Все события и персонажи вымышлены автором.

Любые совпадения случайны и непреднамеренны.

Пролог

За полгода до описываемых событий

Сначала была яркая вспышка света.

Потом до Него донеслось множество резких, невыносимых звуков. Ковш экскаватора вгрызался в ссохшуюся землю, задорно матерились рабочие, и из потрескивающей магнитолы лились помои какой-то невыносимой, душераздирающей мелодии.

Голоса, солнце, музыка…

Он погружается в воспоминания о жизни.

Может, это немного глупо звучит, но Он сейчас очень ярко видит: жить – это хорошо. Это просто очень-очень здорово, красиво и интересно.

Он в этом совершенно не сомневается.

Над пустырем раскинулось невероятно голубое небо. Оно такого сочного, неописуемого оттенка, что в горле от восхищения застревает комок.

Неподалеку лес, и запах смолистых сосен манит пройтись по тенистым тропинкам.

А еще Он, кажется, начинает припоминать: здесь рядом находится озеро с прозрачно-хрустальной водой, в которой легко можно разглядеть темные спинки шустрых, шмыгающих рыбок.

Если бы у Него только была возможность почувствовать всей кожей летний жар, а потом броситься в прохладную воду!

Если бы Он мог пройтись по зеленой траве… Да что там – просто глоток воды, один-единственный; Он помнит это удовольствие; напиться бы ключевой водички…

Но ничего из всех этих затей не получится. Ведь Он уже давно умер.

Смерть Его оказалась долгой и мучительной.

Парни, прицепившиеся к Нему в ресторане, сначала ловко затолкали Его в машину, потом привезли сюда, на окраину города. Связав руки и ноги, они швырнули Его на землю и долго впечатывали рифленые подошвы ботинок в Его живот. Потом по лицу потек бензин. Если бы не вонючий кляп во рту, Он стал бы умолять не делать этого – но у Него была возможность только жалобно мычать. Изнемогающий от страха, Он скорее предугадал, чем действительно услышал щелчок зажигалки, – и пламя закипело на Его теле, наполняя все вокруг тошнотворным запахом паленого мяса.

Его кровь пузырилась и запекалась бесконечно долго. Его кожа лопалась веки вечные.

Он весь стал головешкой, в Нем не осталось ничего, кроме дичайшей боли, – но все-таки Он еще был, еще жил.

Истязавшие Его подонки вырыли яму.

Сначала Он не чувствовал, как на Его обгоревшее тело сыплется песок. Просто видел: песчаные струи быстро наполняют могилу. Потом хлестнул новый резкий приступ боли – когда вместо воздуха пришлось вдыхать песок, и ничего не было, кроме этого сыроватого, перемешанного с глиной песка.

А потом боль исчезла, и Он тоже исчез.

Ничего не произошло.

Никаких бабушек-дедушек и прочих родственников, и даже Его любимая овчарка Дина проигнорировала Его гибель (когда она умерла, Он почему-то думал, что после Его смерти Дина обязательно найдет Его, ведь она была самой верной собакой в мире и никогда не бросала своего хозяина). В общем, собаки не было. Он не видел потока светлого тепла или тоннеля, наполненного свечением (такие штуки вроде любят описывать те, кто побывал в состоянии клинической смерти). Бог тоже не почтил Его своим присутствием (а вот это Его как раз-таки не удивило, всегда подозревал, что религия – сплошное надувательство).

Просто Он выключился, жизнь выключилась, все исчезло.

До тех пор пока не вспыхнул свет и ковш экскаватора не вырыл Его кости из ссохшегося кома глины.

Сначала Он вспоминал, кто Он и почему оказался в этой убогой тайной могиле. Потом очень сокрушался, что умер и Ему больше недоступно ничего из того, что было легко возможно при жизни. А Он, какая досада, не обращал внимания на те сокровища, которыми владел!

Затем Он понял, что хочет увидеть близких и родных людей.

Естественно, Ему не терпелось отомстить за свою смерть. И Он четко знал, что обязательно это сделает…

Глава 1

1897 год, Лондон

Джером^[1] так красив! У него белая, молочная кожа, и светлые шелковистые волосы, и длинные темные ресницы, рисующие на нежной щеке тонкую тень.

