчины. Щелк, и дверь отворилась. Пламя свечи в углу с треском заметалось, коридор тряхнуло. Гул, журчание и приглушенное «шмяк» – еще, еще, и еще. Веселье в разгаре! С потолка лавиной сыпался жемчуг, разбивался кровавыми брызгами. Собирался в ручей и несся по лестнице с третьего этажа на второй, со второго на первый, где уже плескался багровый омут с кружащими обломками чего попало: стульев, столов, посуды… Если выловить все осколки зеркала, можно собрать целое – овальное, в человеческий рост.

Схватиться за перила и вперед, вверх! Все скользкое – и они, и ступени… Устоять трудно, подняться – еще труднее. Стремительное течение тащило за собой, сердито вышвыривая прочь. Глупое… Ненастоящее. Надо помнить об этом. Всегда важно помнить – это путь, это спасение, это ключ. Его не надо искать в комодах, он всегда с тобой.

Наверху было темно, стены непроглядно черные. Из-под единственной запертой двери хлестала кровь, растекаясь багровой лужей на весь коридор. Она тягучая. Она красная. Хлюпала, пузырилась, исходила паром. Отключить мысли, любые чувства. Сесть, привалиться спиной к двери. Вдохнуть полной грудью. Поймать момент.

Поток – он будто запись, только не буквами. Образами. Игра в реальность, с одним лишь правилом – верить. И я верю, что я – здесь, тогда. Нет ничего проще, чем прислушаться к миру. Стать его частью, влезть на последнюю страницу сценария. Вклиниться перед заключительными титрами и раствориться в освободившейся вспышке энергии. Она такая же, как и много лет назад, в миг свершившегося. Этот миг – в конце. В самом конце. Сейчас.

Первой была боль. Острая, горячая. Пульсация оголенных нервов, жжение на шее.

Я знаю имя. Маргарита. Отражение в треснутом овальном зеркале – девочка с трогательными, коротко остриженными кудряшками. Одуванчик. Ей было шестнадцать, она жила тут. Не одна, конечно. Еще отец, мать, братья, сестры, старая дуэнья и немногочисленные слуги. Обедневший гранд, чего удивляться. Смутное время, междоусобные войны. Враги нагрянули ночью, резали, жгли, убивали. Крики, стоны, хрипы и тяжелый запах крови. Она спряталась в этой комнате и молилась, молилась… Господь внял молитвам – ее не заметили. Насытившись, растворились в ночи, унося награбленное. Тишина. Какая страшная тишина. Но еще страшнее услышать осторожные шаги по лестнице, когда уже думала, что спаслась… Разлитая в воздухе угроза, чужое дыхание за дверью. Она стиснула зубы и зажмурилась, сжавшись в комок. Скрип, дуновение воздуха… Кинжал вошел в ее шею по рукоять, задев бусы. Нитку жемчуга, белую. Бусины сыпались – одна за другой, на пол, в лужу крови, которая растекалась шире, шире, шире…

Прокатился оглушающий гул, дом вздрогнул и утих, словно ластиком стерев жемчуг и кровь. Никаких брызг, только разруха и подкопченный интерьерчик. Вот и все. Я поднялась на ноги, обернулась на дверь. Разгадка ясна, и это не то, что мне нужно.

Через потайной ход, мимо вереницы платьев и кружев – на кухню, к точке выхода. И в Поток, в самое его сердце, к тем местам, где не сон, а забвение.

Белое. Кругом ослепительно белое. Чужое, неприступное, пропитанное невероятной силой. Но не мое. Я позвала сразу – громко и требовательно. Бум! Пространство заполнилось звуками, цветом, обросло стенами. Светящиеся азиатские фонарики, запах сандала. Подушки на шелковых покрывалах и занавески, занавески, занавески. Невесомый белый шелк делил шатер на кучу маленьких комнат, колыхался, надувался и опадал. В высокой золотой клетке застыла птичка, настороженно кося круглым хитрым глазом. Узнала, зараза? Хрен я к тебе еще раз близко подойду. Комок радужных перьев с нежным голосом, мерзким характером и стальным клювом. Помесь колибри с птеродактилем.

Я улеглась поверх груды подушек, с наслаждением потянулась. Резко похолодало. Опасность разлилась густо, хоть ложкой черпай. Птичка разочарованно подолбила клетку, спрятала голову под крыло.

