2

Гарриет надеялась, что после окончания семестра они смогут отправиться куда пожелают. Ей хотелось сбежать отсюда, пусть даже на несколько недель, – и от городских тревог, и от нестабильности. Ей даже думалось, что они могли бы совсем уехать из Румынии. От Констанцы до Стамбула ходили лодки, а из Стамбула можно было попасть в Грецию. Воодушевленная, она рассказала о своих планах мужу, но тот ответил:

– Боюсь, я сейчас не могу уехать. Инчкейп попросил меня устроить летнюю школу. Да и вообще, он считает, что нам сейчас нельзя покидать страну. Это произведет дурное впечатление.

– Нельзя же оставаться на лето в Бухаресте!

– В этом году можно. Люди боятся уезжать. Вдруг что-то случится, и они не смогут вернуться? Между прочим, ко мне записалось уже двести студентов.

– Румын?

– Есть и румыны. Много евреев. Они очень лояльны.

– Дело не только в лояльности. Они хотят сбежать в англоговорящие страны.

– Сложно их в этом винить.

– Я их и не виню, – сказала Гарриет, которой на самом деле очень хотелось обвинить хоть кого-нибудь. Возможно, самого Гая.

Узнав мужа поближе, она стала смотреть на него критически. Десять месяцев назад, когда они только поженились, она принимала его безоговорочно, видя в нем исключительно добродетели. Когда Кларенс назвал Гая святым, Гарриет и в голову не пришло запротестовать. Возможно, она бы не стала протестовать и сейчас, но теперь ей было ясно: по крайней мере частично эта святость была замешена на человеческих слабостях.

– Что-то мне не верится, будто эту школу задумал Инчкейп, – сказала она. – Его уже не интересует ваша кафедра. Мне кажется, ты сам всё устроил.

– Мы договорились с Инчкейпом. Он тоже считает, что нехорошо летом отдыхать, пока другие сражаются.

– А чем займется сам Инчкейп? Помимо того, что будет сидеть в Бюро и читать Генри Джеймса?

– Он уже немолод, – сказал Гай, отказываясь принимать критику как в свой адрес, так и в адрес своего начальника. С тех пор как Инчкейп, будучи профессором, возглавил Британское бюро пропаганды, Гай руководил английской кафедрой с помощью трех пожилых дам, бывших гувернанток, и Дубедата, учителя младшей школы, которого привела на Балканы война. Энтузиазм Гая не угасал, и он делал куда больше, чем от него ожидали; но командовать им было невозможно. Он делал что хотел, и двигало им, подозревала Гарриет, стремление хоть как-то контролировать окружающую действительность.

Во время падения Франции он полностью погрузился в постановку «Троила и Крессиды». Теперь их румынские знакомые стали избегать их, и он занялся своей летней школой. Он не просто будет слишком занят, чтобы заметить их одиночество, – у него не хватит времени даже подумать об этом. Ей хотелось обвинить его в эскапизме, но ведь он, судя по всему, готов смотреть в лицо в опасности, готов стать мучеником. Это ей хотелось сбежать отсюда.

– И когда начинается эта школа?

– На следующей неделе.

Он рассмеялся над ее недовольством и приобнял ее:

– Не смотри так мрачно. До осени обязательно куда-нибудь выберемся. В Предял^[5], например.

Она согласно улыбнулась, но, оставшись в одиночестве, тут же направилась к телефону. Она нуждалась в утешении и позвонила единственной знакомой англичанке своего возраста – Белле Никулеску, обычно ничем не занятой и всегда готовой поболтать. Тем утром, однако, Белла сказала, что не может говорить, что наряжается к обеду, и пригласила Гарриет зайти потом на чай.

Дождавшись пяти часов, Гарриет отважилась нырнуть в уличную жару. В это время здания уже начали отбрасывать небольшую тень, но на бульваре Брэтиану, где жила Белла, все дома снесли, чтобы возвести многоквартирные высотки, однако до войны успели построить всего несколько. Среди выжженных пустырей не было никакого укрытия от зноя.

Летом здесь ночевали нищие и безработные крестьяне, и под палящими лучами солнца из пропитанной мочой земли выпаривался своеобразный аромат – мутный, сладковатый, переменчивый.

