Отзывы на книги автора «Olga Tokarczuk»

Давно у меня не было такого, чтобы после прочтения художественного произведения мне не хотелось брать в руки другую книгу. "Собор парижской Богоматери" полностью отвлек меня от внешнего мира и заставил забыть, что есть и другие не менее увлекательные и восхитительные творения.
Еще одно чудо искусства. И ведь правда: эта книга - это и книга, и симфония, и спектакль, и памятник одновременно. Моя душа билась в конвульсиях эстетической передозировки, мое сердце плакало каплями крови. Как можно равнодушно читать описания Собора, Парижа, его жестокости и бедности? Я не понимаю людей, которые не видят в этом красоты и читают вскользь, следя только за сюжетом. Сюжет....сюжет... да какой к черту сюжет! Есть только три человека, каждый со своим горем. И есть общество, которое их не любит. Есть Париж, который переживает не самое лучшее время, а именно смену эпох. Жестоко и столкновение двух духовных сил - зодчества и книгопечатания, воистину "библии каменной и библии бумажной".
А персонажи, такие разные, но каждый так значим и занимает особое место в сердце.
Называйте меня попсовой обывательницей, но как и любой человек в романе, к образу Квазимодо я испытывала долю отвращения и какого-то странного сочетания страха и жалости. Лицо горбуна, выражающее смесь злобы, изумления и грусти, не давало мне разглядеть, ЧТО же творилось у него на душе. А оценивание человека так устроено, да – не видно души, да еще и с такой рожей, тогда не надейся на симпатию. И даже искренняя любовь к Эсмеральде, не требующая ничего взамен, так же как и саму Эсмеральду, не смогла заставить полюбить этого уродца. На некоторых моментах я испытывала презренную разновидность жалости – мне хотелось освободить Квазимодо, как старую больную собаку, которую убивают, чтобы та не мучилась. Да и само чувство жалости очень жестоко по отношению к человеку.
Персонаж, за которого я действительно переживала – это Клод Фролло. Да, да. Знаю, что это очередной герой-идеалист, презирающий жалких людишек и ищущий свое жизненное предназначение. Падка я на таких персонажей. Но как можно не скорбеть, когда ты видишь, как этот человек, испытав страсть к цыганке, впустив в сердце «греховный огонь», разочаровывается в науке, в своей вере, в своих идеалах. Внутренняя борьба Фролло, свидетелем которой я стала, не позволила назвать его чудовищем. Ведь он тоже любил Эсмеральду. По-настоящему любил. Просто любовь эта была извращенная, грязная, искаженная. Ну а как еще могут любить умные люди?
Эсмеральда сначала показалась мне наивной глупой дурочкой, которая в выборе мужчин на первое место ставит внешность и физическую силу, не замечая его отношения к другим людям. А потом я поняла, что она всего лишь молодая девушка, ей 16 лет и она мечтает о рыцаре на белом коне, который спасет ее от рук негодяев, она хочет найти свою мать, чьей лаской была обделена, боится боли, как мы видим в главе с пыткой. Она чиста и целомудренна. И к сожалению, слепа.
Ну и конечно же у романа есть еще один незримый, но не уступающий по значению персонаж. Это сам Собор. Это великое творение человека и народа, и в то же время эпицентр разворачивающихся в сюжете страстей. Бродя по его коридорам, я будто слышала его дыхание, слышала, как бился его пульс. Он приютил отвергнутого миром Квазимодо, стал для него родной матерью и подарил бедному горбуну братьев и сестер в виде колоколов, которые, оглушив уродца, еще больше оградили его от ужасного мира. Собор дал убежище Эсмеральде, до конца всеми силами оберегая ее своими каменными гаргульями. И тот же Собор столкнул Клода Фролло со своих башен, хотя я уверена, что сделал это не без боли и сожаления.

С детства я мечтала посетить Нотр-Дам-де-Пари. Но сейчас, после стольких слов, написанных Гюго, я сомневаюсь – а нужно ли оно? Неужели когда-то Собор и правда был таким живым, красивым, величественным? А сейчас? Величественность осталась, но это какая-то пафосная, серьезная величественность, которая смотрит на тебя свысока. А сейчас…
Ушла эпоха. Исчез Квазимодо. И Собор пропал вместе с ними – никогда нам больше не лицезреть его истинного лица. Все что сейчас - это только копия. Взгляд его – бестолков. Улыбка – фальшива. Душа – пуста.
Когда-то в детстве я обводила картинки через копирку и результат моей работы никогда не удовлетворял меня.
Это всего лишь безвкусное сравнение, но все же…

P.S.: Благодарю за внимание, сэр.

