Отзывы на книгу «Последние истории»

Я давно собиралась прочитать что-нибудь О.Токарчук, и хорошо, что наконец-то это случилось. Даже нет: «случилось» - не то слово, оно не отражает всех оттенков смысла, которые мне хочется передать. «Состоялось» - вот подходящее, потому что это было не просто чтение, а встреча, или, если хотите, маленькое жизненное событие. А события отличаются от всяких происшествий тем, что они оставляют след в душе, не дают себя забыть и способны изменить жизненные установки.

Мне кажется особенно важным, что знакомство с автором началось именно с этой книги, потому что ее стилистика как нельзя лучше подходит выбранной теме. А тема – смерть, уход из жизни, который, хотим мы того или нет, составляет перспективу всякой жизни. Здесь три истории, по сути разных и связанных только темой, да упоминанием общих героев – матери, бабушки и внучки.

Книга очень настроенческая. Не атмосферная, что уже превратилось в расхожий штамп, а именно настроенческая, она рождает настроение и одновременно должна попасть в резонанс с какими-то собственными эмоциональными интенциями читателя. Мне кажется, это непременное условие, как заветные слова, открывающие двери, или как предметы, указывающие сказочному герою единственно возможный путь. Смерть требует тишины, печали, уединения и недосказанности, а еще медленного чтения между строк, синхронистичного домысливания с опорой на собственные переживания-воспоминания, и все это есть в книге: и тишина зимы, и сумерки заброшенного жилища, и одиночество маленького острова, на котором умирают черепахи, и герметичность личных воспоминаний. Вместе с тем книга не бессюжетна и не является потоком единичного сознания, скорее, наоборот – она переполнена внутренним движением, энергией стремительно проносящихся мыслей.

Вместе с героями ты попадаешь из зимы в лето, из конца в начало чьей-то жизни, из «права» в «лево» сделанных выборов, оставаясь все время в позиции молчащего соприсутствующего. Истории О. Токарчук рождают странное чувство вненаходимости собственного сознания: ты здесь, в сюжете, рядом с героем, думаешь вместе с ним, и в то же время ты не здесь и не с ним, а в стороне, сам с собой. Буддисты бы точно сказали: ты в бардо – в преддверии смертного состояния, в зазоре между жизнью и смертью, и ты с удивлением постигаешь: умирание – это искусство, требующее времени и сосредоточенности.

Мне больше других понравилась первая история: Ида, попавшая в аварию, забредает в заброшенное жилище двух стариков, вместе с внуком устроивших хоспис для умирающих животных. На ее руках умирает собака. Я почти уверена, что многие при чтении эпизодов с собакой вспоминали, как уходили из жизни их собственные питомцы, какие странные переживания они испытывали, наблюдая их уход. И я совсем молчу об уходе близких, свидетелем которого многим приходилось быть. Смерть, как истина, всегда где-то рядом, и просто почувствовать рядом с собой разверзающиеся края Ничто, о котором говорят экзистенциалисты, – необыкновенный по накалу эмоций и очень человеческий опыт, облегчающий, как ни странно, мысли о собственной кончине.

Средняя история слегка смешивает смерть с жизнью, рассказывая о неслучившейся в жизни Парки любви и пришедшей к ней только с кончиной Петро. Любовь, ты эмоция или когниция? - К нему, нелюбимому, адресованы ее воспоминания и вопросы. И переоценка жизненных ценностей. А в третьей истории смерть принимает обличье арьесовской «не своей», давая возможность жизни восторжествовать. Не случайно главные герои – бегущая от себя и любви близких Майя и ее десятилетний сын, а не Киш с его фокусами и стремлением поделиться остатками жизни. И, может, смерть, ты и вправду такой фокус-покус, после которого изрезанный на кусочки индийский мальчик снова будет цел и невредим?

Очень по-своему. Очень по-женски. Очень психологично. Очень терапевтично. Очень тонко. Очень близко. Очень синхронистично.

Очень понравилось.

Очень.

Умирание начинается, когда мы живем не своей жизнью. Возможно, книга и об этом. Уверенности нет. Произведение требует кропотливого, аккуратного вхождения в него. Лучше получалось читать утром. Вечером, если не умолкли собственные эмоции дня, скользишь по тексту без углубления.

Умирание, происходит не в старости, оно может начаться и в двадцать пять лет, например, после провала в супружескую жизнь. Все три рассказанные истории анализируют прошедшую жизнь.
Две памяти о прошедшей жизни. Первая – так должно было случиться. Другая память – происшедшее в реальности, «событие, внешне похожее» на первое.

