Цитаты из книг автора «Осаму Дадзай»

Сказать по правде, в одиночку я боялся ездить в поездах из-за кондуктора, боялся войти в театр кабуки из-за капельдинерш, выстроившихся по обе стороны от устланной красным ковром лестницы у главного входа, заходя в ресторан, боялся обслуживающего столик помощника официанта, безмолвно ждущего за моей спиной, когда опустеют тарелки, и особенно боялся платить по счету: да, скованность жестов, с которой я протягивал деньги, расплачиваясь за какую-нибудь покупку, объяснялась не скупостью, а чрезмерной взвинченностью, чрезмерной стыдливостью, чрезмерной неловкостью и тревожностью, от страха кружилась голова, темнело в глазах, казалось, я схожу с ума, какое там торговаться – зачастую я забывал забрать не только сдачу, но и покупки, был попросту не в состоянии ориентироваться на улицах Токио самостоятельно и считал, что мне не остается ничего другого, кроме как целыми днями торчать дома.

И в то же время между нами имелось принципиальное различие: он паясничал неосознанно, более того, не сознавал плачевности этого шутовства.

И классы, и общежитие казались подобием свалки извращенных плотских желаний, здесь не имело смысла демонстрировать мое почти идеальное шутовство.

Приторно-сладко и глупо пытаться в милой манере изображать то, что считается милым. Вот мастера – те посредством субъективного восприятия создавали красоту из обыденных мелочей и не скрывали интереса даже к тошнотворному уродству, целиком отдаваясь радостям самовыражения, иначе говоря, нисколько не полагались на чужие мнения, и я, узнав от Такэити изначальный секрет искусства живописи, попробовал взяться за автопортрет, пряча его от посетительниц женского пола.

Разбираться в чувствах, которыми руководствуется в жизни не только Анеса, но и другие женщины, мне казалось более сложной, обременительной и жуткой задачей, чем проникнуть в мысли дождевого червя. С детства я по опыту знал: если женщина вдруг расплачется вот так, вернуть ей хорошее расположение духа можно, предложив что-нибудь сладкое.

Можно сказать, что, как правило, женщинам свойственно объедаться удовольствиями гораздо больше, чем мужчинам.

Женщина то влечет к себе, то отталкивает; когда рядом есть другие люди – обходится со мной жестоко, когда рядом никого нет – крепко обнимает; ее сон глубок, как смерть, и неизвестно, может, для того она и живет, чтобы спать, – на основании этих и множества других наблюдений о женщинах, которые я делал с самого детства, я решил, что, хотя они и кажутся такими же людьми, как мужчины, на самом деле это совершенно иные существа, но именно эти загадочные и коварные создания, как ни странно, присматривали за мной.

этого храма удается избежать, если заменить вульгарное «морока, когда на тебя западают» более-менее литературным «неловко, когда в тебя влюбляются».

Впервые с самого рождения я жил, что называется, на чужбине, и здесь мне было гораздо уютнее, чем на родине. Можно было бы объяснить это тем, что к тому времени я усовершенствовался в своем шутовстве и, чтобы обводить людей вокруг пальца, мне не требовалось прилагать столько усилий, как прежде; с другой стороны, разница между притворством перед родней и перед чужими людьми, у себя на родине и где-либо еще неоспоримо существует хоть для гения, хоть для божественного младенца Иисуса.

Словом, мне кажется, что даже на преступление прислуги, которое я должен был возненавидеть, я никому не пожаловался не потому, что не верил людям, и, уж конечно, не из христианских принципов, а потому, что эти люди решительно отгородились от Ёдзо, то есть от меня, скорлупой доверия.