Ну "соборище", вот же класс.. Хотя я заранее знала, что мне понравится, в 14 лет я его уже читала, правда тогда все было иначе.

В 14 лет я думала, что Собор - это история Эсмеральды, теперь же он стал для меня историей Квазимодо.

Читая "Собор Парижской Богоматери", я стала другом лишь одному персонажу - Клоду Фролло. Несмотря на свой грех, он мне симпачтичнее чем Гренгуар (которого хотелось прихлопнуть словно муху), чем Феб и Эсмеральда (даже разделять их не хочу, пустышки оба, ничего из себя не представляющие), чем Квазимодо (необъяснимо, но все-таки симпатии у меня к нему нет).

Эсмеральда же, к концу истории, просто начала меня бесить - тупая киса, явно не обезображенная интеллектом, как заведенная игрушка, умеющая только повторять: "Феб, Феб". Капитан де Шатопер интеллектом тоже не блещет, он вообще какой-то отвратительный, как сладкая вата. Его единственное достоинство - красивый мундир. Мне искренне жаль Флер-де-Лис - не самое выгодное приобретение она сделала.

А вот Клод Фролло совсем из другого теста - в нем есть какая-то глубина, и в его чувстве к Эсмеральде тоже - хотя казалась бы это все равно такая же похоть, желание - ан-нет, такая же да не такая. Фролло я могу сочувствовать, сопереживать ему, могу даже уважать его, но нет ни капли ни гадливости, ни презрения (привет Фебу и Эсмеральде!).

Собор на какой-то срок обрел душу в ужасном обличье - в уродстве горбуна Квазимодо. И совместный их образ не назовешь ни прекрасным, ни ужасающим - скорее он интересный, завораживающий. В тот момент, когда Квазимодо теряет все, что он любил, Собор потерял свою душу.

Вот только жаль братьев Фролло.

Фиолетовые книжки собрания сочинений Гюго стояли за стеклом в низеньком шкафу с полировкой. За соседней деревянной створкой висел дедушкин парадный пиджак весь в медалях, а где-то в глубине шкафа прятался кортик с гербом на рукоятке. Все это: и медали, и сутулые фотографии в серванте, бабушка c дедушкой, и запах стружки на верстаке, и фиолетовый Гюго – все это составляло простодушную московскую поэзию моего детства.

Вот тогда, когда времени еще не было, я водил пальцем по корешкам этих томиков, вдыхал их запах, но ни разу не открывал. Ни тогда, ни в школе, ни в университете. И вот почти тридцатилетним я взял в руки Гюго, «Собор Парижской Богоматери», Том 3… Ну если честно, не взял, конечно. Теперь это десятитомное собрание сослано на дачу, брошено в брюхо старого комода, и ждет, чтобы уже мой ребенок поиграл с его корешками. А я скачал роман на рутрекере в прочтении Герасимова, скинул на плеер и стал слушать в автобусах и троллейбусах, разглядывая неспешное течение рек габаритных огней, белых фар и красных стоп-сигналов, которые заливают мой город по вечерам до самой шеи.

Что до романа, то он чрезвычайно старомоден. И в то же время – жутко динамичен. За исключением нескольких длинных, как космическая ночь, лекций по архитектуре средневековья, которые надо пережить (они сконцентрированы в первой части), роман – это последовательность сенсационных происшествий с грубой склейкой. Гюго не заботится, чтобы сюжетные переходы выглядели правдоподобно. Все как в плохих сериалах. Если безнадежно влюбленный выйдет на улицу, он обязательно услышит в толпе пьянчуг, с кем сегодня встречается объект его страсти. И последует кровавая сцена. Старуха, которая больше всех ненавидит героиню, в последней сцене окажется ее матерью. И опознают они друг друга по детским башмачки. Но последует кровавая сцена. Все в таком духе. Но это не главное.

Главное, чему посвящен роман. А он посвящен похоти. Или вожделению. Или сладострастию. Называйте, как хотите. Но суть одна, все хотят Эсмеральду. Причем, отнюдь не возвышенно. Архидьякон Клод Фролло занимался мирной алхимией, возжелал Эсмеральду. Квазимодо был безобидным звонарем собора, возжелал Эсмеральду. А Эсмеральда возжелала дебила, королевского стрелка Феба де Шатопера. И все умерли от своей страсти. Похоть всех сожрала. Слепая неконтролируемая средневековая похоть, отягощенная суевериями и католицизмом. Но никто, по иронии судьбы, не смог ее удовлетворить, все умерли невинными. Кроме дебила Феба, конечно.