Дом Беллы возвышался над бульваром, словно корабль. Один из нищих смастерил у его подножия хижинку, где торговал овощами и сигаретами. Дремавшие в тени хижины попрошайки при виде Гарриет попытались подняться и что-то неубедительно заныли. Один из них оказался знакомым: она встретила его в свой первый день в Бухаресте. Тогда скандальный и настырный бродяга предъявил ей свою изъязвленную ногу и отказался довольствоваться предложенной милостыней. В те времена она боялась нищих, особенно этого. После трехдневного путешествия к восточной границе Европы она увидела в нем дурное предзнаменование своей судьбы, ожидавшей ее в этом странном полувосточном городе, куда привело ее замужество.

Гай тогда сказал, что ей придется привыкнуть к нищим, и в некотором роде она действительно привыкла. Она даже смирилась с этим конкретным бродягой – а он смирился с ней и принял несколько мелких монет, которые получил бы от любой румынки, с неудовольствием, но без протеста.

Запахи бульвара не проникали в дом, воздух в котором кондиционировался. Попав в эту прохладную, дистиллированную атмосферу, Гарриет ощутила, как в голове у нее проясняется, и с нежностью подумала о Белле, на компанию которой могла рассчитывать на протяжении всего этого пустого лета. Она с удовольствием предвкушала их встречу, но стоило ей войти в гостиную, как стало ясно: что-то не так. Было настолько очевидно, что ей не рады, что она замерла в дверях.

– Садитесь же, – раздосадованно сказала Белла, как будто Гарриет допустила бестактность, ожидая приглашения.

Присев на краешек голубого дивана, Гарриет заметила:

– Здесь такая чудная прохлада. На улице, кажется, жарче прежнего.

– Что ж вы хотели? Сейчас июль.

Белла позвонила в колокольчик и нетерпеливо уставилась на дверь, словно не зная, что еще сказать гостье.

Вошли служанки: одна с чаем, другая с пирожными. Белла наблюдала за ними, недовольно хмурясь. Гарриет растерянно молчала, не зная, о чем говорить. Вдруг ее взгляд упал на вечернюю газету, которая лежала рядом. Когда девушки вышли, она заметила:

– Значит, суд над Дракером всё же состоится?

Белла склонила голову.

– Как по мне, пусть хоть сгниет там. Притворялся, что поддерживает Британию, но курс держал в пользу Германии. Многие считают, что его банк разрушал страну.

Она говорила раздраженно, но напыщенно, и Гарриет вспомнилось их первое чаепитие, когда Белла, подозревая в ней не то богатство, не то знатное происхождение, пыталась поразить гостью своей светскостью. Постепенно, однако, Белла успокоилась и продемонстрировала горячую любовь к сплетням и скабрезностям, и Гарриет в своем одиночестве привязалась к ней. Теперь же ее подруга восседала в неестественной позе, словно классическая статуя, вновь укрывшись за своим лучшим чайным сервизом. По неизвестной причине они вновь вернулись к тому, с чего начинали.

– Я один раз встречалась с Дракером, – сказала Гарриет. – Его сын учился у Гая. Очень гостеприимный человек, очень обаятельный.

Белла хмыкнула:

– Семь месяцев в тюрьме вряд ли пошли на пользу его обаянию!

Ей так хотелось продемонстрировать свою осведомленность, что она устроилась поудобнее и многозначительно кивнула.

– Как и все красавцы, он был большим бабником. Это его и сгубило. Если бы Мадам не сочла его легкой добычей, то не попыталась бы выманить у него нефть. Его отказ она восприняла как личное оскорбление. Пришла в ярость. Как и любая женщина. Поэтому она нажаловалась Каролю, а тот увидел шанс получить его деньги и выдумал это обвинение в незаконном обороте валюты. Дракера арестовали, а его семья сбежала.

Гордая своим изложением истории падения Дракера, Белла расплылась в улыбке. Почувствовав, что атмосфера смягчилась, Гарриет спросила:

– Как вы думаете, что с ним теперь будет?

– Его сочтут виновным, тут и думать нечего. Нефти он лишится, конечно, но у него припрятано немало средств в Швейцарии. Кароль не может до них добраться, так что если Дракер отдаст эти деньги, то легко отделается. Румыны не звери, знаешь ли.