«Чем больше зазор между двумя потоками воспоминаний, тем они мучительнее. Все удалось не вполне, получилось не так и по неведомым причинам оказалось ущербным и невыразительным.»

Два противостоящих потока: «должно было быть» и «случилось». Противопоставляя их, человек постепенно убивает текущее, свое настоящее. Теряя себя, пытается найти маски, наряды, замену той утерянной жизни, предоставляемые культурой, например китч. Китч, как один из признаков умирания человека. Предлагаю оценить мысль автора в этом направлении:

«Китч – пустое поверхностное подражание тому, что было реально пережито, открыто впервые и единожды. Китч – вторичность, копирование, мимикрия, пытающаяся использовать уже существующие формы. Китч – имитация чувств, паразитирование на элементарном, примитивном аффекте и наполнение его ограниченным содержанием. Любая вещь, притворяющаяся другой с целью вызвать эмоции, есть китч.
Любая подделка – нравственное зло, поэтому китч опасен. Китч для человека страшнее всего, даже смерти.»

Притворяться, лицемерить, не любить себя и других, отделиться от всех, подняться на гору, построить стену, замок, святость границ, а иначе неуверенность, хаос, потеря себя.

«Однажды ночью, – говорит он, – граница передвинулась. И оказалось, что мы на неправильной стороне. А поскольку без границ человек жить не может, пришлось отправиться на их поиски. Границы нужны людям, как воздух. Если бы не границы, самые разные, мы бы растерялись – кто мы такие, что нам делать, как жить. Границы затем и существуют, чтобы показать: не всякую черту можно переступить»

Одна из границ проходит между жизнью и смертью, другая, между «я» и «другие». Кто проводит эти границы, насколько они осознаваемы?
В первой истории героиня исследует одну из границ, свое «я», как тело. Об измерении температуры градусником во время болезни:

«В самой необходимости пользоваться специальным прибором для исследования собственной физиологии, ибо в силу неких возмутительных обстоятельств, по какой-то идиотской ошибке природы человеческое существо ничего не ведает о своем теле. Составляя вроде с этим телом одно целое и являясь им, тыча пальцем в грудь и именуя его «я», мы понятия не имеем о том, что там, внутри, делается. Вроде бы чувствуем что-то – какие-то мурашки, головокружение и боль, прежде всего боль, но знание отсутствует, а ведь по логике вещей оно должно быть врожденным. Приходится по отношению к самой себе обращаться в предмет, вставлять в себя стеклянную трубочку, чтобы узнать, что происходит в собственной сердцевине.»

Третья героиня углубляет эти исследования, ломая некоторые границы.

«Что позволяет человеку видеть себя? Кто смотрит на него и на кого смотрит он? Кем на самом деле является тот, кого именуют «я», – наблюдающим или объектом наблюдения? Невозможно, чтобы оба они были «я», – нелогично, парадоксально. Это означало бы двойственность, а может, даже множественность человека.»

Мысль направляется к «недвойственности» – адвайта, единство. Или остаемся в множественности, разобщенности, в хаосе деталей, на которых заостряет внимание вторая героиня. Также, вспомним начало моего отзыва о раздвоении памяти.
Наскучив выслушивать монологи своих «я», можно обратиться к «ты».

«Существуем ли мы в двух экземплярах, словно сиамские близнецы – коварный случай срастания спинами? <…>
«Я» и «я» – их отношения туманны и загадочны.
<…>
А когда «я» обращается вовне, к «ты», внутренний театр монологов вынужден уступить место ритуальным диалогам.»

Где «Я» и «ты», там «я» яростно отстаивает границы.

««Я» попадает в зависимость от «ты», вынуждено постоянно себя очерчивать, не теряя бдительности и трезвости. <…>Когда неуверенность становится нестерпимой, «я» прячется под маски, иные из которых застывают, превращаясь в тюрьму. «Я» всегда слишком приближается к «ты», приходится отстаивать дистанцию, контролировать ее.
Так что лучше сделать из «ты» «он», такие отношения наиболее безопасны, не позволяют «ты» подойти слишком близко.»

Все три героини споткнулись на «ты» и перешли на «он» … в первую очередь к мужской части общества. Что это? Отступление, побег? Даже сын называется мальчиком, чтобы увеличить дистанцию.
Приведу отрывок, который, по моему мнению, характеризует основную мысль прожитых героинями жизней.