Только одна любовная линия в этом романе закончилась счастливо, любовь Гренгуара к козочке Джалли. К настоящей козе. Влюбленные сбежали под конец в какое-то идиллическое небытие. Вспоминается чудный монолог Роберто Бениньи из «Ночи на земле» Джармуша про овечку Лолу. Все это очень трогательно, но какой я должен сделать вывод? Не влюбляйся в красавиц? А если влюбился, то пусть это будет животное? Или, на худой конец, тыква? Здоровее будешь? Или я чего-то в романе не заметил?

Мне скажут, это романтизм. Это исторический роман. Герои бунтуют, и лучше умрут, чем смирятся с действительностью. Что, мол, рок. И, мол, гуманистический пафос… Я скажу: да, да, да. Все так. Но, в конце концов, что делать с козочками? И еще я скажу: слава Богу, что я не читал роман ни в детстве, ни в школе, ни в университете.

Чтобы понять, захочется ли вам читать роман Ольги Токарчук «Правек и другие времена», можно выстроить нехитрую систему координат. Ось первая — магический реализм. У него есть несколько разновидностей, но наиболее известные виды — латиноамериканский (Гарсиа Маркес, Хулио Кортасар, да вы и без меня знаете) и восточноевропейский (например, Милорад Павич или Горан Петрович). Нетрудно предположить, что Ольга Токарчук, польская писательница, ближе к восточноевропейскому магически-реалистическому канону, однако и с Латинской Америкой ее многое роднит. Посудите сами: небольшой выдуманный городок Правек, в котором живут несколько семей и странных персонажей-одиночек, вокруг них постоянно происходит что-то странное, и нет никакой уверенности, что этот городок вообще находится в нашем мире, хотя исторические события вокруг него связаны с общемировой историей и обеими великими войнами. Примерный список героев и их характеристик поражает воображение: они разговаривают с собаками и ругаются с луной, рожают детей от куста дягиля, пытаются выпороть реку, играют в игру, где нужно сбросить кожу и видеть сны по заказу, застревают на границе города и утверждают, что дальше ничего не существует, умирают и превращаются в водяных. Не хватает только, чтобы всех еще звали Аурелиано, но тут все в порядке, имена не повторяются и радуют славяноязычный глаз (ну вот какая прекрасная фамилия — Попуга, или имя — Изыдор). Но спешу порадовать тех, кому не понравились в свое время «Сто лет одиночества», Токарчук творит текст, который куда более сложно насыщен метафорами, но при этом читается проще, а действий в нем полным-полно. Чего стоит одна только инфернальная кофемолка, которая перемалывает спираль истории вокруг Правека. В общем, в системе координат магического реализма роман «Правек и другие времена» расположен ровно по центру.

Ось вторая — творчество Ольги Токарчук. Опять же, его можно по-разному типологизировать, но если совсем упростить, то у лауреатки «Нобеля» по литературе есть два типа романов. В одних события хаотичны, но плотно привязаны к реальности, и лишь изредка прорывается «чудесатость». Много идей витает в таких произведениях, и кто-то может подобный роман вообще принять за сборник рассказов (впрочем, сборников рассказов у нее тоже немало). Например, это известные «Бегуны». Второй тип романов — более цельные произведения с одной крепкой задумкой, которая копается вглубь и вширь, но все-таки вертится вокруг единого стержня, и каждая новая сложная метафора только добавляет новых красок к главной идее. При этом «чудесатости» в тексте хоть ложкой ешь, но все более-менее походит на реальность с большими оговорками. Такой роман, например, «Дом дневной, дом ночной». И «Правек…» со всеми своими сумасшедшинками совершенно точно ближе ко второму типу, нежели к первому.

По этим координатам очень просто решить, захочется ли вам читать переизданный роман Токарчук или нет. Если вы любите глубину, магический реализм, странные события, а среди сказок предпочитаете страшные и не без жестокости, то «Правек…» — совершенно точно один из лучших представителей чего-то подобного. Если хотя бы один признак из вышеперечисленных вас смущает — например, когда кто-то из персонажей посреди разговора бежит насиловать козу или превращается в камень — то можно найти и более крепко стоящих на ногах реальности нобелевских лауреатов.

