© Тарасевич О. И., 2013

© ООО «Издательство «Эксмо», 2013

* * *

Все события и герои вымышлены. Все совпадения случайны и непреднамеренны.

Пролог

Человек сошел с электрички одним из последних. Покидать вагон он не спешил: не хотел толкаться среди капризничающих детей и потных теток.

Обойдя море суетливых дачников, в котором буйками выделялись клетчатые сумки со снедью и коробки с рассадой, он презрительно усмехнулся.

Все это мерзкое болото, людская человеко-масса.

Народ.

Обыватели.

Тупые потребители разрушающих желудок чипсов и разжижающих мозг американских боевиков.

Они совершенно не задумываются о своей жизни, о собственном предназначении. И зачем-то регулярно воспроизводят себе подобных.

Разумеется, ни одному из этих лишенных интеллекта и воображения людишек не пришло бы в голову такое, хотя бы отдаленно похожее на то, что он задумал.

Впрочем, так и должно быть.

Есть общий биовид и есть его отдельные гениальные представители.

Такие, как он…

Человек быстрым шагом углублялся в лес.

Дачники выбрали освещенную гравийную дорогу, ведущую прямо к поселку, но ему не хотелось, чтобы потом, после того, как все будет кончено, кто-то мог вспомнить его внешность. Путь по лесной тропинке был более долгим и менее комфортным, но человек никуда не торопился.

Накануне поездки он прихватил с собой фонарик, однако дополнительного освещения не понадобилось.

Диск полной желтовато-бежевой луны прекрасно подсвечивал шершавые стволы сосен и мягкую душистую траву на обочинах тропинки.

Возле поляны, плавно переходившей в спуск к реке, человек замер.

От воды шел легкий туман, разделявшийся на длинные седые пряди.

Казалось, на траву наброшена сеть таинственного дыма, и вот-вот среди тьмы вспыхнет пламенное зарево костра и вокруг огня затанцуют обнаженные гибкие ведьмы с длинными волосами.

Открывшаяся перед его глазами картина напоминала кадры из «Мастера и Маргариты»; ту сцену, где Марго перед визитом к Воланду проходит обряд причащения кровью в ночном лесу.

«Все-таки Бортко – гениальный режиссер, он понимает Булгакова, как никто другой», – пробормотал человек, улыбаясь березам с пышными локонами.

Налюбовавшись мистическим пейзажем, он снова устремился вперед.

Тим уже ждал его в условленном месте.

В ночном полумраке улыбка парня выделялась ярким пятном.

Человек скептически хмыкнул.

Тим стойко ассоциировался у него с молодым безмозглым современным поколением. С ничтожными потребителями, отчаянно напрягающими малоразвитые мозговые извилины, пытаясь следовать модному нынче позитивному мышлению…

От Тима пахло жевательной резинкой, свежим парфюмом и предвкушением приличной суммы бабок.

– Принес? – поинтересовался человек у Тима, не здороваясь.

Тим быстро кивнул и вынул из висящего на плече портфеля для ноутбука сверток.

Он с видимым равнодушием развернул его. Серьги, колье, золотое колечко, серебряный браслет, перстень и портсигар. А вот – то самое, ради чего все и затевалось, – золотая браслетка, талисман Михаила Булгакова.

Считаных секунд хватило ему для того, чтобы почувствовать: от браслетки идет мощная струя сильной теплой энергии.

Все верно.

Настоящая вещь…

Любимая безделушка гения…

– Спасибо, – он с любопытством поглядел в голубые глаза Тима. Взгляд у юноши был нетерпеливым и радостным, совершенно не омраченным предчувствием приближающейся смерти. – Я доволен. Я тоже все принес, как обещал.

Он сунул сверток с антикварными украшениями в спортивную сумку, достал пакет, набитый пачками старательно нарезанной накануне бумаги.

Сейчас Тим возьмет пакет.

И, глядя вниз, достанет пачку, попытается извлечь купюру.

Мальчишка туп, но осторожен; ни за что не уйдет, не убедившись, что его не «кинули».

В запасе будет максимум полминуты, чтобы успеть достать нож и нанести удар.

Бить надо наверняка.

