Глава 1. Два слова

Я с нетерпением ждала звонка в дверь. Сказать, что я нервничала, значит не сказать ровным счетом ничего – у меня руки тряслись. Не сильно и, наверное, это было едва заметно потому, как Сонька моей паники не замечала. Да и, слава Богу. Но я-то чувствовала. Я волновалась как первоклашка первого сентября, как девственница в первую брачную ночь, как… да хрен сними, с метафорами. Жаль, что нельзя принять на грудь известное количество «фронтовых» – дело явно пошло бы не по плану, но зато гораздо легче. Я снова кинула быстрый взгляд на дочь – она, не замечая моей безмолвной истерики, безжалостно уничтожала мармеладных медведей одного за другим и смотрела, как по экрану бегают какие-то дикие существа, отдаленно напоминающие внебрачных детей табуретки и макаки. Такими мультяшные герои могли бы быть, если бы мультфильмы сочинял человек с нездоровой психикой в период обострения, под LCD или еще какой-нибудь, разгоняющей мозги, чепухой. Я уже давно перестала обращать внимание на то, что смотрит моя дочь. Жуть – до костей пробирает. Я лишь периодически сверяю её поведение, расстановку приоритетов и мысли на соответствие уголовному кодексу. Пока все в пределах нормы.

– Мам, а можно мне еще одного «Кроша»?

Я кивнула:

– Сейчас принесу, – я поднялась с дивана, забрала телефон и пошла на кухню. Честно говоря, я была рада улизнуть – не хотела показывать слабину дочери, и уж меньше всего мне хотелось, чтобы мое волнение передалось ребенку, который определенно не сможет понять, чего ради меня так колотит.

Действительно, чего ради? Мы встречаемся уже почти полгода. Это довольно приличный срок. Ну, ладно – достаточный, чтобы с уверенностью сказать – он не псих, не маньяк, не алкоголик и не наркоман, а в наше суровое время это уже более чем весомые аргументы, чтобы пригласить его ко мне домой. И не тогда, когда дочери дома нет, а именно в тот момент, когда она здесь. Достаточно, чтобы сказать: «Соня, познакомься – это Антон. Он мой друг и мы с ним встречаемся».

Встречаемся? Слишком взрослое, слишком всеобъемлющее слово, которое не даст ребенку совершенно никакого понятия о том, какого рода друг мамы стоит сейчас перед ней. И как же назвать «это» да так, чтобы ребенок семи лет увидел некий пунктир, который очень тонко, очень неточно и с кучей всевозможных оговорок, очерчивает претендента на (возможно!) маминого сожителя (какое слово дурацкое…) в очень далеком будущем?

Я разблокировала телефон, нажала иконку «сообщения» и написала: «Где ты? Опаздываешь». Нажала «отправить» и сообщение унеслось в бесконечный поток других смс, разлетающихся по всему свету, как пыльца неведомого растения. Открыла холодильник и нашла еще одну коробочку с детским молочным коктейлем, где развеселый кролик скалил на меня два передних зуба. Чего улыбаешься? Как мне, по-твоему, это назвать? Дружим? Гуляем вместе? Господи, глупость какая… Со взрослыми все просто: «Знакомься – это Антон», – и по тому, как по-хозяйски нежно этот самый Антон поглядывает на мою задницу, любой взрослый сам договаривает фразу: «Мы с ним спим». Все. Точка. С детьми это не работает. С детьми нужно…

В моей руке завибрировал телефон. Я посмотрела на экран.

«Антон».

Я напряглась. Очевидно, что-то пошло не так… Странно, раньше за ним такого не водилось. Я беру трубку:

– Ты где?

Но на том конце провода мне отвечает не низкий, с легкой хрипотцой голос Антона, а взрослый, женский, немного уставший и казенно-равнодушный:

– Девушка, вы молодому человеку кем приходитесь?

От наглости голоса и бесцеремонности вопроса у меня застревает ком в горле, но где-то на задворках сознания начинает подниматься волна:

– Вы кто? – спрашиваю я.

– Мы не нашли никаких документов. Пытались найти телефоны родственников, но так и не нашли номера ни матери, ни отца в записной книжке.

– Кто вы? Где Антон? – говорю я, слыша, как зазвенел собственный голос.

– Я медсестра. Молодой человек в БСМП. Он в травматологическом отделении. Без сознания. Как нам связаться с его родственниками?