Дарю идею неленивым издателям и исследователям творчества Ольги Токарчук: разработайте несколько путеводителей по тексту с разными маршрутами. Придется пронумеровать сотню с лишним маленьких главок, зато потом можно будет складывать из них совершенно отличные друг от друга истории и варианты прочтения. Если воткнуть еще и указания идеальных для чтения мест, городов, кафе и сопутствующих напитков, то заодно удастся заработать на нативной рекламе.

«Бегуны» напоминают мелко порубленный и хорошо перемешанный салат, но это больше плюс, чем минус. Читателю приходится постоянно находиться в движении и работать над текстом и собственными воспоминаниями о недавно прочитанном. Впрочем, можно попросту на это забить и читать любой фрагмент из любого места, хуже не станет, Кортасар позавидует. Все ингредиенты делятся на условные 4 категории, о них и поговорим, но это чисто мой вариант складывания истории, у вас наверняка получится другой.

Первое. Идея движения как такового — теоретическая, древняя и беспощадная. Движение — это жизнь, застой лирической героине романа не близок и даже непонятен. Записки перекати-поля содержат не только теорию, но и размышления. Мир по роману «Бегуны» хаотичен, и любые попытки его упорядочить кажутся бессмысленными и жалкими. Психологи выступают сломанными людьми, а просветление и его поиски тоже относятся к путешествиям, только внутрь себя.

Второе. Истории про таких же людей с шилом в одном месте, которые даже в рамках города не могут сидеть спокойно, а везде бегают, ездят, теряются — хотя бы в метро, раз уж больше ничего под руку не подвернулось. Как говорится в шутке, это люди, возглавляющие броуновское движение. Токарчук интересуют не только какие-то масштабные личности, но и самые обычные люди, которые сидели-сидели и вдруг сорвались с места.

Третье. Мумификация, бальзамирование и прочие реально существующие машины времени, которые, к сожалению, могут уносить нас только вперед и в слегка измененном виде. Казалось бы, вечное существование в банке со спиртом противоположно движению, но под определенным углом противоположности накладываются друг на друга.

Четвертое. Личные заметки, путевые дневники, зарисовки и эскизы, которые вроде и приткнуть-то некуда, а вот нашлось. Отлично себя чувствуют где-нибудь между текстом про засушенные туземные головы и рассказом про таинственное исчезновение жены среди ясного дня.

Ольга Токарчук успешно расширяет тонкое пространство бродячих душ не только в обычных физических координатах, но и в психологических, временных и художественных гранях реальности. Любые рамки и спертое пространство ей претят. Так что прекратите, пожалуйста, ставить ее в книжных магазинах на полки с русской современной прозой, такой ярлык ни под каким углом не будет правильным. Лучше кладите на шкаф, непоседы и бегуны и там ее найдут.

Стоит прочитать тем, кто остро чувствует зыбкость окружающего мира и не готов укладываться в навязанные умными людьми схемы и типажи.

Крошечная польская деревушка, лес вокруг, немногочисленные поселенцы и дикие звери - вот пространство романа Ольги Токарчук. Главная героиня, пани Душейко - гностик, преподавательница английского языка, почитательница Блейка. Животные и жизнь в гармонии с природой ей интересны больше жизни людей (к которым она относится с большим подозрением и нередко оправданным предубеждением). Мирное существование нарушает череда убийств, которые будоражат округу: местные подозревают коррупцию и, возможно, даже разборки с мафией. Пани Душейко же уверена - животные встали на путь мести против всех, кто повинен в убийстве их собратьев.

Расследование убийств движет сюжет, а кульминацией романа становится исповедь преступника. Но вот парадокс: являясь центральной, линия расследования при этом вторична для осмысления романа (как и выявление преступника отнюдь не цель повествования). Вся суть, вся глубина романа - в рассуждениях героини. Пани Душейко странная. Чудачка. Фрик. Аутсайдер. Сумасшедшая (как считают некоторые герои романа). Верит в астрологию и гороскопы, составляет натальные карты. Живет в одиночку, людей чурается. Практически не называет других по именам, дает им прозвища, которые лучше отражают их суть. Странно, правда? Но давайте вспомним: именно на фоне странного, юродивого, отличающегося привычный мир предстает во всей полноте,  обнажая все свои темные и несовершенные углы. Недаром здесь и Блейк (неточная цитата в качестве заглавия, эпиграфы, Блейк присутствует в повседневности и мыслях героев).