Нельзя допустить, чтобы Тим заорал – дачи находятся отсюда совсем близко, не хватало еще, чтобы кто-то бросился ему на помощь…

Выдохнув, он нащупал в кармане рукоятку ножа. И сразу же вспорол мягкую беззащитную мякоть живота негромко охнувшего парня.

К горлу подкатил комок.

Теплая, терпко пахнущая кровь Тима брызнула ему на лицо. От этого человека сильно затошнило. Но он справился с накатившей дурнотой. И, убедившись, что Тим мертв, устремился прочь…

Глава 1

Татьяна Лаппа, 1917 год, Вязьма

Ребенок во мне все растет. На прошлой неделе Анна, что помогает мне управляться по дому, расшила в талии мое серое шерстяное платье. За работой она все повторяла: «Ох, зачем барыне платье расшивать? Скоро опять сделается оно мало. Я бы для вас лучше сшила платье новое, широкое».

Объяснять Анне, что нет нужды в новом платье, так как материнству моему не суждено случиться, я не стала. Пару лет тому нашу прислугу ссильничали пьяные мужики. С той поры она малость повредилась рассудком, хотя это и не сказалось на добром нраве ее и на безупречном прилежании.

– А что доктор, обедать не выйдет? – кричит Анна из столовой, звеня серебряными приборами. – Занедужил барин наш?

Я молчу. Впрочем, мои ответы Анну не интересуют. Накрывая на стол, она все воркует, что доктор болеет, но надо бы ему поправляться – ведь скоро появится ребенок, и хорошо бы, чтобы мальчик.

Если видеть теплый просторный наш дом, слышать радостный лепет прислуги, то вполне можно решить, что жизнь обитателей этого дома счастлива и беззаботна.

А между тем больше всего на свете я хотела бы удавиться.

Или никогда и вовсе не встречать Мишу – потому что радость нашей любви длилась мгновение, и сменилась она долгим стылым горем.

Нет, не ребенок держит меня на этом свете.

Дни крошечного теплого комочка, уже начинающего шевелиться во мне, сочтены.

Просто я как подумаю: «Ну вот, отравлюсь. А что потом с Мишей будет? Жалкий, страшный – кому он нужен такой?..» Подумаю так – и решаю погодить руки на себя накладывать. Хотя у фельдшера в больнице, должно быть, полно всякой отравы. И легко я могла бы получить ее – а хоть бы и для того, что якобы надо крыс потравить, чем не предлог?..

– Тася… Тася, зайди ко мне!

Послушно иду в спальню. В горле комок. Знаю, что скажет он. «Вот рецепт, торопись в аптеку, принеси морфий». А я ему скажу, что в Вязьме всего две аптеки. И аптекари уже так смотрят, когда я морфий спрашиваю, – как будто бы все им уже про доктора Булгакова известно. Боюсь, скоро отберут у Миши докторскую печать, и не сможет он больше выписывать рецепты на морфий. И тогда уж точно погибнет.

Мне было пятнадцать лет, когда я с ним познакомилась. А Мише – семнадцать. Тетка прислала меня на каникулы, посмотреть Киев. Мне понравился уютный их дом на Андреевском спуске. Понравился ли в тот самый первый приезд Киев – не помню. Помню только Мишины синие глаза, его ласковую улыбку, а еще красивые руки с тонкими пальцами. Он город мне показывал. Только Киева я так и не увидела, все на Мишеньку смотрела.

Помню, уже тогда сделал он мою золотую браслетку, что мама подарила мне на окончание гимназии, своим талисманом.

Браслетка была очень красивой – из частых золотых колечек, мягко охватывающих запястье. Мише она очень понравилась. Он попросил ее у меня на удачу – ему предстояло сдавать экзамен. Сдал, только представьте себе, и на отличную оценку!

– Тася, – Миша слабо машет рукой на окно, и я бросаюсь задергивать штору. У мужа постоянные галлюцинации, и в окне видятся ему страшные черные люди. – Тася, надо в аптеку.

Часы над нашей кроватью с серебристыми шишечками показывают только два часа пополудни.

И это очень, очень плохо.

Миша и так колет морфий пару раз в день, утром и вечером. Но, похоже, уже нет сил у него терпеть до вечера, и хочет он укола и в обед.

Торопливо выписав рецепт, муж смотрит на мой живот и вздыхает:

– Тасенька, ну ты же понимаешь: оставлять никак нельзя.