Я чувствую, как подгибаются колени, слышу как оглушительным водопадом кровь грохочет в моих ушах, и как собственное горло, безо всякой команды со стороны мозга говорит:

– Никак, – говорю, я, слыша, как хрипнет мой собственный голос. – Он детдомовский…

Руки трясутся, и я никак не могу унять дрожь. Женщина, что говорила со мной по телефону – низенькая, светловолосая – старательно записывает с моих слов фамилию, имя, отчество, адрес проживания. Нет, я не знаю, совпадает ли он с пропиской. Да, он точно прописан в этом городе. Документы? Документы обычно лежат в машине. Я не знаю, где она сейчас. Нет, не знаю группы крови. Аллергические реакции? Не знаю. Курит. Пьет, умеренно. Операции? Не в курсе. Непереносимость медицинских препаратов? Не знаю. Нет, не знаю. Не в курсе. Не уверена, но, кажется, нет. Нет. Нет. Нет. Я не знаю. И пока из меня сыплются «нет» всех мастей, я ловлю себя на мысли о том, как же плохо я его знаю – я знаю, какие сигареты он курит, какой алкоголь предпочитает, знаю, что он любит телятину и не любит курицу, знаю, что его раздражает, когда курят в постели, знаю, что ему безумно нравятся мои ноги, знаю, что он любит в сексе. Но, вряд ли все эти знания сейчас пригодятся медицинскому персоналу. И в голове рождается весьма неуютный вопрос – кто же мы друг другу – близкие или чужие? Что считается настоящей близостью – знание того, какого числа выдан его паспорт, твердая уверенность в том, что если я приготовлю салат с сельдереем, он к нему даже не притронется, учуяв его еще с порога или абсолютное, топографически дотошное знание рельефа и всех особенностей строения его детородного органа? Я его знаю или нет? Где же эта чертова точка отсчета? Где ориентиры, буйки, светоотражающие полосы? Как мне понять, чего стоит все то время, что мы провели вместе? Это время – оно потеряно или накоплено? Можно полгода спать с человеком и оставаться чужими. Можно прожить с человеком в браке десять лет и так и не стать близкими людьми. Можно провести всего две ночи, чтобы узнать о нем так много, что никак не удается забыть…

Пошел вон из моей головы!!!

Женщина поднимает телефонную трубку доисторического телефонного аппарата и звонит куда-то. Она приглашает кого-то прийти на пост. А мне решительно нет никакого интереса, кто это и зачем она ему звонит, но мне есть дело до того, к кому я приехала. Я хочу увидеть человека, ради которого я оставила ребенка у соседки и понеслась на другой конец города. Женщина кивает головой и кладет трубку:

– Подождите (никаких тебе «пожалуйста» или «присаживайтесь»), сейчас придет лечащий врач.

Я кивнула и отошла от стола с высокой стойкой. Коридор пустой, что неудивительно – конец приемного времени. Здесь тихо, пахнет медикаментами и казенной едой. Меня перестало подкидывать, но кишки стали закручиваться в морские узлы. Эхо моих шагов отлетают от стен с неуютным звуком шариков от пинг-понга, и это странным образом пугает меня гораздо больше, чем все ситуация в целом.

В конце коридора открывается дверь и появляется мужчина – высокий, худой с узким, усталым лицом. Внешние уголки его глаз немного опущены вниз, и это делает его взгляд грустным. Белый халат на нем висит, несмотря на то, что по плечам сидит размер в размер. Он идет медленно, на ходу листая папку с бумагами, бегло просматривая исписанные листы. Когда до меня осталось лишь несколько шагов, он поднимает голову, но смотрит не на меня, а не светловолосую медсестру, сидящую за столом:

– Кровь пришла? – спрашивает он.

Та отрицательно помотает головой.

– Уже должна была. Сходи в лабораторию, – говорит он и тут же поворачивается ко мне. – Вы к молодому человеку из четыреста семнадцатой?

Я киваю. Он идет навстречу ко мне, медсестра поднимается и, обойдя стол, семенит короткими, полными ногами по коридору, направляясь к двери, из которой только что явился мужчина.

– Меня зовут Анатолий Маркович. Я лечащий врач.

– Марина, – сказала я, удивившись тому, до чего же спокойно звучит мой голос.

Он кивает:

– Вы кем ему приходитесь?

– Мы встречаемся.

Врач понимающе кивает и опускает глаза в бумаги. Вот – со взрослыми все просто.

– Документы привезли?

– Я даже не знаю, где они.

– Поищите?

– Постараюсь.

– Будьте любезны, а то он у нас оформлен, как бомж.

– Могу я его увидеть?

– Я настоятельно не рекомендую. Он пришел в сознание, но находиться под сильными обезболивающими, так что поговорить у вас не получиться. Выглядит он хуже, чем дела обстоят на самом деле, так, что вы скорее напугаетесь, чем получите объективное впечатление. Я бы вам не советовал.