««Я» обязано быть прагматичным, сосредоточенным на собственной гладкой округлой поверхности, которая демонстрирует – да-да – свою форму окружающим, но прежде всего отражает внешний мир, не пропуская ничего внутрь. При том, что само способно осматривать объект со всех сторон, оценивать – принимать или отвергать. Одно уменьшать, другое увеличивать, регулируя восприятие. Превратить мир в «он», чтобы можно было пользоваться им как вещью и перекидывать из руки в руку, словно мячик, колдовать, создавать и исчезать.»

В этом, возможно, можно увидеть выход из замкнутой на себе округлой формы. Выход, считаю, автор демонстрирует на мужских персонажах. Добавлю, правда, что они же и причина ухода к обращению – «он». Поэтому роман не женский, а требующий синтеза, мужского и женского участия.

Произведение читать не просто. Много смертей и описания процесса умирания. Предположу что их больше, чем я заметил. Это давит. С первого раза трудно правильно понять и оценить книгу. Поэтому мой отзыв, это только штрихи, попытка очертить границы произведения, отделить часть, чтобы можно было поделиться с другими.

Это моя вторая книга Токарчук (я уже абсолютно уверено зову ее своим любимым автором) и пока создается впечатление, что один из фирменных рецептов этого известного польского прозаика - добираться до духовного, архетипического через физиологическое и земное.

"Чистый край", февраль 2003, зима в сердце Европы. Это история о 54-летней женщине, попавшей в аварию на зимней дороге (по пути к полузабытому родительскому дому) и нашедшей временное пристанище на Богом забытом хуторе у двух странных стариков, к которым внук-ветеринар привозит умирать больных животных. Зрелая жизнь Иды, ее детские воспоминания и впечатления кружатся над просторами чистого края, оседают снежинками, тают и уходят в небытие, под землю. Она размышляет о жизни и смерти, она тренируется умирать, и в целом мире, кажется, никому нет дела, что порой, ночами, ее сердце замирает вдруг и не бьется вовсе, и несмотря на все врачебные *Здорова* - бесконечная, запредельная белая тишина из самых недр прародительницы Земли выныривает на поверхность "словно голова допотопного чудовища, оглядывается и погружается обратно". Memento mori.
И звуки постепенно возвращаются... Но Иде все равно хочется уткнуться лбом в холодный руль машины и на миг позабыть, что включенные фары, выстреливающие в небо, ничего там не обнаруживают.

"Парка", февраль 1993, леденящий ХХ век. История вторая берет смерть за отправную точку в мифологизированном путешествии по историческим реалиям ХХ века посредством истории жизни Параскевы (матери героини первой истории). Седая, высохшая старушка сидит на ледяной веранде рядом с умершим мужем и ...

Вечером я зажигаю ему громницу и выпиваю остатки водки, за его здоровье. И, видно, согреваюсь изнутри настолько, что начинаю таять — из глаз у меня капает вода и падает на белую руку Петро. Я стираю ее уголком покрывала. «Полежи тут трошкы, — говорю, — я зараз повернуся». Закутавшись в платок и Петрову куртку, пошатываясь, выхожу на снег. Ночь светлая, небо все в точках, чистое, как слеза. Точки складываются в слова, которые кто-то выкалывает для меня огромной космической шпилькой.

Юность, замужество, потеря родного края (пакт Молотова-Риббентропа), война, смерть ребенка, скитания и жизнь, обычная каждодневная жизнь, такая типичная женская судьба своего времени. Картина, нарисованная в предыдущей истории Идой обретает объем и ...трагичность.
Парка-Параскева - то ли парка древнеримской мифологии, что держит под особым покровительством рождения и смерти, то ли святая Параксева Пятница, на которую окрещенные восточные славяне перенесли многие признаки и функции своего главного женского божества языческого пантеона.

Мне больше ни к чему оставшаяся жизнь. Я бы отдала ее за одно плавное движение твоей руки, приподнявшейся, чтобы приласкать меня. Но торговаться не с кем.

На снегу проступают буквы, то ли итог прожитой жизни, то ли строчки бесконечной истории про то, что "рано или поздно зима нас доконает"...

"Фокусник", февраль, год Деревянной Лошади, вдали от зимы. История закольцовывается. Майя - иллюзия побега, летящее над землей порождение восточнославянского женского божества с христианским именем и богини вечной юности (Идун в германо-скандинавской мифологии), чье сердце сбоит ночами, юность прошла, а протертые яблоки призванные стереть смерть "бабка выплевывала на новенький халат из голубой фланели".