Уильям Блейк - примечательная фигура 18 века. Чудак и бунтарь, в своем творчестве он осмелился протестовать против догматов церкви и веры, прославлять "свободную любовь" и ценность всех тварей божьих. В поэме "Бракосочетание рая и ада" (из которой Токарчук и берет название для своего романа) Блейк изображает Сатану борцом за свободу, источником воображения и творческого потенциала; Добро же предстает как воплощение косного, догматического застоя. Токарчук точно так же переворачивает все с ног на голову (жизнь животного оказывается ценнее человеческой), в свою очередь бунтуя против церкви, культа охоты, патриархата, маскулинности и насилия. Этот роман определенно очень яркий и самобытный образчик экоактивизма: героиня бескомпромиссно (а иногда даже радикально) отстаивает права животных. Есть в романе и феминистическая направленность, пусть она и не выражена столь явно (героиня не высказывается на тему феминизма, но сам образ - уже апелляция).

У меня очень сложные эмоции и впечатления от прочитанного. Не со всем согласна, но я наслаждалась процессом чтения: полет фантазии, широта контекста, стиль и язык письма, точность и хлесткость образов впечатляют. Токарчук еще определенно буду читать, но этот роман понравится далеко не всем (что подтверждают рецензии и отзывы на сайте). Он и меланхоличен, и философичен; изящное, уютное повествование при нарастающем внутреннем напряжении и тревоге; и при этом роман абсолютно неизящно (в лоб) эпатирует читателя, вырывает из зоны комфорта, призывает поразмышлять над проблемой этического и морального выбора, побуждает задуматься над страданиями природы. Очень актуальная книга.

С точки зрения природы нет существ полезных и бесполезных. Это все дурацкие человеческие выдумки.

Я давно собиралась прочитать что-нибудь О.Токарчук, и хорошо, что наконец-то это случилось. Даже нет: «случилось» - не то слово, оно не отражает всех оттенков смысла, которые мне хочется передать. «Состоялось» - вот подходящее, потому что это было не просто чтение, а встреча, или, если хотите, маленькое жизненное событие. А события отличаются от всяких происшествий тем, что они оставляют след в душе, не дают себя забыть и способны изменить жизненные установки.

Мне кажется особенно важным, что знакомство с автором началось именно с этой книги, потому что ее стилистика как нельзя лучше подходит выбранной теме. А тема – смерть, уход из жизни, который, хотим мы того или нет, составляет перспективу всякой жизни. Здесь три истории, по сути разных и связанных только темой, да упоминанием общих героев – матери, бабушки и внучки.

Книга очень настроенческая. Не атмосферная, что уже превратилось в расхожий штамп, а именно настроенческая, она рождает настроение и одновременно должна попасть в резонанс с какими-то собственными эмоциональными интенциями читателя. Мне кажется, это непременное условие, как заветные слова, открывающие двери, или как предметы, указывающие сказочному герою единственно возможный путь. Смерть требует тишины, печали, уединения и недосказанности, а еще медленного чтения между строк, синхронистичного домысливания с опорой на собственные переживания-воспоминания, и все это есть в книге: и тишина зимы, и сумерки заброшенного жилища, и одиночество маленького острова, на котором умирают черепахи, и герметичность личных воспоминаний. Вместе с тем книга не бессюжетна и не является потоком единичного сознания, скорее, наоборот – она переполнена внутренним движением, энергией стремительно проносящихся мыслей.

Вместе с героями ты попадаешь из зимы в лето, из конца в начало чьей-то жизни, из «права» в «лево» сделанных выборов, оставаясь все время в позиции молчащего соприсутствующего. Истории О. Токарчук рождают странное чувство вненаходимости собственного сознания: ты здесь, в сюжете, рядом с героем, думаешь вместе с ним, и в то же время ты не здесь и не с ним, а в стороне, сам с собой. Буддисты бы точно сказали: ты в бардо – в преддверии смертного состояния, в зазоре между жизнью и смертью, и ты с удивлением постигаешь: умирание – это искусство, требующее времени и сосредоточенности.

Мне больше других понравилась первая история: Ида, попавшая в аварию, забредает в заброшенное жилище двух стариков, вместе с внуком устроивших хоспис для умирающих животных. На ее руках умирает собака. Я почти уверена, что многие при чтении эпизодов с собакой вспоминали, как уходили из жизни их собственные питомцы, какие странные переживания они испытывали, наблюдая их уход. И я совсем молчу об уходе близких, свидетелем которого многим приходилось быть. Смерть, как истина, всегда где-то рядом, и просто почувствовать рядом с собой разверзающиеся края Ничто, о котором говорят экзистенциалисты, – необыкновенный по накалу эмоций и очень человеческий опыт, облегчающий, как ни странно, мысли о собственной кончине.