– Ладно, – киваю я. – Что с ним? Объективно.

– Объективно… – он раскрывает карту и пробегается взглядом по одному листу, отгибает его, смотрит на бумагу под ним, возвращается к первой и снова наспех просматривает. – Жить будет. У него сотрясение средней тяжести, сломана правая нога и множественные гематомы. Но он молодой. Организм хорошо справляется.

– Анатолий Маркович, что именно с ним случилось?

– А что, полиция с вами не связалась? – удивленно вскидывает брови врач, поднимая на меня глаза.

– Нет, – отвечаю я, ошарашено.

– Его избили.

Я открыла рот, но стояла, не говоря ни слова. И лишь когда я услышала собственный выдох – прерывистый, предистеричный – поняла, что меня интересует только один вопрос:

– Кто?

– Я не знаю. Мы прибыли на место когда полиция уже была там. Неужели вам до сих пор не звонил следователь?

– Нет.

– Странно, обычно они первыми выходят на связь с родственниками.

– Мы не родственники.

– Ну, не суть. Мы же поняли, что вы близки хотя бы по тому, как часто ваше имя встречается в записной книжке. Поэтому медсестра и позвонила вам.

– Его телефон у вас?

Врач кивает.

– Погодите. Он же должен быть у следователя? Если они занимаются расследованием, телефон нужен им в первую очередь!?

– Значит, они научились обходиться без него. Слушайте, с этими вопросами вам не ко мне нужно обращаться.

– Да, да… простите, я просто… Где его нашли?

Врач смотрит в медкарту:

– Копылова сорок три.

– Это рядом с его домом. Что еще было при нем, кроме телефона?

– Ничего. Да и телефон был не при нем, а рядом с ним. Какие-то парни вызвали по нему «скорую». Повезло еще, что не сперли. Документы привезите.

– Да, да… – говорю я рассеяно, глядя в пол.

Трясти меня перестало.

***

Открыв его дверь, я поняла, что мне нехорошо – живот закрутило, по телу волной пробежал холод. Я вздрогнула, стиснула зубы. Шагнула за порог и какое-то время я просто стояла в коридоре, не понимая, что мне теперь делать. Чужая квартира хранит дыхание своего хозяина. Сколько раз я бывала здесь? Сто, двести, тысячу раз? Я не знаю, я не считала. Да и кто будет считать, когда вы в нескольких шагах от постели и едва успеваете снять с себя трусы? Но сейчас его квартира казалась мне чужой и холодной. Она смотрела на меня небрежно, презрительно, словно не узнавала меня, а я чувствовала себя вором.

Где же ключи от машины? Я повернула голову к прихожей, где на плечиках висела ветровка, а на небольшом столике лежал сложенный зонт и ключ, с узнаваемым круглым, сине-белым значком. Я схватила его и бросилась из квартиры прочь.

Машина Антона была припаркована практически у самого подъезда. Я поспешила к ней, все еще ежась от того чувства, что оставила во мне пустая квартира моего любовника, искренне надеясь, что уж машина-то не будет со мной так жестока. Я нажала кнопку открывания двери на брелке – сигнализация коротко пискнула, замки открылись, я дернула ручку и открыла дверь. Запах ванильного освежителя салона, волна тепла от нагретой кожи и отблеск солнца в лобовом. Я опустила взгляд на переднее водительское сиденье и почувствовала, как сердце разгоняется от нуля до ста, за две и семь десятых секунды, заглушая собой весь мир грохотом собственной крови ушах – на сиденье лежала записка, сложенная вдове. На ней, небольшими размашистыми буквами, написанными красивым, аккуратным почерком, всего два слова. Я закрыла глаза, чувствуя, как внутри поднимается девятибалльная волна, которую я еле сдерживаю, хватаясь за собственное горло, желая задушить себя прежде, чем посмею зареветь. Я чувствую, как ползут по щекам слезы, горячие, свинцовые. Всего два слова, мать его. Два гребаных слова, и всё мое будущее летит к чертям.

«Привет, Кукла»

Два гребаных слова.

Мелкий ублюдок. Щенок. Выродок.