Один раз Миша уже говорил мне такое. В Киеве, когда собирались мы венчаться, выяснилось: я понесла, и будет ребенок. Накануне прислала мне из Саратова мама денег на платье. Пришлось те деньги отдать доктору. Мишенька говорил: еще не время, ему надо выучиться. А мне тогда страсть как хотелось ребенка. У доктора я чуть не померла: наркозу мне почему-то не давали, боль была адская, а еще началось кровотечение, и доктор все не мог его унять, а я думала, что помру вот так глупо, накануне венчания.

Зато потом, в церкви, когда священник венчал нас, мы с Михаилом все хохотали. Как представляли, что тут вместо свадьбы могли бы похороны быть, – так и смеялись. Венчалась я в белой кофточке и юбке. Мне их мама купила. Она на свадьбу приехала и когда доведалась, что платья нет, пошла к портному, и быстро пошили мне там кофточку. Родные Мишеньки были недовольны; думали, разве не могла уже мама моя мне платье пошить. Они считали, мы богато жили, но это было не так совсем…

Живот у меня еще небольшой.

А все равно, как наденешь теплую шубу и валенки – кажется, ни шагу ступить не выйдет; повалюсь набок и расшибусь всенепременно.

– Барыня, куда же вы! Обед простынет, – несется мне вслед отчаянный крик Анны.

Не до обеда теперь. Когда Мише нужен морфий – лучше повременить с другими делами, иначе сделается ему совсем худо.

Спешу, тороплюсь в аптеку. И, уклоняясь от колючего ледяного ветра, все вспоминаю наши с Мишей печали.

Никто из родных не знает, что Мишенька болеет. Боже упаси! Тотчас сделается дурно матушке и сестрам его, коли доведаются они о таком. Нет, решительно никому нельзя говорить про этот тяжелый недуг. Но все-таки поговорить с кем-то о происходящем мне хочется. Иногда такая тяжесть на сердце, такая тоска… Но разве есть подле меня тот человек, которому можно открыться? Персонал больницы меня ненавидит. Я пыталась уговорить Мишеньку согласиться, чтобы я работала при нем. Хоть бы даже полы мыла – я на все готова, только бы отвлечься. Но санитарки и фельдшерицы восприняли в штыки: барыня не должна работать. И Мишенька, конечно, не решился им перечить. Рядом со мной нет ни души, чтобы излить свои печали. Но придумала я себе друга – чуткого, внимательного, преданного. Веду с ним неспешные беседы. Вот так я рассказала бы ему о возникновении страшной Мишенькиной болезни: «Привезли ребенка с дифтеритом, и Михаил стал делать трахеотомию. Знаете, горло так надрезается? Фельдшер ему помогал, держал там что-то. Вдруг ему стало дурно. Он говорит: «Я сейчас упаду, Михаил Афанасьевич». Хорошо, Степанида перехватила, что он там держал, и он тут же грохнулся. Ну, уж не знаю, как они там выкрутились, а потом Михаил стал пленки из горла отсасывать и говорит: «Знаешь, мне кажется, пленка в рот попала. Надо сделать прививку». Я его предупреждала: «Смотри, у тебя губы распухнут, лицо распухнет, зуд будет страшный в руках и ногах». Но он все равно: «Я сделаю». И через некоторое время началось: лицо распухает, тело сыпью покрывается, зуд безумный. Безумный зуд. А потом страшные боли в ногах. Это я два раза испытала. И он, конечно, не мог выносить. Сейчас же: «Зови Степаниду». Я пошла туда, где они живут, говорю, что «он просит вас, чтобы вы пришли». Она приходит. Он: «Сейчас же мне принесите, пожалуйста, шприц и морфий». Она принесла морфий, впрыснула ему. Он сразу успокоился и заснул. И ему это очень понравилось. Через некоторое время, как у него неважное состояние было, он опять вызвал фельдшерицу. Она же не может возражать, он же врач… Опять впрыскивает. Но принесла очень мало морфия. Он опять… Вот так это началось…»^[1]

Морфий, морфий…

Как же я его ненавижу!

Бросив на меня подозрительный взгляд, аптекарь дает мне склянку с белыми страшными кристаллами, и я тороплюсь обратно к Михаилу.