Алистер осторожно стаскивает шелковое одеяло, прикрывающее мускулистое тело безмятежно спящего Джерома, и улыбается.

Такой красивый, такой соблазнительный, самый лучший – и этот мужчина принадлежит только ему. Невероятно!

…Алистер обратил на него внимание сразу же, едва только приехал в Тринити-колледж.

Студенты, с которыми предстояло учиться, разочаровали Кроули. Они мало читали, много хвастались, плохо играли в шахматы. Вид их самоуверенных прыщавых лиц настолько отбивал аппетит, что Алистер не смог обедать в общем столовом зале и просил слугу принести кушанья в его комнату^[2].

Когда отчаяние, вызванное одиночеством и непониманием, почти убило у Алистера надежду встретить родственную душу – он вдруг увидел Джерома. Поллит был на четыре года старше, превосходно играл в гольф, виртуозно выступал в женских ролях в студенческом театре. Его взгляд, улыбка, шутливые ремарки – все выдавало в нем человека, отличающегося от серой студенческой массы, сонной и унылой.

«Какая яркая личность! – пронеслось у Алистера в голове, когда он после спектакля зашел в гримерку Джерома, чтобы выразить искреннее восхищение его игрой. – Безумно притягательное лицо, порочное и невинное одновременно. Почему мне так нравится смотреть на его губы?..»

Впрочем, конечно, дело было не только в привлекательной внешности.

Легко разговаривать, не менее легко – молчать. Его манеры безукоризненны, начитанность – невероятна; и каждая новая черта, каждая новая грань характера – прекрасны и любопытны. Присутствие Джерома рядом казалось таким же естественным, как теплое солнце или свежий ветер. «Меня в нем совершенно ничего не раздражает», – внезапно понял Алистер, с неожиданно острой тоской представляя пропасть расставания – рождественские каникулы.

Разлука и в самом деле оказалась для него сущей пыткой. Подробные, обстоятельные письма Джерома вызывали слабый всплеск радости – но очень быстро на смену ему опять приходили боль и страдания.

Да, они стали очень хорошими друзьями, имеющими огромную потребность общаться друг с другом. Но все-таки нежный, заманчивый шепот Джерома прозвучал как гром среди ясного неба:

– Останься сегодня у меня… Я хочу сделать тебе очень хорошо…

С замирающим от восторга сердцем Алистер повернулся навстречу мятному дыханию и сияющим голубым глазам и теплым губам Джерома, еще неизведанно-манящим…

Сказать, что Алистер растерялся, – значило не сказать ничего.

За гомосексуализм и содомию не только в два счета отчислят из колледжа, но и посадят в тюрьму.

Совершенно непонятно, как это делать с мужчинами. С девушками проще, уже есть опыт. Но Джером, мужское тело – все это в первый раз.

И – грех, запретный смертный грех. Что стало бы с мамой, если бы она узнала, как ее единственный сын наслаждается любовью мужчины? С мамой, ненавистной, деспотичной, называющей сына Зверем^[3]… Мать гневно покинула дом своей приятельницы, едва увидела там роман Эмиля Золя, и утверждала, что кэбы надо сжечь в геенне огненной – так как они используются мужчинами для встреч с падшими женщинами^[4]. О, если бы мама узнала правду о своем сыне – она сошла бы с ума!..

Но все опасения оказались напрасными.

Никто не прознал о запретной связи.

И заниматься с Джеромом любовью было так же прекрасно, просто и естественно, как разговаривать с ним, смотреть на его лицо.

Алистер часто думал, что союз с Джеромом настолько гармоничен, что… он даже… не чувствует его существования, просто живет своей жизнью, полной, счастливой. Но это счастье и полнота бытия, конечно, обусловлены только присутствием рядом Джерома. Должно быть, именно такие союзы, объединяющие на веки вечные дух и плоть, восхваляли Сократ и Платон; ведь только отношения в рамках одного пола обусловлены искренним влечением душ, а не прозаичным инстинктом размножения…

Впрочем, подобные рассуждения Алистер предпочитал держать при себе. Он понимал, что ему, которого родители учили читать по Библии, свойственна излишняя высокопарность речи. Джером же всегда иронизировал над высоким стилем.