Средняя история слегка смешивает смерть с жизнью, рассказывая о неслучившейся в жизни Парки любви и пришедшей к ней только с кончиной Петро. Любовь, ты эмоция или когниция? - К нему, нелюбимому, адресованы ее воспоминания и вопросы. И переоценка жизненных ценностей. А в третьей истории смерть принимает обличье арьесовской «не своей», давая возможность жизни восторжествовать. Не случайно главные герои – бегущая от себя и любви близких Майя и ее десятилетний сын, а не Киш с его фокусами и стремлением поделиться остатками жизни. И, может, смерть, ты и вправду такой фокус-покус, после которого изрезанный на кусочки индийский мальчик снова будет цел и невредим?

Очень по-своему. Очень по-женски. Очень психологично. Очень терапевтично. Очень тонко. Очень близко. Очень синхронистично.

Очень понравилось.

Очень.

Умирание начинается, когда мы живем не своей жизнью. Возможно, книга и об этом. Уверенности нет. Произведение требует кропотливого, аккуратного вхождения в него. Лучше получалось читать утром. Вечером, если не умолкли собственные эмоции дня, скользишь по тексту без углубления.

Умирание, происходит не в старости, оно может начаться и в двадцать пять лет, например, после провала в супружескую жизнь. Все три рассказанные истории анализируют прошедшую жизнь.
Две памяти о прошедшей жизни. Первая – так должно было случиться. Другая память – происшедшее в реальности, «событие, внешне похожее» на первое.

«Чем больше зазор между двумя потоками воспоминаний, тем они мучительнее. Все удалось не вполне, получилось не так и по неведомым причинам оказалось ущербным и невыразительным.»

Два противостоящих потока: «должно было быть» и «случилось». Противопоставляя их, человек постепенно убивает текущее, свое настоящее. Теряя себя, пытается найти маски, наряды, замену той утерянной жизни, предоставляемые культурой, например китч. Китч, как один из признаков умирания человека. Предлагаю оценить мысль автора в этом направлении:

«Китч – пустое поверхностное подражание тому, что было реально пережито, открыто впервые и единожды. Китч – вторичность, копирование, мимикрия, пытающаяся использовать уже существующие формы. Китч – имитация чувств, паразитирование на элементарном, примитивном аффекте и наполнение его ограниченным содержанием. Любая вещь, притворяющаяся другой с целью вызвать эмоции, есть китч.
Любая подделка – нравственное зло, поэтому китч опасен. Китч для человека страшнее всего, даже смерти.»

Притворяться, лицемерить, не любить себя и других, отделиться от всех, подняться на гору, построить стену, замок, святость границ, а иначе неуверенность, хаос, потеря себя.

«Однажды ночью, – говорит он, – граница передвинулась. И оказалось, что мы на неправильной стороне. А поскольку без границ человек жить не может, пришлось отправиться на их поиски. Границы нужны людям, как воздух. Если бы не границы, самые разные, мы бы растерялись – кто мы такие, что нам делать, как жить. Границы затем и существуют, чтобы показать: не всякую черту можно переступить»

Одна из границ проходит между жизнью и смертью, другая, между «я» и «другие». Кто проводит эти границы, насколько они осознаваемы?
В первой истории героиня исследует одну из границ, свое «я», как тело. Об измерении температуры градусником во время болезни:

«В самой необходимости пользоваться специальным прибором для исследования собственной физиологии, ибо в силу неких возмутительных обстоятельств, по какой-то идиотской ошибке природы человеческое существо ничего не ведает о своем теле. Составляя вроде с этим телом одно целое и являясь им, тыча пальцем в грудь и именуя его «я», мы понятия не имеем о том, что там, внутри, делается. Вроде бы чувствуем что-то – какие-то мурашки, головокружение и боль, прежде всего боль, но знание отсутствует, а ведь по логике вещей оно должно быть врожденным. Приходится по отношению к самой себе обращаться в предмет, вставлять в себя стеклянную трубочку, чтобы узнать, что происходит в собственной сердцевине.»

Третья героиня углубляет эти исследования, ломая некоторые границы.

«Что позволяет человеку видеть себя? Кто смотрит на него и на кого смотрит он? Кем на самом деле является тот, кого именуют «я», – наблюдающим или объектом наблюдения? Невозможно, чтобы оба они были «я», – нелогично, парадоксально. Это означало бы двойственность, а может, даже множественность человека.»