– Но Дракер не может отдать эти деньги, – сказала Гарриет. – Они записаны на сына.

– Кто вам это сказал? – резко спросила Белла, и Гарриет пожалела, что вообще заговорила: она не могла раскрыть свой источник информации.

– Где-то слышала. Гай был очень привязан к Саше. Хотел узнать, что с ним.

– Он наверняка сбежал вместе с семьей.

– Нет. Его забрали, когда арестовали отца, но он не в тюрьме. Никто не знает, где он. Просто исчез.

– Надо же!

Белла привыкла выступать авторитетом по всем румынским вопросам, и рассуждения подруги тут же ей прискучили. Почувствовав это, Гарриет решила заговорить о том, что всегда вызывало интерес Беллы.

– Как поживает Никко?

Как и большинство румын, Никко состоял на военной службе и часто уезжал. Его свобода покупалась на деньги Беллы.

– Его снова вызвали, – мрачно сказала она. – Все перепугались из-за Бессарабии.

Раньше Гарриет услышала бы эту новость еще с порога, и Белла жаловалась бы битый час.

– А где он сейчас?

– На венгерском фронте. Чертова линия Кароля, – не то чтобы там была какая-то линия, конечно. Очень она поможет, если придут мадьяры.

– Но вы же сможете его вызволить?

– Ну конечно. Придется снова раскошелиться.

Белла вновь умолкла, и Гарриет, чтобы хоть как-то поддержать беседу, заговорила о том, как изменилось отношение румын к англичанам.

– Они ведут себя с нами как с врагами. Причем врагами поверженными, жалкими.

– Не замечала такого, – ответила Белла сухо. – Но я, конечно, в ином положении.

Последовало долгое молчание. Гарриет утомили попытки достучаться до Беллы, и она сказала, что хочет пройтись по магазинам. Казалось бы, Белла должна была испытать облегчение, но вместо этого подруга посмотрела на Гарриет встревоженно, словно между ними остался какой-то нерешенный вопрос.

Они вышли в холл, и Гарриет в качестве последней попытки предложила, как обычно, выпить кофе в «Мавродафни».

– Может быть, завтра утром?

Белла ухватилась своей пухлой белой рукой за нитку жемчуга и уставилась на клетчатый мраморный пол.

– Не знаю, – сказала она, трогая черный квадрат носком белой туфельки. – Всё сложно.

Зная, что у Беллы нет никаких дел, Гарриет нетерпеливо спросила:

– Что здесь сложного? Что происходит, Белла?

– Ну… – Белла сделала паузу, задумчиво водя туфелькой. – Я же англичанка, замужем за румыном. Мне надо быть осторожной. Надо же думать о Никко.

– Ну разумеется.

– Мне кажется, нам лучше не появляться в «Мавродафни» вместе. И звонки пока что лучше прекратить. Мой телефон могут прослушивать.

– Это невозможно. Здесь же британская телефонная компания.

– Но там работают румыны. Вы не знаете эту страну так, как знаю ее я. Любой предлог – и они арестуют Никко, просто чтобы получить за него выкуп. Так вечно происходит.

– Мне не кажется… – начала Гарриет и умолкла, видя, как жалобно смотрит на нее Белла. – Но мы же как-нибудь повидаемся?

– Обязательно, – кивнула Белла. – Обещаю. Но мне надо быть осторожной. Зря я играла в «Троиле». Это было своего рода декларацией.

– Чего? Того, что вы англичанка? Все и так это знают.

– Я бы не была так уверена. – Белла отодвинула ногу. – Румынский у меня почти идеальный. Все так говорят.

Она подняла порозовевшее лицо и с вызовом уставилась на Гарриет.

Полгода и даже три месяца назад Гарриет отнеслась бы к этим страхам с презрением, но теперь ей стало жаль Беллу. Возможно, скоро англичане будут вынуждены уехать, и Белла останется здесь без единого соотечественника. Она вынуждена готовиться к этому времени. Гарриет коснулась ее руки:

– Понимаю. Не беспокойтесь, вы можете мне доверять.

Белла смягчилась, выпустила бусы и накрыла руку Гарриет своей.

– Я обязательно к вам зайду, – сказала она. – Вряд ли меня кто-то заметит. Не могут же они лишить меня друзей.