Им приходилось быть очень осторожными.

Стараться, чтобы пьянящая нежность не переливалась за пределы спальни, чтобы ни следа чистой, благородной, глубокой привязанности не отражалось в случайных взглядах и прикосновениях…

…Наконец, ресницы Джерома вздрагивают. На губах появляется улыбка, любовник открывает глаза.

– Мне нравится, что ты улыбаешься, еще не проснувшись, – прошептал Алистер, целуя тонкую, нежную ключицу.

Джером шутливо нахмурился:

– Ты стащил с меня одеяло! А я замерз, между прочим!

Алистер вздохнул.

Да, он виноват. Но ему так хотелось посмотреть на красивые плечи Джерома, широкую грудь, узкие бедра.

Джером невероятно красиво сложен! Им можно любоваться до бесконечности!

Родители никогда не позволяли Алистеру рассматривать свое тело; они говорили, что любые мысли об этом греховны. А мать как-то сказала, что у женщин вообще не бывает ног. Потом вышел форменный скандал. За обедом, едва подали индейку, вдруг раздалось непринужденное детское:

– О, мама, наши гувернантки – не женщины! У Сьюзанн и Эмми ведь есть ноги! Я посмотрел!

В тот день мама сильно отругала его, пообещала, что Бог накажет маленького Алика^[5].

Страшнейшая кара не заставила себя ждать. На следующий день он заигрался в саду, вбежал в дом – а тот оказался совершенно пустым. «Все ясно. На землю во второй раз вернулся Христос, всех забрал, а меня в наказание оставил, я ведь смотрел на ноги гувернанток», – промелькнула тревожная мысль, и по щекам полились жгучие слезы.

Какая каша была тогда у него в голове!

Как много запрещалось родителями – того, что вовсе не дурно, а наоборот – доставляет только радость.

– Сейчас, сейчас я тебя согрею, – забормотал Алистер, покрывая тело Джерома страстными поцелуями.

Любовник стал горячо отвечать ему, но Кроули вдруг отстранился.

– Подожди, я хочу прежде кое-что сказать тебе, – он осторожно убрал с лица Джерома мягкие светлые пряди, – вчера я познакомился с одним человеком.

Джером перебил его:

– Он красив?

– Он? Не думал об этом. Наверное, хорош собой. Или не очень? Хотя это ведь совершенно неважно!

От осознания того, что любовник ревнует его, Алистер мягко улыбнулся. У Джерома нет повода для ревности! Его душа наполнена им до краев, как запечатанная бутылка вина. Хотя бы капельке интереса к другим уже просто некуда влиться.

– Понимаешь, этот мужчина… Он говорил со мной о магии, – продолжил Кроули, найдя среди шелковых простыней ладонь Джерома, – он говорил о колдовстве. По его словам выходит, что всему этому можно легко научиться. Он согласился учить меня. Конечно, я сразу же подумал о тебе. Нам надо учиться магии вместе!

– Магии? – Джером сладко зевнул, потянулся на кровати. – А что хорошего в этой магии? Да вздор все это! Занятие для одиноких некрасивых женщин!

Алистер изумленно посмотрел на своего любовника.

Неужели Джером говорит об этом серьезно?

Наверное, он, такой умный и проницательный, просто никогда не задумывался о тех неограниченных преимуществах, которые дает магия. Да при ее помощи ведь все возможно! Можно лечить себя и других от разных болезней, можно получить деньги, любовь, власть – да все что угодно! Не обязательно даже самому прикладывать усилия, напряженно работать. Есть ритуалы по вызову себе в услужение духов. Духи станут с радостью исполнять желания своего повелителя, причем будет это происходить так быстро, как простой слуга выполняет приказ принести в дом вечернюю газету.

Но как Алистер ни расписывал все преимущества обучения магии – Джером оставался непреклонен.

