Леониду, который многое для меня делает.

Когда чёрный ветер рвёт паруса,

Свет в прожекторах плюётся болью в лицо…

Юрий Шевчук,

«Предчувствие гражданской войны».

Запись на обложке

Я снова в квартире моего детства. В большой комнате, у серванта, коротенький, узенький, обшарпанный диванчик, где я сплю, – и как только помещаюсь? Раньше у нас его не было.

Я люблю рассматривать пятиэтажный дом напротив, где раньше жила Яна Летова, и наши родственники. Вряд ли мать Летовой там осталась. Все, кто мог сбежать из этих поганых хрущёвок с прогнившими внутренностями, изувеченными, как у наркоманов, трубами-венами, это сделали, в том числе и я.

Но всё равно я с детства люблю фасады домов и окна. До школы я рассматривала их на картинках и сама рисовала. И мне до сих пор мерещится какая-то удивительная жизнь за этими окнами, которой нет у меня.

Янкин дом я вижу из окна очень объёмно, просто в 3D. Только балконы почему-то стали спаренными, там много зелени.

Мне очень грустно и одиноко, что Яны там нет, хотя мы давно не дружим. Но я будто переместилась в старое время.

Но больше всего мне нравятся деревья, которые над крышей. Они будто нарисованы чётким чертёжным карандашом. Пышная крона клёна – самая красивая. Но ведь, ни клён, ни берёза не вырастают выше пятого этажа! И почему они лысые, когда лето в самом разгаре?!

Вечером приходит с работы мой дед. Ему уже восемьдесят два, но он до сих пор работает на хлопчато-бумажном комбинате, который давно ликвидировали, – помогает мне, я не могу себя прокормить. Мы с ним не разговариваем, – дед нелюдим и необщителен. С работы он пришёл в коричневом пиджаке. Я очень переживаю, не умрёт ли он там, прямо в цехе, в таком возрасте? Других родственников у меня не осталось, только он.

…Я проснулась. Давно нет ни комбината, ни той квартиры, ни деда. А в коричневом костюме его похоронили, – при жизни он такое не носил.

2 сентября 1999, четверг

Бабушка теперь ночует у нас. То мама с отчимом её выгоняли, проклинали, а теперь, поди ж ты, друзья! Просто «водяное перемирие», как в «Маугли»! Только его Шерхан нарушил.

В субботу, когда бабушка должна была прийти ночевать, а её всё не было, мама визжала, причитала:

– Почему её так долго нет?!! Пойдём её искать!!! Послушай, как у меня сердце даёт отбой!!!

Но бабушка пришла и сказала:

– А я никуда и не торопилась. Думаю: по кустам идти, – а вдруг меня там кто-то караулит?

У нас все ложатся очень рано. А мне никуда нельзя, да если бы и можно было, то некуда. Зато мама довольна, что я на верёвке.

И «после отбоя» я решила отпарить винтовые чекушки. Поставила их в ведро, его – в ванну, пустила воду. А тут бабушка, как молния со своими советами:

– Линочка, не надо шуметь. Давай будем соблюдать с тобой правила общежития! Воду надо лить тихонечко…

А-а-а!!!

5 сентября 1999, воскресенье

Пошла сегодня к Наташе, а она ванну принимает. Высунула голову из-за двери.

– У меня врачи деда убили! – хвастаюсь ей.

– А у меня – отца. Ой, не трави душу.

6 сентября 1999, понедельник

У меня совершенно нет ни гордости, ни чувства собственного достоинства, – я снова пошла к Наташе. Мы же не договорили!

Наташа не плачет, очень бодрая. Со своим отцом она общалась столь же «близко», как и я с дедом. Подробности она опускает. Наташа зовёт отца «папик» или «Иваныч»; для меня это слово с детства табуировано, а теперь уже в квадрате.

Похороны бывшему мужу, по словам Наташи, Вера Ильинична устроила шикарные.