Через полчаса муж снова становится таким, каким я его полюбила: оживленный, улыбчивый, предвкушающий прием пациентов, и книги, и ужин, и пылающие в камине поленья. Предвкушающий жизнь…

Миша, отобедав, уходит в больницу, ну а я принимаюсь собирать вещи. На аборт надо ехать мне в Москву, к Мишиному дядьке, известному всей Москве гинекологу. У того свой кабинет в Обуховском переулке, приходящая акушерка и смотровая с операционной.

Михаил, который в Никольском делал десятки выскабливаний, даже не думал мне предложить сделать такую операцию. А когда я заговорила об этом (все же мне не хотелось, чтобы родные знали о том, что ребенка нашего не будет), сделался бледным и злым. «Да как ты можешь думать о том, что я возьмусь оперировать тебя! – вскричал он. – Я болен, а если не смогу кровотечение остановить – что, умереть хочешь прямо на столе, под моим ножом?»

И я тогда обрадовалась жутко. Подумалось мне, что, может, любит мой Мишенька не только морфий, но и меня…

* * *

Работы у судмедэксперта Наталии Писаренко оказалось немного, всего два вскрытия.

Утром она занималась онкологической больной, женщиной сорока семи лет, скончавшейся дома от рака поджелудочной железы. Визуально никаких подозрений в насильственном характере смерти этот случай не вызвал. Да и лицо у покойной было счастливым и умиротворенным. Так часто бывает у тех, кого смерть избавляет от мучений, почти не облегчаемых на последней стадии даже морфинами.

Вторым трупом, доставшимся судмедэксперту, стал некий мужчина лет пятидесяти пяти – шестидесяти, из разряда тех, кого называют лицами без определенного места жительства.

«Таких не очень жалуют случайные попутчики – бомжи воняют, от них не в восторге судебные медики – рассадник туберкулеза и всяческих инфекций. Но смерть бомжей, возможно, еще печальнее их жизни, – думала Наталия, делая забор тканей и жидкостей для исследований. Лежавший на секционном столе мужчина не обещал никакой интриги, состояние внутренних органов подтверждало все признаки утопления ненасильственного характера. – После вскрытия трупы бомжей сносят в подвал морга, и они гниют там годами. Наверное, службы, которые должны хоронить такие тела, только в одном рвение проявляют – в бабок присвоении. В нашем подвале сотни трупов, и никому нет до них дела. Валера, начальник, периодически звонит, орет, требует вывезти – все без толку. Фильмы ужасов можно в нашем подвале снимать. И вот еще один кандидат на размещение этажом ниже. Эх, дядя! Не полез бы бухим купаться – пожил бы еще…»

Диктуя данные по трупу бомжа медицинскому регистратору, пухленькой блондинке в белом халате, Наталия невольно покосилась на соседний секционный стол.

Там лежало тело мальчишки лет двадцати, наркомана, с множественными ножевыми ранениями.

Наталия вздохнула: коллега, которому начальник поручил вскрывать труп, – еще молодой неопытный парень. Наркомана нашинковали в капусту, и судмедэксперт сойдет с ума, описывая и измеряя многочисленные раны. Впрочем, дело не только в муторной технической работе. Сможет ли молодой специалист правильно разобраться в очередности нанесения ударов и, в конечном итоге, верно установить причину наступления смерти?

«Криминала» в морг сегодня привезли достаточно. Только меня, как всегда, Валера жалеет, работой не нагружает, – подумала Наталия, делая знак санитару, что тело бомжа можно зашивать. – Надо будет зайти к нему и популярно объяснить: не стоит относиться ко мне как к тяжелобольной. Я уже полностью восстановилась после пережитого и могу работать с полной загрузкой…»

…Она согласилась участвовать в проекте «Ясновидящие» из-за денег^[2]. Лицезреть на телевизионном экране собственное миловидное личико показалось Наталии, мягко говоря, не сильно вдохновляющей перспективой. К славе и популярности она была совершенно равнодушна, и наблюдать ей всегда казалось более интересным занятием, чем находиться в центре внимания. Но гонорар эксперту, озвучивающему задания для экстрасенсов, пообещали солидный. Наталия, помогающая приюту для бездомных животных, сразу представила мешки корма и утепленные вольеры – и не раздумывала ни минуты.