Мысль направляется к «недвойственности» – адвайта, единство. Или остаемся в множественности, разобщенности, в хаосе деталей, на которых заостряет внимание вторая героиня. Также, вспомним начало моего отзыва о раздвоении памяти.
Наскучив выслушивать монологи своих «я», можно обратиться к «ты».

«Существуем ли мы в двух экземплярах, словно сиамские близнецы – коварный случай срастания спинами? <…>
«Я» и «я» – их отношения туманны и загадочны.
<…>
А когда «я» обращается вовне, к «ты», внутренний театр монологов вынужден уступить место ритуальным диалогам.»

Где «Я» и «ты», там «я» яростно отстаивает границы.

««Я» попадает в зависимость от «ты», вынуждено постоянно себя очерчивать, не теряя бдительности и трезвости. <…>Когда неуверенность становится нестерпимой, «я» прячется под маски, иные из которых застывают, превращаясь в тюрьму. «Я» всегда слишком приближается к «ты», приходится отстаивать дистанцию, контролировать ее.
Так что лучше сделать из «ты» «он», такие отношения наиболее безопасны, не позволяют «ты» подойти слишком близко.»

Все три героини споткнулись на «ты» и перешли на «он» … в первую очередь к мужской части общества. Что это? Отступление, побег? Даже сын называется мальчиком, чтобы увеличить дистанцию.
Приведу отрывок, который, по моему мнению, характеризует основную мысль прожитых героинями жизней.

««Я» обязано быть прагматичным, сосредоточенным на собственной гладкой округлой поверхности, которая демонстрирует – да-да – свою форму окружающим, но прежде всего отражает внешний мир, не пропуская ничего внутрь. При том, что само способно осматривать объект со всех сторон, оценивать – принимать или отвергать. Одно уменьшать, другое увеличивать, регулируя восприятие. Превратить мир в «он», чтобы можно было пользоваться им как вещью и перекидывать из руки в руку, словно мячик, колдовать, создавать и исчезать.»

В этом, возможно, можно увидеть выход из замкнутой на себе округлой формы. Выход, считаю, автор демонстрирует на мужских персонажах. Добавлю, правда, что они же и причина ухода к обращению – «он». Поэтому роман не женский, а требующий синтеза, мужского и женского участия.

Произведение читать не просто. Много смертей и описания процесса умирания. Предположу что их больше, чем я заметил. Это давит. С первого раза трудно правильно понять и оценить книгу. Поэтому мой отзыв, это только штрихи, попытка очертить границы произведения, отделить часть, чтобы можно было поделиться с другими.

Воспользовавшись незыблемыми принципами Ольги Токарчук «Никаких решений до утреннего кофе» и «Пишется то, что пишется» как практическими советами, ваш непокорный слуга зарядил объёмистую «мозесовскую» кружку солидной порцией ароматного утреннего кофе, уселся за буквопечатающую машинку с расширенным функционалом (за клавиатуру простого домашнего компа) и отпустил долгопрогулочные вожжи ...

Перед нами роман, битком наполненный символическими, а может быть даже и сакральными смыслами. Впрочем, с чего это я решил, что это роман? Ведь по форме это скорее сборник рассказов и новелл, расположенных в хронологическом порядке и рассказывающих об одном конкретном месте (деревня Правек) и населяющих его людях. И с этой точки зрения это ещё и герметическое произведение. Собственно именно с заявки на герметичность книга и начинается, ибо Правек объявляется населённым пунктом, расположенным в центре вселенной. И конечно же всё действие (все действия) книги и должны происходить, случаться и совершаться именно здесь, в центре Мира. А всё остальное, происходящее во внешнем мире, доносится до Правека только лишь отзвуками и отблесками. Отзвуками и отблесками мировых войн и революций, перемен в государственном устройстве, появлением солдат то одной, то другой воюющих друг с другом армий, почтовыми конвертами с заграничными адресами и непривычными и потому красивыми марками. А весь остальной мир находится где-то там, далеко, вовне. Да и есть ли он вообще, этот самый внешний остальной мир (по крайней мере у одной жительницы Правека таковое сомнение возникает на полном серьёзе)?