– Но все осудили: «Зачем это делать, бомжа какого-то хоронить?!!» А у него, Аль, был свой дом!

И жена вторая, и младший сын.

– А где вы похоронили?

– На престижном, на Гребенской горе!

– А мы в Леонихе.

– Ну, у вас-то так… – снисходительно сказала Наташа.

И я вся сжалась от нашей убогости.

Мама тоже переживала: «Как можно там хоронить?! Это же сельское кладбище! Но на девять дней я посмотрела, – нет, это хорошее кладбище! Там – одни лётчики!»

И Наташин дед сейчас со мной примирился. Я когда здесь газеты разносила, с ним встретилась. И сразу стала своей.

– Вон у Али дед недавно умер, почти сразу с Иванычем, – сказала Наташа.

– А что случилось?

– Под мотоцикл попал. Его врачи лечить отказались.

– Как это «отказались лечить»? А мотоцикл, какой был, с люлькой?

Да разве такие остались?

– Вон у Наташки отец-то тоже, на остановке…

– Дед, перестань!..

Заметки на полях 20 лет спустя:

Я так и не узнала, что там случилось, но могу предположить: у Юрия Ивановича Бурундукова «на остановке» прихватило сердце, приехала «скорая», а в больницу забирать отказались.

А моего деда с отбитыми внутренностями попытались побыстрее выпихнуть, чтобы он не умер на больничной койке.

9 сентября 1999, четверг

У нас просто воссоединение семьи! Мама говорит в какой-то экзальтации:

– Аль, а может быть нам поменять квартиру, съехаться?! Ведь бабке теперь будет страшно там жить!

Я так обрадовалась! Хоть что-то новое в жизни!

И давай собирать объявления о съезде. Их не особо много, но есть. А когда предоставила маме плод рук своих, она уже передумала и всё забыла! Рычит на меня:

– Я с бабкой не буду жить! И ты с ней жить не сможешь!

10 сентября 1999, пятница

8 сентября 1999, в Москве, в 23:59:58, ЮВАО, метро Печатники, район Печатники, взорвали жилой дом № 19 по улице Гурьянова. Снесло два подъезда в середине. Был один дом, стало два.

И у нас на Воронке, на Первомайской, дом № 7 в ноябре сгорел, я уже об этом писала.

А на руинах – залежи бутылок.

С торца китайской стены посуду принимает Зоя Васильевна, такая опрятная, аккуратная бабушка в очках. Весь её ассортимент (на разных пунктах он несколько разнится) я знаю наизусть, но иногда нет-нет, да принесу ей что-нибудь новенькое.

– Сколько же сейчас бутылок самых-самых разных… – задумчиво говорит она.

Одно время их «заготовительная организация» стала принимать только фигурную красную кока-колу, оранжевую «фанту» и зелёный пупырчатый «спрайт». Всё в этикетках. И больше ничего! Но, видно, дела пошли плохо, и всё вернулось на круги своя.

Шампанское берут только наше, с гладким дном, а импортное, вогнутое, не принимают. Конусообразное пиво «Афанасий Никитин», «Голд-Клинское». Водка «Смирноff» большая и маленькая. Штоф похожий на графин. Фруктовая вода из Черноголовки, как три матрёшки, – большая, средняя и маленькая. Винтовые водочные, чекушки. Пепси-кола.

В Пушкино, рядом со станцией, принимают маленькую «Балтику», а у нас – всё нет. Но я на всякий случай запасаюсь. Зову их «солдатики».

– Я у тебя и «солдатиков», и «офицериков» раз… – грозит пьяный отчим.

Ещё мне очень нравятся бутылки из-под аперитива, знакомого по мексиканским сериалам, – шоколадный, ягодный, но и их не берут. Его выпускают на нашем водочном заводе «Столичный трестъ».

Винтовые водочные бутылки там очень красивые, этикетки в детские книжки просятся. «Царёв кабак» – девица в кокошнике; «Испанский лётчик»; «Волга-Волга».