– Ты увидишь «Останкино» изнутри, узнаешь все о телевизионной кухне! – радовался муж Наталии Леонид. – Слушай, обещай, что все-все расскажешь в мельчайших подробностях! Мне всегда было очень интересно, вот в этих программах типа «Битвы экстрасенсов» участники на самом деле обладают неограниченными возможностями или им банально подсказывают для более зрелищной картинки?

Оказалось – все бывает по-разному, в зависимости от ситуации. Некоторым экстрасенсам никакие подсказки не нужны, для них что прошлое, что будущее человека – как открытая книга. Те, у кого меньше способностей, больше преуспевают на ниве интриг. Но в целом период чистого любопытства, вызванного нахождением рядом с людьми, обладающими паранормальными способностями, продлился недолго. Выяснилось, что среди участников проекта находится коварный преступник, который идет к своей цели по трупам – в прямом смысле этого слова. Конечно, разумнее было бы уйти из «Ясновидящих». Муж, собаки, сын, внучка, интересная работа – в жизни слишком много прекрасного и любимого, чтобы рисковать и становиться пешкой в чужой кровавой игре. И все-таки Наталия осталась. Потому что ей казалось: она сможет предотвратить новые жертвы, она не имеет права пасовать.

Съемки продолжались с утра до вечера. Долгое нахождение среди людей, обладающих сильной энергетикой, повлияло на Наталию. У нее усилилась интуиция, иногда стали появляться видения, показывающие картины из прошлого или будущего. Контролировать или как-то влиять на все эти непонятные явления она не могла. Она училась предсказывать будущее другим – но то, что сама станет жертвой черной магии, Наталия предугадать не смогла.

Из комы, которую близкие посчитали смертью, Наталию вывели девушка-экстрасенс и святая для всех христиан реликвия, оберег Святого Лазаря, подаренный Лазарю Иисусом Христом.

Наталия прошла через ощущение полного разделения с физическим телом. Она наблюдала за горем своих близких, за торжеством преступника. Потом, вернувшись к жизни, она в своей непосредственной прямой манере сообщила друзьям и коллегам, что воскресла из мертвых благодаря помощи высших сил. «А что у вас лица такие резиновые? Не я первая, прецеденты уже были, вы Евангелие перечитайте…» Она пыталась шутить в ответ на косые взгляды, но переломить мнение коллег, явно решивших, что после пережитого Писаренко приобрела серьезные проблемы с рассудком, у Наталии не получилось.

– Люди – это только люди. Они мыслят прежде всего материальными категориями, исходят из собственного опыта, – делилась Наталия с мужем своими переживаниями. – Мне довелось испытать ощущения, которые большинству недоступны. Естественно, все это не понимается и не принимается. Впрочем, без разницы, кто и что обо мне думает. Я чувствую, что очень сильно изменилась. Теперь я точно знаю, что смерти нет. Но, может, лучше было бы, если бы она существовала. Оказавшись без оболочки тела, понимаешь, сколько всего не сделано, сколько возможностей упущено – и это так горько, что я даже описать не могу, в физическом мире люди не испытывают таких состояний и интенсивных эмоций. Я стала терпимее. Все пройдет: все глупости, все обиды. А еще мне теперь намного больнее смотреть на все эти проблемы с сигаретами, алкоголем и наркотиками. Люди не понимают, что творят. Если бы они понимали и осознавали – производители табака и алкоголя разорились бы…

Наталия стремилась, чтобы ее жизнь вернулась в прежнее русло. И при этом понимала: целиком это вряд ли возможно, слишком многое изменилось. Она уже никогда не сможет безрассудно тратить время, совершенствоваться в язвительности, издеваясь над окружающими, потакать своим маленьким слабостям. Да еще и эти непонятные видения…

Пожалуй, в последнее время наблюдалось что-то общее в странных картинах, возникающих в сознании Наталии. Как правило, все они касались состояния здоровья человека.

Видение начиналось как образ отдельного органа, например, легких. На органе угадывалось темное пятно, присматриваясь к которому, можно было понять, какое заболевание поражает ткань органа. Далее область поражения или исчезала, или увеличивалась.

В принципе, ничего принципиально нового для себя Наталия не видела.