– Ты говоришь – сбываются все желания. – Он недоуменно пожимал плечами. – Но у меня нет никаких желаний! Я богат, ты рядом, я здоров и полон сил. Зачем мне жечь свечи и чертить пентаграммы? Расскажи-ка мне лучше про свои горы! Я так люблю, когда ты говоришь об этом…

– Ну, хорошо, горы так горы, – сдался Алистер. Он обнял Джерома, набросил на его тело одеяло. – Наверное, я понимаю, почему тебе никогда не надоедает слушать об этом. Горы так прекрасны, они не могут надоесть! Сначала скалолазанием меня заставила заниматься мама. В детстве я не отличался хорошим здоровьем, врач рекомендовал мне больше времени проводить на свежем воздухе. Мать узнала, что кто-то из друзей занимается альпинизмом – и упросила взять с собой и меня…

Алистер описывал свой восторг, когда перед ним впервые открылась потрясающая горная панорама – с заснеженными вершинами, крутыми, гладкими откосами и мерцающими прямо над головой звездами. Он в ту же секунду полюбил горы всем своим сердцем и удивился, как жил без них, и понял, что больше уже без гор ему никак нельзя…

Алистер рассказывал о сложных спусках и непредсказуемых капризах погоды – и одновременно чувствовал, как ноет от предчувствия разлуки с Джеромом его душа.

Любовник не пойдет учиться магии. И рано или поздно случится неизбежное: их жизненные пути разойдутся.

Есть такие барьеры, перейдя через которые уже не вернешься. И если один человек берет барьер, а второй – нет, то этот барьер становится стеной, которая навсегда разделяет судьбы…

* * *

Конечно, турецкое платье бренда с многообещающим названием «Ангел» превращает меня далеко не в ангела, а в дешевую проститутку. Ну или, может, не совсем в проститутку – но явно в искательницу эротических приключений на свою симпатичную пятую точку.

Платье слишком короткое, обтягивающее, просвечивающее. В мои сто пятьдесят лет такое не носят. Еще пару годиков – и в подобные клочки материи разных текстур, довольно креативно склепанные в нечто прекрасно-сексуальное, будет с удовольствием облачаться моя внучка.

Впрочем, беру. Наплевать, что оно сочно-красное и в комплекте с моей рыжей шевелюрой будет смотреться еще более ярко. В конце концов, имею право сделать себе любой подарок: у меня сегодня первый день отпуска.

Отпуск – летом!

Наверное, каждый бы такому обрадовался!

Но только судмедэксперт в полной мере оценит кайф свежего морского бриза вместо запаха гниющего трупа. Летом трупы гниют быстро. Особенно если по жаре проведут пару часов в задраенной душной труповозке…

Я снимаю платье, складываю его в пакет (эти интернет-магазины – просто чудо, сегодня за пару минут нахожу нужный фасон и размер, завтра заезжаю в пункт самовывоза, и никаких тебе утомительных походов по торговым центрам) – и, прежде чем надеть юбку и блузку, внимательно изучаю отражение в зеркале.

Да, с высоким ростом и худощавой фигурой мне явно повезло. Живот подтянут, на бедрах никакого намека на целлюлит. Можно продолжать поглощать булочки и отбиваться от поклонников.

– Платье подошло? Будете забирать? С вас две тысячи восемьсот рублей.

Пытаюсь сосчитать купюры. Но вместо этого в сознании начинают мелькать картинки хронических язв – с плотноватыми, валикообразными, закругленными краями и сероватым дном. В них даже различаются мелкие темно-красные сосочки – тромбированные сосудики при язвенном кровотечении.

У этой девушки из интернет-магазина не по годам больной желудок. Обычно у таких молодых разве что гастрит, вид слизистой напоминает булыжную мостовую. А тут – очень запущенный случай^[6].

Первое время, когда я поняла, что могу видеть заболевания внутренних органов людей, было сложно удержаться от озвучивания диагнозов и попыток лечения.

Я стала понимать, какие огромные силы и возможности заключены в человеческой мысли. И, увидев проблемы на органе, пыталась силами своего сознания восстановить пораженный участок. Вне зависимости от того, получалось у меня это или нет, я чувствовала сильную усталость.