Мама со мною согласна. Рассказывает:

– Они – наши поставщики, и такую красивую рекламу приносили: как раньше книжки с вырезанными рисунками были, помнишь?

Господи, куда же художники-иллюстраторы спускают свой талант?

А пьяный отчим мычит:

– Вы портите девчонку! Она не будет работать! Вы приносите ей эти бутылки.

А бабушка ответила:

– Дедушка-то наш, царствие ему небесное, сказал: «Пусть собирает! Она – трудится!»

11 сентября 1999, суббота

Я не вымыла вчера руки, за что и поплатилась. У меня кишки теперь болят. Я испугалась, стала, как маленькая, плакать, а мама меня за это – орать и материть!

12 сентября 1999, воскресенье

Сейчас около шести часов вечера. Я только что с Ивантеевки, – еле успела, уложилась. За стеной – пьяные сопли, слёзы, истерика. Ей можно причитать, мне – нельзя!

– Бе-едный дед! Всё отби-ито!

А тут отчим ко мне врывается. Он передвигается бесшумно и никогда о своих визитах не предупреждает. Так что переодеться, когда он дома, целая проблема.

– Иди маму успокой.

– Я не собираюсь никого успокаивать! Вы там пьёте, мы и разбирайтесь!

Шесть часов вечера. В туалете – пьяная истерика.

13 сентября 1999, понедельник

Пророков нет в Отечестве своём,

Да и в других отечествах не густо.

Владимир Высоцкий.

Сегодняшний понедельник Ельцин объявил Днём общенационального траура по погибшим в результате террористических актов, как ещё один дом взорвали! На Каширском шоссе, 6, корпус 3. В 5 часов утра.

Вчера вечером пришла бабушка, и мама успокоилась. Я легла рано у себя, мама вместе с бабушкой, а отчим – на древнем зелёном диванчике.

И тут такая жуть на меня накатила, просто оторопь! А вдруг наш дом тоже взорвут, и прямо сейчас потолок обвалится!

Мама, как ни странно, в кои-то веки отнеслась к моим страхам с пониманием, а отчим даже уважительно как-то, с сочувствием, ушёл спать в мою «одиночку». А я осталась «с народом».

А утром (радио на кухне у нас всегда включено) мы узнали про ещё один дом! Неужели я чувствовала? Но я же никого там не знаю!

Просто хочется быть пророком.

– Ты просто об этом не думай, – говорит мама. – Смотри, они взрывают большие дома, чтобы как можно больше народу погибло!

Вечером приходит отчим и включает новости. Дождь, трогательная маленькая девочка с серым котёнком, похожая на Алёнушку в своём платочке.

Сестрица Алёнушка и братец Иванушка. Только он не козлёночком стал, а котёночком.

– Ой! – говорит мама. – Я как подумаю, сколько котиков под завалами погибло, так жалко!

– Манька сказала, что и у нас будут взрывы: сначала взорвут «китайскую стену», потом Солнечный! – пообещала бабушка.

– Опять твои уборщицы … всё знают!!! – дико заорала мама. – Отбросы общества! …!

А что, взорвали бы эту суку Лепёхину, да и Полипову заодно. Правда, они в разных подъездах.

Лепёхина, наверное, возмущается жестокостью терроризма. А сама была бы рада посадить меня в такой дом, хоть в Печатниках, хоть на Каширке.

Да ни за кого она не переживает. Не её же … взорвали.

14 сентября 1999, вторник

Вчера весь день дождь шёл, будто плакал. А я поехала на Ивантеевку, в Комитет по культуре.

На той неделе – подведение итогов фестиваля и праздничный вечер. Мне обещали позвонить, да только вот куда? Я сдуру оставила им два телефона: ВООПа и партийного штаба. Первый – потому что тогда я верила, что ещё вернусь. Второй – меня же все знают, разве не передадут? Но, ни ответа, ни привета.