Мужчины в этой книги истончаются и тают - от земного, кряжистого Петра, полуэфемерного Николина до затерявшегося в дымках далей "Его", тают и проступают в итоге Мальчиком, который усваивает, что смерть - старый фокус и "существуют две истины - то, что есть, и то, что нам кажется".

Истории продолжаются. Иллюзии ткут ковер реальности, обрывая одни нити, чтобы начать другой узор, который также иллюзорен и невечен. Поломанный ковш Большой Медведицы черпает время и наши взгляды. Мы - воины света?..

Ольга Токарчук получила Нобелевскую премию по литературе за 2018 год с формулировкой: «за воображение, с энциклопедической страстью показывающее нарушение границ как способ жить». Формулировка прямо скажем расплывчато-витиеватая)))Да и работы автора в большинстве своем не про жить, а про нежить..

Конечно, по одной книге мало что можно сказать, зато можно точно утверждать, что вряд ли в ближайшем будущем я возьмусь за следующую книгу Токарчук.

Нет, написано вполне неплохо, возможно даже хорошо, допускаю, что и вовсе талантливо. Но это не моя история. Не мой стиль и не мои сюжеты. От Нобелевского лауреата всегда ждёшь большего. А тут всё какое-то натужно-фальшивое, уж извините..

"Последние истории" - это несколько зарисовок, связанных одними героями и одной темой, темой смерти. Некоторые люди умирают ещё при жизни, из них уходят все соки, жажда, страсть, порывы, они вроде и ходят по земле, но душа их медленно умирает.

Очень депрессивно. Очень. Я могла осилить не более 10 страниц в день. Я понимала, что мне реально и физически становится плохо от такого чтения. Но я допускаю, что многим может понравиться эта книга, многие найдут в ней свой смысл и красоту, поэтому отговаривать от чтения не стану.

Для того что бы умереть нужно время.

Вот об этом повествование… Грустно, красиво, многословно, метко, зябко, безысходно, бренно, устало. Будто лесной ручей поздней осенью обтекая темные камни, украшенные желто-коричневой листвой по краям.Вроде все время в одном ритме, в одной температуре и в том же месте. Но он течет, перерождается заново. Умирает замерзая и бурлит оттаивая. Бежит и журчит о том, что видит уже не удивляясь. Устал удивляться новому, да и нет ничего нового для него, время пришло доживать, додумывать то, что видел раньше.

Такая речь у автора. Три истории о разных женщинах. Они такие разные… Для меня эта книга запомнится историей второй рассказчицы. Она самая старшая, но самая живая, в ней чувствуется бурление вопросов и размышлений. Ей есть о чем вспомнить и что нам рассказать. Здесь и выживание в страшные времена, и приятие собственного тела с его необъяснимыми страстями, и вызов миру жаждой жизни, теми самыми страстями. И издевка, и житейская мудрость, и смирение. Можно разобрать на цитаты все сказанное ею. У меня просто в ушах звенит ее сочащаяся эмоциями и меткостью украинская речь. Эта девяностолетняя женщина не старуха. Она женщина. И расказывает нам - каково это.

А другие героини совершенно другие. В первом рассказе - героиня поколением младше. Ее хочется встряхнуть, разбудить. Смерть живет в ее сознании и воспоминаниях и как будто от этого, все что встречается ей на пути - одна только смерть. Она сама будто смерть. В третьем рассказе нам является ее дочь. Она еще не думает о смерти, но жизнь ей уже в тягость. При том, что жизнь ее устроена, она путешествует и является обладательницей счастливой профессии составителя путеводителей. Может, ей как многим, конечно, не нравится ее профессия, но что-то мне подсказывает, что ей никакая не понравится.

Вот как объяснить тот факт, что чем больше трудностей, опасностей и рамок у человека, тем выше воля к жизни? Выжить любой ценой и не просто выжить, но и вырвать удовольствие от жизни. Украсть его, отобрать у судьбы, если та не довесила…Испить, ни о чем не жалеть и о смерти не думать. Вопрос.

Из деталей поразило описание клубка эмоций, испытываемого рожающей женщиной. Та самая реальность, когда уже не страх, не боль, не стыд… Автор уделяет большое значение осознанию героинями собственной физиологии, любованию/отрицанию своих половых органов. Очень нетипично для интеллигентной женской прозы, хотя я не эксперт. Я давно заметила, что у восточноевропейских авторов какие-то стыдливо-бытовые-чрезмерные описания отношений полов, будто есть полусерьезное, полупохотливое желание посекретничать по поводу того самого.

Ну, и увядание, умирание - особый фон этого произведения. Мрут животные, люди, машины, ракушки…

ФМ2015