Этот роман герметичен ещё и потому, что в нём рождается, действует, живёт и умирает крайне ограниченное количество людей. Ведь Правек всего лишь деревня и количество жителей в ней раз-два — и вот уже и половина списка народонаселения; три-четыре — и список закончен. Несколько семей разного уровня достатка и разной профессиональной и ремесленной принадлежности, вот вам и весь Правек. И потому центральная фигура каждого отдельного рассказа/новеллы, из которых и составлен этот роман (а всего таких рассказов-новелл более восьми десятков), то и дело повторяется, а когда старые представители семьи уходят в мир иной, то их место занимают новые представители тех же фамилий — всё меняется и всё остаётся на своих местах. А иной раз появляющиеся в повествовании внешние люди так и остаются случайными и внешними, отживающими свой срок в том или ином рассказе и уходящие.

И потому кажется, что Правек вечен — и как центр Мира, и просто как деревня, как населённый пункт. Однако постепенно мы понимаем, что с течением времени, со сменой лет и десятилетий Правек непременно движется к увяданию, к своему неизбежному концу. В деревне практически не остаётся мужчин (рождаются почти одни девочки), в деревне почти не остаётся осмысленной деятельности, и почти не остаётся людей вообще. И к концу романа мы сталкиваемся с ситуацией, что в Правеке остался всего один старый и полувыживший из ума житель. Всё, Правек умер. И умер и Мир, умерла вселенная? Раз не стало центра Мира…

Но вместе со всей сакральностью и символизмом эта книга наполнена самым обыкновенным бытописательством и прозой жизни. Потому то в этих немудрёных рассказах повествуется о самых простых жизненных событиях и происшествиях, лично значимых для каждого, с кем это что-то происходит, но не имеющих ни широкого значения, ни глубокого смысла, однако на самом деле именно вот из таких вот кирпичиков, атомов бытия индивидуального и личностного и проистекает всё Мировое Бытие.

Вообще свой отзыв я хотел начать с запараллеливания творчества Ольги Токарчук с писательством давно и нежно любимых мной Владимира Торчилина и Юрия Буйды, но предусмотрительно посмотрел свой же отзыв на прочитанную три года назад книгу Ольги Токарчук «Бегуны» и увидел/вспомнил, что собственно весь тот самый бегуновский отзыв и состоит из этих самый параллелей. Ну что же, могу только подтвердить то предыдущее ощущение, потому что и сейчас именно это сравнение пришло в голову прежде всего остального.

Перечитал свой опус, нервно почесал голову, но потом вспомнил второй незыблемый принцип Ольги Токарчук «Пишется то, что пишется», махнул рукой и отправил сие творение в самостоятельное плавание по эфирным волнам...

Вот случается так, что берёшь книгу нового для себя автора, прочитываешь несколько страниц или глав и отчётливо понимаешь, что вот он, твой автор. Именно так со мной случилось шесть лет назад, когда пытливые руки взяли с библиотечной полки книгу «Бегуны». А следующий опыт общения с Ольгой Токарчук произошёл три года назад, и вновь впечатления от прочитанного выплеснулись оценкой «отлично». Так что к чтению этой книги подступался уже с полной уверенностью в будущих читательских удовольствиях.

Дальше...

И вновь перед нами почти герметичная история. Место действия ограничено небольшой полувымершей деревушкой в приграничье Польши с Венгрией. Круг персонажей и действующе-бездействующих лиц также весьма невелик. Да и сами события сужены и местом и временем и вовлечёнными в них людьми. Хотя события эти весьма чрезвычайны — то и дело обнаруживаются тела умерших людей, причём каждый раз их смерть загадочна и необъяснима. С точки зрения простого обывателя необъяснима. А вот с позиции человека, стремящегося и старающегося жить в единении и гармонии с природой, всё просто и понятно, ибо есть то, что объединяет всех погибших. И как бы официальные органы расследования ни стремились всё объяснять с сугубо материалистических позиций, и как бы ни искали подозреваемых среди людей, главная героиня романа всё объясняет совсем иначе — сама природа восстала на этих людей.

А что там произошло на самом деле, кто или что послужило причиной смерти погибших — это ведомо только автору. Ну и тому, кто прочитал эту книгу.

Сама книга неимоверно атмосферная, до пронзительности пронизанная совершенно особым, присущим Ольге Токарчук духом. И при погружении в эту атмосферу полностью ею пропитываешься и заражаешься и этой немудрёной философией, и мудростью жизни, и красотами природы и красотой души человеческой, и уже ощущаешь себя частицей этого мира и не хочется оттуда возвращаться в реалии своей реальности. Такова магия прозы нобелевского лауреата по литературе польской писательницы Ольги Токарчук.