***

Пока медсестра перелистывала страницы его паспорта, я смотрела на неё и чувствовала, что меня тошнит. Желудок подобрался к глотке, а его место занял кусок льда, который заставлял меня дрожать. Каждое неосторожное движение грозило вывернуть меня наизнанку, а потому двигалась я медленно, говорила тихо, и периодически закрывала глаза. Медсестра, посмотрев на меня профессиональным взглядом, оценила мое состояние на троечку, и предложила мне «Корвалол», вероятно списав мое состояние на счет Антона. Корвалол? Боюсь, он тут совершенно бессилен. Но, если у вас вдруг, по забывчивости (почему бы и нет?), где-нибудь в дальнем углу ящика стола завалялась таблетка «панацеи», я бы не отказалась. Интересно, а ей скажет о чем-нибудь такие сочетания латиницы и цифр, как С24… и что-то там еще? Я бы очень удивилась. Я отрицательно мотнула головой. Женщина кивнула, опустила голову и продолжила неторопливо заполнять недостающую информацию, то занося данные в компьютер, то записывая простой шариковой ручкой в его карте. Я смотрела на неё невидящим взглядом. Что мне теперь делать? Единственный вопрос, раздулся в моей черепной коробке, как огромный воздушный шар, который вытесняет резиновыми боками все остальное, занимая собой абсолютно все пространство, не позволяя мне думать ни о чем другом.

Что же мне теперь делать?

Завибрировал телефон, и я в буквальном смысле слова подскочила. Трясущимися руками я полезла в сумку, и пока я пыталась справиться с замками, бесчисленными отделениями и карманами, молилась Богу. Я практически уверена, что делала это про себя, но не удивилась бы, услышав собственный голос, отражающийся от высоких потолков и узких стен больницы: «Пожалуйста, только не 0715, только не 0715. Господи…»

Весь этот год, что прошел с той злополучной ночи, которую так щедро подарила мне «Сказка», номер заканчивающийся цифрами 0715 ни разу давал о себе знать, кроме одного единственного сообщения:

«С днем рождения, Кукла».

Вот так, никаких тебе нежностей, соплей и прочей никому не нужной мишуры.

Но этого оказалось вполне достаточно, чтобы я не сомкнула глаз всю ночь и заснула лишь под утро.

Сейчас руки мои ходили ходуном, и я никак не могла справиться с замком маленького кармашка, в котором всегда лежал мой гаджет. А телефон все звонил и звонил, вибрируя в моей сумке, словно псих. Он заставил мои руки покрыться холодным потом, он завернул мои кишки в узел, он заставил меня трястись. И я уже не о телефоне.

Замок поддался, телефон юркнул в руку. Я повернула его экраном к себе.

Муж. То есть, бывший муж.

Мой собственный выдох оглушительный и рваный, вышел из моих легких короткими толчками. Иконка с зеленой трубкой вправо:

– Привет, – говорю я. На том конце тихий голос. – Нет, мы не дома. Что ты хотел? Конечно. Да, да, не вопрос. Сонька у соседки, а я в больнице. Нет, нет. Я в порядке. Я… Я тебе дома расскажу. Во сколько ты приедешь?

***

Мы сидели на кухне, а Соня смотрела мультфильмы в зале. У неё уже был выпускной в детском саду и это её первое лето перед школой, а потому я разрешала ей ложиться спать чуть позже, чем обычно – ведь она уже почти взрослая. Лишь поэтому, в половину одиннадцатого вечера она все еще не спала. Мой же двухнедельный отпуск начинался с сегодняшнего дня. Неплохое начало.

– И все три недели она проживет там совсем одна? – спрашиваю я.

– Не одна. Вожатая и полтора десятка детей её возраста. И это только её группа. Сама понимаешь, лагерь набит битком – сейчас самый сезон. Оксана, – тут он неловко кашлянул, – говорит, что смена подобралась очень хорошая. Ребятишки замечательные.

Я кивнула. Понимаю, конечно, что мнение Оксаны должно было как-то воодушевить меня но, почему-то не воодушевило.

Что же за день такой? Почему всё и сразу, как из ведра? Прямо на голову…

– А если ей там не понравиться?

– Мы уже возили её туда. На несколько дней, правда, но она была в восторге. Она рассказывала тебе, помнишь?

– Я помню, помню. Просто, одно дело приехать туда на пару дней и совсем другое – на три недели.

– Ты знаешь Соню. Она контактная, общительная и очень хорошо сходиться с людьми.

– Я знаю, знаю… – тихо бубнила я, чувствуя, как по спине снова поднимается мерзкая, холодная испарина.

Именно сейчас я отчетливо понимала – я хватаюсь за Соньку не потому, что она нуждается во мне, а потому что я нуждаюсь в ней. Во мне говорит эгоизм. Мерзкий, жадный и беспринципный. Да, я рассчитывала на две недели рядом с ребенком и моим новоиспеченным кавалером в его новом статусе. Официальном статусе. Теперь, когда мои планы летят к чертям, я чувствую себя так, словно какая-то невидимая сволочь стоит за моей спиной и тихонечко поливает меня из лейки ледяной водой.

– И все-таки, если ей не понравиться?

– Заберу её домой.

– Почему ты?