– Это всегда трудно, – зазвенел голос, полный равнодушия.

За занавеской мелькнул тонкий силуэт, я крепче сжала подушку. Та растаяла, напоследок ослепив вспышкой света.

– Что трудно? – уточнила я. – Сдержаться и не придушить своего пернатого крокодила?

– Возвращаться, – последовал надменный ответ. – Не люблю это.

Занавеска отъехала сама собой. Длинное белое платье на изящном теле, собранные в сложную прическу светлые локоны – волосок к волоску. Четкая линия красивых губ, раскосые глаза, темные и глубокие. Точеные черты лица, нежная белая кожа – гладкая, ровная, ни пятнышка, ни родинки. Совершенная картинка. Настолько безукоризненная, что тянет поставить фингал, чтобы разрядить обстановку. Не знаю, как она выглядела в жизни, но тут явно перестаралась с фотошопом.

– Справлюсь, – я зевнула. – Нужно стать незаметной. Сделаешь, Иля?

Она приподняла бровь. Злится, еще как. Потому что она Иллит, безо всяких сокращений. Я приподнялась на локтях, устало вздохнула и пожаловалась:

– В голове каша.

– Пройдет, – небрежно обронила Иллит. – Память пробуждается частями, постепенно. Пара дней…

– Если они будут, – перебила я. – Поможешь?

Высокомерный кивок в ответ. Ну же, рыбья кровь, пошевеливайся. Не у всех пять тысяч лет в запасе…

Пульсация в висках, бурлящая во мне энергия. Она извергается наружу, переливается через края. Взамен приходит другая, мощная, холодная, с горьким привкусом сандала. Что-то здесь останется, мое. На время, ведь в итоге оно обязательно вернется, а инородное уйдет. А пока этого не произошло – я могу спрятаться. Укрыться, затаиться. Никто не высмотрит.

Отданная энергия взмыла ввысь, разлетелась во все стороны бенгальскими искрами. Птичка злорадно засвистела, просунула голову между прутьев, склевывая огоньки. Ах ты ж! Иллит поморщилась, прутья сжались теснее. Птичка закатила глаза, беспомощно дернулась и обезглавленной тушкой рухнула на дно клетки. Досвистелась.

– Как он тебя отпустил? – спросила Иллит обманчиво мягким тоном. На длинной шее блестел серебряный кулон – галочка, перечеркнутая косыми линиями. Голосование не засчитано…

– Не помню, – пожала я плечами.

Правда, не помню. Были условия… Одно, два?

Подушки закружились каруселью. Невнятное бульканье, эхом накатывающие ощущения. Царапающая боль, нечто вязкое и горячее в горле, мешает. Нечем дышать.

Иллит впилась в меня колючим взглядом, покачала головой:

– Не ходи сюда часто.

– Стоит послушаться?

– Как хочешь, – усмехнулась она. – Твое тело – твое дело.

Волшебная фраза. Я рассмеялась в голос. Энергия Иллит бурлила во мне как шампанское, пузырьками щекоталась в носу.

– Т-с-с… – Иллит прижала палец к моим губам. – Теряешь время. Отсчет давно пошел.

Опора пропала, завертелся хоровод фонариков и подушек. Кого хочешь, выбирай… Можно шелковое одеяло? Нет? Ну и ладно. Меня словно всосало в гигантскую воронку, закрутило и безжалостно понесло вверх. Энергия становилась все гуще, давила, затекая жаром внутрь, потом булькнула и застыла. Стрельнуло жгучей болью. Реальность, привет! Это точно ты. Во рту – металлический привкус, под щекой – что-то мягкое, пухлое, влажное. Я приподнялась на локтях. Сбоку белело чье-то перепуганное лицо, перед глазами среди черной мути плавала смятая подушка в красных пятнах. Сквозь пелену на ткани отпечатывались новые точки – кап, кап, кап.

Отбросить подушку, лечь на спину. Запрокинуть голову и дышать – ртом, через силу. Белое лицо исчезло, затем появилось снова. Точно. Инна, моя новая родственница. Судя по безумному виду – та еще паникерша. Переносицу обожгло холодом, видимо, притащила лед. Мутная чернота расползалась, удушливо покачивалась, сминая стены…

Стоп! Отставить весь этот беспредел, сосредоточиться. Пульт нащупался – главное, правильно его себе вообразить. Марево схлынуло, пришла ясность.